Пушкин: Выстрел

Эпиграфом к "повести" взята фраза, состоящая всего из двух слов "Стрелялись мы", далее следует пояснение, что это Баратынский. Эпиграф носит ярко выраженный пародийный характер (гротеск: пустая фраза, которая лишь внешне соответствует теме повести; ниже, как и положено, дается имя известного писателя, хотя и не уточняется, где именно он это говорил). Второй эпиграф строится по тем же канонам (взят из произведения Л. Бестужева-Марлинского): "Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел)".

Вечер на бивуаке

Повествование начинается с сообщения рассказчика, что в ту пору они стояли в некоем местечке. Жизнь армейских офицеров Скучна: "утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты". "Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда, он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей сто выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом; но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том сто спрашивать. У него водились книги, большею част!но военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; за то никто никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение сто состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, коего достиг он, было неимоверно, и если бы он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести сто лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства". Однажды человек десять офицеров обедали у Сильвио. Пили, после обеда сели играть в карты, уговорив и Сильвио. Во время игры один из недавно переведенных в часть офицеров обсчитался. Сильвио его поправляет, возникает перепалка, офицер, в конце концов, в бешенстве схватив со стола медный шандал, кидает его в Сильвио, который едва успевает отклониться от удара. Он просит офицера удалиться. Все присутствующие не сомневались в последствиях и уже "хоронили" своего товарища. Однако на следующий день вызова не следует. Сильвио по-режнему упражняется в стрельбе, "сажая пулю на пулю в туза". Проходит три дня, офицер жив, а Сильвио удовлетворяется невразумительными объяснениями. Все малопомалу забывается, но рассказчик, в силу своего "романтического" склада характера, полагал, что честь Сильвио была замарана и не омыта по его собственной вине. "Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился". Однажды Сильвио получает пакет и, прочитав письмо, сообщает, что ночью ему надо отбыть по неотложным делам, затем приглашает офицеров в последний раз у него отобедать. Во время обеда Сильвио намекает рассказчику, что им следует поговорить. Сильвио объясняет, что "перед разлукой хотел бы объясниться", "Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем ума несправедливое впечатление". Сильвио объясняет свое "прощение" тем, что не имеет права подвергать свою жизнь даже малейшему риску. "Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив". Сильвио сообщает, что они дрались на дуэли, и показывает "памятник" этого поединка простреленную фуражку. Ранее Сильвио служил в гусарском полку и "был первым буяном по армии". Дуэли в полку случались поминутно, Сильвио на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Он спокойно наслаждался своей славой, как в полку появился молодой человек богатой и знатной фамилии. "Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, весёлость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества, но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился".

Неприязнь все возрастает. Наконец, однажды на бале у польского помещика, Сильвио, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки", бывшей с Сильвио в связи, затевает с соперником ссору. В результате назначается дуэль. Противник Сильвио приходит на рассвете, в назначенный час. "держа фуражку, наполненную черешнями". Секунданты отмеряют двенадцать шагов. Сильвио должен был стрелять первым, но: "волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся па верность руки, и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. Вам, кажется, теперь не до смерти, сказал я ему, вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать... "Вы ничуть не мешаете мне, возразил он, извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам". Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился". Позднее Сильвио вышел в отставку, но с тех пор не прошло ни одного дня, чтобы он не думал о мщении. Но теперь час настал, так как поверенный по делам сообщает из Москвы, что "известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой". Сильвио добавляет: "Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!" Простившись, Сильвио уезжает.

II

Проходит несколько лет, и рассказчик (Белкин) поселяется в деревне, где отчаянно скучает. "В четырех верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню". Когда графиня приезжает, рассказчик отправляется отрекомендоваться ей. Гость попадает в прекрасный интерьер, хозяин оказывается умным, образованным, а хозяйка красавицей. Пытаясь освоиться в новом обществе, "я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую". Разговор заходит о стрельбе и о необходимости каждодневной тренировки для поддержания формы. Гость упоминает о Сильвио, граф приходит в волнение, и выясняется, что он и есть тот самый противник Сильвио, "а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи". Граф рассказывает, что пять лет назад он женился. Первый месяц провел здесь, в этой деревне. Однажды вечером, возвратившись с верховой прогулки, он застает у себя в кабинете человека, который не захотел объявить своего имени слугам. Войдя в комнату, граф узнает Сильвио. Тот явился произвести "свой" выстрел. Граф отмеряет двенадцать шагов и просит его стрелять скорее, пока жена не воротилась. "Он медлил - он спросил огня. Подали свечи. - Я запер двери, не велел никому входить, и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. - "Жалею, сказал он, что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому". Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался.... Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. - "Ты, граф, дьявольски счастлив", сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было, и каким образом мог он меня к тому принудить, но - я выстрелил, и попал вот в эту картину".

"...Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает, и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. - Милая, сказал я ей, разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! Поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища. - Маше всё еще не верилось. - "Скажите, правду ли муж говорит? - сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, - правда ли, что вы оба шутите?" - "Он всегда шутит, графиня, отвечал ей Сильвио; однажды дал он мне, шутя, пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить..." С этим словом он хотел D меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам,- Встань, Маша, стыдно! - закричал я в бешенстве; а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять, или нет? - "Не буду, - отвечал Сильвпо, - я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести". Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика, и уехал, прежде чем успел я опомниться". В завершение рассказчик прибавляет слух о том, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.