Алан Уотс

Элизабет Вандерхилл

Алан Уотс родился в Англии. В США он переехал в 1938 г. Он прошел путь редактора, священника и профессора колледжа. Занимался исследовательской и лекторской работой в университетах Кембриджа, Корнелла и Гавайев, а некоторое время был советником по вопросам религии при Северо-Западном университете. Он выступал с лекциями в Американском Психиатрическом Обществе и институте К.Г.Юнга в Цюрихе, на медицинских курсах в американских госпиталях. Затем он становится деканом Американской Академии Азиатских Исследований в Сан-Франциско. Алан Уотс ушел из жизни в 1973 г.

За последние сорок лет Алан Уотс стал известен как один из самых поразительных и необычных философов нашего времени. Он опубликовал более двенадцати книг по вопросам сравнительной философии и религии и стал знаменитейшим в США лектором и учителем. Сфера его интересов касалась интерпретации восточной мысли для Запада, и, в частности, такой разновидности буддизма как Дзэн. Его самая первая книга, «Дух Дзэн», была написана еще в двадцатые годы.

«... Я пытался заниматься тем, что буддисты называют сосредоточением (смрити), то есть постоянным сознанием непосредственного настоящего, отличающимся от обычных, рассеянных и хаотичных воспоминаний и предчувствий. Однажды вечером, когда мы беседовали об этом, кто-то сказал мне: «Но зачем пытаться жить в настоящем? Ведь мы всегда и всецело пребываем в настоящем, даже когда думаем о прошлом или о будущем». Это вполне самоочевидное замечание вдруг вызвало во мне внезапное ощущение невесомости. В то же время настоящее как бы сделалось своего рода движущимся покоем, вечным потоком, из которого не мог ускользнуть ни я, ни что-либо другое. Я понял, что любая вещь, причем именно в своем сиюминутном виде, есть ЭТО – то есть полное выражение жизни и Вселенной. Я понял, что когда «Упанишады» говорят: «Это ты!» или «Весь этот мир есть Брахман», они имеют в виду буквально то, что говорят. Всякая вещь, всякое событие, всякое переживание в их неизбежной сиюминутности и во всей своей неповторимой индивидуальности были в точности тем, чем они должны быть, и были настолько, что достигали божественной власти и оригинальности. Я осознал с полной ясностью, что от моей точки зрения здесь ничего не зависит: вещи существовали таким образом независимо от того, понимал я это или нет, и даже если я не понимал, ЭТО все равно существовало. Впоследствии я ощутил понимание того, что христиане называют «любовью Божией», то есть: что, несмотря на несовершенство вещей, очевидное с точки зрения здравого смысла. Бог, тем не менее, любит их такими, какими они есть и что Его любовь к ним в то же время есть их обожествление...».

Жить в ЭТОМ и посредством ЭТОГО, позволяя ЭТОМУ полностью отождествиться с собой – вот лейтмотив жизни Алана Уотса. Но Уотс не был мистиком в традиционном смысле этого слова. Он любил земную жизнь и жил чрезвычайно широко. Он сильно пил, часто принимал ЛСД, трижды женился, у него было семеро детей. Он умер в 1973 г., в возрасте 58 лет. Уотс заявлял, что его жизненное призвание – изумляться устройству Вселенной, и это чувство благоговения и очарованности привело его к философии, психологии, религии и мистицизму – не только в плане теории, но и на практике. Он отказывался говорить о том, чего не испытал на себе самом. При этом он не боялся называть себя мистиком; и очень веселился, когда люди, избравшие его своим гуру (духовным наставником) тут же бежали прочь, заметив в нем «элемент неискоренимого жульничества». Он знал, что в нем хотят видеть идеализированный образ сияющего спокойствия, любви и сострадания – но он был слишком честен, и. заглянув внутрь самого себя, он не мог скрывать, что обнаружил там лишь дрожащую и трепещущую тревожную сумятицу, которая вожделеет и питает отвращение, нуждается в любви и внимании и живет в страхе перед смертью, которая должна положить конец ее страданиям. Благодаря этому прозрению он понял, что пытаться «контролировать эту «дрожащую сумятицу», отрицать и презирать ее в пользу тех чувств, которые должен чувствовать настоящий мистик – значит совершенно упускать из виду реальность, ибо даже стремление поступать таким образом есть всего лишь одно из желаний этой дрожащей сумятицы. Дрожащая сумятица сама по себе такая же часть вселенной, как дождь, мухи или болезнь. Увидеть ее божественность совсем не значило упразднить ее, но это позволяло разуму обрести покой приятия и освободиться от шизофренической раздвоенности «добра и зла».

Напряженная духовно-философская жизнь Уотса началась в ранней юности, когда, учась в Кентерберийской «Кингс Скул», он начал читать индуистскую и буддийскую литературу. В возрасте семнадцати лет он уже опубликовал брошюру о дзэн-буддизме. Ему не удалось поступить в Кембридж, и, в семнадцать лет прекратив учебу, он бросился в житейское море. Он решил получить «высшее образование» самостоятельно; в этом деле ему помогал отец, всегда относившийся к сыну с большим пониманием, а также Крисмес Хамфрис, в то время президент Буддийской Ложи, Найджел Уоткинс, владелец «мистического» книжного магазина на Чаринг-Кросс Роуд, психиатр д-р Эрик Грэхэм Хоу и славянский «гуру-шарлатан» Митринович.

Уотс категорически отказался от традиционной карьеры. Ему внушала отвращение сама мысль о необходимости играть ту или иную роль в мире бизнеса и профессионалов. Он был оригиналом и аутсайдером; он изо всех сил прожигал свою жизнь, сопротивляясь всему, что могло помешать ему в этом. Тем не менее, женившись на Элеоноре Фуллер, дочери Руфи Фуллер-Сасаки и падчерице дзэнского учителя Сокэй-ан Сасаки, он уехал с ней в Америку и был вынужден искать средств, чтобы прокормить семью. Наиболее приемлемым способом заработка казалась должность англиканского священника, и Уотс получил эту должность. При этом для себя он решил, что будет искренним и естественным, но отнюдь не строгим священнослужителем. Он чувствовал, что протестантизм проявляет излишнюю строгость как в вопросах вероисповедания, так и в вопросах секса, поскольку акцентирует внимание на осознании человеком своей вины. И ему хотелось помочь людям просто наслаждаться религиозным ритуалом, не задумываясь о значении тех или иных его слов.

В это же время он начал описывать и пропагандировать нетрадиционный и мистический подход к некоторым аспектам христианской религии, которые сбивают с толку многих людей. Например: в каком смысле Иисус Христос является ключом к проблемам мироздания?

«Помогут ли нам заверения, что каждое сказанное Им слово является серьезной, буквальной и абсолютной истиной, в которую мы, следовательно, обязаны верить? Что около 1900 лет назад Он каким-то образом сделал меня своим мистическим должником, причем я никак не могу вспомнить, как же это я умудрился влезть в долги? Что все Его деяния были совершенным и авторитетным в последней инстанции образцом поведения и нравственности – и что мы, как от нас этого ожидают, должны следовать этому образцу, не имея при этом вышеуказанного преимущества, то есть не будучи лично Богом – Сыном?».

Уотс видел, что на такие вопросы христианские доктрины дают обескураживающе запутанные и бесполезные ответы. Эти доктрины превратились в своего рода систему символов, которой «совершенно не удается создать прямую связь между распятым и воскресшим сыном Божьим и повседневной жизнью обычного семейства из какого-нибудь пригорода Лос-Анджелеса или Лондона».

Для Уотса решение вопроса состояло в том, чтобы приземлить образ Христа и таким образом прийти к верному пониманию Распятия и Воскресения, «ибо мы духовно парализованы фетишем Иисуса... Его буквальный евангельский образ за долгие столетия почитания стал больше похож на кумира, чем все изваяния и столбы на свете, и сегодня почитать Его и поклоняться Ему на самом деле – значит разрушить этого кумира». Он понял, что действительным смыслом Распятия было устранение воображаемого, концептуализированного историческрго образа Иисуса Христа, ибо, оставаясь субъектом обладания, знания и безопасности, Иисус не обрел бы никакого духовного роста и вечной жизни.

Уотс заметил, что стилистика Христианства искусственна и неорганична из-за того, что Бог считается здесь «творцом мира, а сам мир – артефактом, который был построен в соответствии с планом и у которого, следовательно, есть цель и объяснение». Он сравнивал эту идею с даосским принципом «у-вэй», состоящим в «ненасилии» и «недеянии», когда вещи не создаются, а возникают сами по себе, прорастая изнутри наружу. Он понял, что христиане видят в Христе архитектора или механика мироздания, который остается вне мира – как механик остается вне машины, которую он собрал. Это представление привело к тому, что западные умы стали рассматривать самого человека как нечто отдельное, вброшенное извне, а не выросшее изнутри Вселенной, как вырастает листок на дереве. Считая Бога внеположным творцом Вселенной, они увидели в нем скорей некую систему принципов, чем живую реальность и внутреннее содержание всех вещей.

И причина разлада, – подчеркивал Уотс, – заключена в том, что по-настоящему внутренние вещи никогда не смогут стать объектами. Сама жизнь и наше существование в ней – вещи по-настоящему внутренние; вот почему атмосфера христианства выглядит столь обособленной от всего, что находится за ее пределами.

«... Когда я ухожу из церкви и покидаю город и выхожу под открытое небо, когда я вместе с птицами – невзирая на всю их жадность и ненасытность, вместе с облаками – невзирая на все их громы и молнии, вместе с океанами – несмотря на все их бури и на всех чудовищ, сокрытых в бездне, – я не способен ощущать христианство, ибо я нахожусь в мире, который растет изнутри. Я просто не могу почувствовать его жизнь, нисходящую к нам извне, сквозь звездную твердь – даже если считать эти слова просто метафорой. Точнее, я не в состоянии почувствовать, что эта жизнь нисходит от Иного, от Того, Кто качественно и духовно находится вне всего живущего и растущего. Наоборот, я чувствую весь этот мир, движущийся изнутри, из глубины столь же бездонной, как и моя внутренняя глубина, более истинным «я», чем мое поверхностное сознание».

Несколько лет прослужив капелланом Северо-Западного Университета, Уотс официально отказался от этой должности и покончил с карьерой священника. Старое пристрастие к веданте, буддизму и даосизму всегда занимало центральное место в его жизни. Встречи с д-ром Д. Т. Судзуки, знаменитым переводчиком и толкователем дзэн-буддистской литературы, просветили Уотса и помогли ему понять дзэн, в результате чего он стал одним из первых популяризаторов дзэн-буддизма в Америке, автором книг «Путь дзэн» и «Дух дзэн». Он переехал в Сан-Франциско, где стал лектором недавно открывшейся Академии Азианистики; наряду с этим он вел множество радиопередач и читал публичные лекции. Его слава росла, но при этом ему удавалось не терять чувства юмора, особенно в отношении к собственной персоне. В то же время он считал себя учителем-философом, а также отчасти шаманом, который занимается собственным «колдовством».

Уотс исследовал многие аспекты бытия с помощью своего язвительного и живого ума. Главной его заботой было дать людям понять, что каждый из них – это не изолированное существо, находящееся «вне» природы, а сам основной процесс мироздания. Уотс хорошо знал, что значит ощущать себя «уединенным сознающе-действующим центром, заключенным в чехол из кожи», но он настойчиво утверждал, что это ощущение обособленности существования – иллюзорно. Он вспоминал об экологии, которая учит, что организм образует вокруг себя постоянное энергетическое поле, и что точно так же, как цветы и пчелы не существуют друг без друга, человеческий организм тоже является неотъемлемой частью единого вселенского процесса.

Уотс был убежден, что ощущение обособленности человеческого «я» и его отделенности от природы возникло в результате разнообразных заблуждений и иллюзий, на которых строится человеческая жизнь, и – по закону порочного круга – стало причиной их порождающей. 0дним из таких заблуждений является мысль о том, что прошлое и будущее действительно существуют. Он указывал на то, что наше сознание прошлого всегда существует сейчас, в настоящем. Мы не можем сравнивать то, что произошло в прошлом, с тем, что происходит сейчас; мы можем лишь сравнить воспоминание о прошлом с впечатлением от настоящего, вследствие чего воспоминание становится частью впечатления от настоящего. Подобным же образом и будущее есть всего лишь предположение о будущем, существующее и ощутимое в настоящий момент. И тот, кто это поймет. – полагал Уотс, – легко поймет и то, что не существует никакого «я» кроме впечатления о существовании «я». Таким образом, «я» – это всего лишь наше переживание. А отделить переживание от переживающего также невозможно, как укусить свои собственные зубы.

«Чувствовать чувства, мыслить мысли или ощущать ощущения – это все равно что слышать слух, видеть зрение или обонять обоняние. «Я чувствую себя превосходно означает наличие в настоящий момент превосходного самочувствия. Но это не значит, что существует одна вещь, под названием «я» и другая, отдельная от нее вещь под названием «самочувствие», и что при соединении их друг с другом это «я» чувствует это превосходное самочувствие. Не существует никаких чувств, кроме испытываемых в настоящий момент, и любое чувство, испытываемое в настоящий момент – это и есть «я». Никому никогда не доводилось видеть, чтобы я было отделено от какого-нибудь сиюминутного переживания, или чтобы какое-нибудь переживание было отделено от «я» – иными словами, оба они являют собой одно и то же».

В качестве практического эксперимента Уотс предлагал начать чтение, а затем попытаться подумать о себе самом читающем, не переставая читать. В результате мысль «я читаю» вытесняет само чтение в качестве основного переживания в данный момент. Таким образом, переживание всегда можно осознать, подумав о нем или ощутив его – но никогда нельзя осознать себя мыслителем данной мысли или субъектом данного ощущения, поскольку осознание этого факта будет уже другой мыслью или другим ощущением. Почему же тогда мы верим в существование какого-то «я»?

Уотс полагал, что ощущение какого-то «я», отделенного от переживания, возникает благодаря человеческой памяти и быстрому течению мыслей, сменяющих одна другую. Если человек ошибочно предполагает, что, вспоминая прошлое, он переживает его заново, то у него создается впечатление, будто он знает и прошлое, и настоящее одновременно, причем и то, и другое непосредственно. В результате он чувствует себя постоянным субъектом ощущений, который знает и прошлое, и настоящее и может их соединить. Само же по себе это чувство не имело бы никакого значения, если бы оно не служило фундаментом, на котором человек строит свою горестную и печальную жизнь.

«Подлинная причина того, почему человеческая жизнь бывает столь несносной и полной разочарований – это вовсе не существующие фактически смерть, боль, страх или голод. Безумие человеческой жизни состоит в том, что при наличии вышеперечисленных фактов мы кружимся, извиваемся, корчимся и вертимся юлой, пытаясь отделить свое «я» от данного переживания... Пока я предполагаю, что я обособлен от своих переживаний, я буду пребывать в смущении и смятении. Из-за этого я не могу ни осознать, ни понять свое переживание и, таким образом, не имею подлинной возможности его усвоить. Чтобы постичь настоящий момент, я не должен пытаться отделиться от него; я должен осознать его всем моим существом. Но это не какой-нибудь сложный трюк вроде десятиминутной задержки дыхания и вовсе не упражнение, которое я должен выполнить. На самом деле, это – единственное, что я могу сделать. Все остальное суть безумные попытки достичь невозможного».

Это стремление отделить свое я от неприятного переживания, в частности, от ощущения смерти, является, по мысли Уотса, одной из причин, по которой люди создают образ Бога и стремятся прилепиться к нему. Но это стремление само по себе доставляет жестокие страдания, (которые, впрочем, отнюдь не опровергают бытия Божьего). Они говорят лишь о том, что пытаться ухватиться за Бога как средство облегчения страданий или источник вечной жизни значит попросту отдать себя в рабство. В мысли о том, что смерть – это сон без пробуждения, расставание с мыслями, воспоминаниями и «самостью», есть что-то естественное и освежающее, и ее не следует смешивать с «фантазией о заточеньи на веки вечные во тьму». Смерть может обозначать и пробуждение в ином качестве, подобное рождению на свет; Уотс был убежден, что умирает не сознание, а память, так как «сознание возрождается во всяком новорожденном создании, и всякий раз, возродившись, оно есть «я».

Еще одним препятствием, мешающим человеку целиком постичь себя самого, является использование им языка. Будучи уникальным и чудесным инструментом сам по себе, язык не должен смешиваться с действительностью, которую он описывает посредством символов. «Легко увидеть приемы, с помощью которых он может отделить организм от окружающей среды, а отдельные аспекты окружающей среды – один от другого. Языки, где имеются такие части речи. как имена существительные и глаголы, очевидно, переводят процессы, происходящие в мире, в отдельные вещи (существительные) и события (глаголы), а эти в свою очередь «обладают качествами (прилагательные и наречия), более или менее от них отделяемыми. Все подобные языки представляют мир как скопление отдельный частей и частичек. Недостаток «подобных конструкции – в том, что они упраздняют или не учитывают (или даже подавляют) внутренние взаимоотношения».

Ибо реальность, лежащая в основе повседневной жизни, никогда не бывает статичной или фиксированной таким образом, каким фиксируется слово, ее представляющее. Скоротечное, подвижное, вечно меняющееся поле опыта, которое нельзя ухватить потому, что им можно только быть, а не обладать, на деле очень и очень пугает многих людей. Такие умственные построения, как мысли или идеи, можно схватить и удержать, и большинство людей не только предпочитают мысль о предмете самому предмету, но и на самом деле забывают или вовсе не могут понять, что слово только символически обозначает реальность, а идея – это всего лишь ее мысленная модель. 'В качестве образца Уотс берет растущее дерево, показывает на него и говорит:

«Это – дерево». Очевидно, что это и дерево на самом деле не одно и то же. Дерево – это слово, шум. Не та эмпирически постижимая реальность, на которую я показываю. Чтобы быть точным, мне следовало бы сказать: «Это (показывая на дерево) символически обозначается шумом «дерево». Если настоящее дерево не является ни словом, ни понятием дерево, то что же оно тогда? Если я скажу, что это – раздражитель моих органов чувств, растительный организм или комплекс электронов, я просто поставлю новый ряд слов и символов на место первоначального шума – дерево. Я так и не сказал, что же это такое, вообще. Кроме того, я поставил ряд новых вопросов: «Что такое мои чувства?» «Что такое [мое] устройство?'' «Что такое электроны?»... мы никогда не сможем сказать, чем являются эти вещи... Слово и понятие дерево оставалось фиксированным в употреблении многие столетия, но реальные деревья вели себя очень странным образом. Я могу попытаться описать их поведение, сказав, что они появлялись и исчезали, что они все время изменялись, и что они вписываются или не вписываются в окружающий пейзаж...

Но все это ничего не скажет о том, что они делали на самом деле, потому что «исчезать», «изменяться», «вписываться» и «окружающий» – всего лишь шумы, символизирующие нечто таинственное и непостижимое».

Таинственную реальность, которую мы постоянно ощущаем как внутри, так и вне себя, но до которой так тяжело добраться сквозь миазмы наших собственных туманных образов и мыслей, Уотс называл ЭТО. ЭТО – необусловленная, неопределимая природа бытия, еще не расчлененная на отвлеченные понятия и символы. Осознавать это – значит больше никогда не смешивать обусловленное с действительным, сбросить с себя власть слов и идей и постичь, что истинный мир непознаваем разумом. Чтобы достигнуть ЭТОГО, необходимо распрощаться с миром условностей, и это как раз тот шаг, которого многие люди боятся. Но некоторые, признав, что мир невозможно определить словами, и единственная вещь, которую можно знать о нем это то, что он есть, обретают осознание всех вещей в их абсолютной конкретности, и в то же время, во всей их божественности и невыразимости. Такое осознание выходит за рамки обыденного самосознания и влечет за собой ощущение единства со Вселенной, в которой все вещи сияют необычайной ясностью и любовью. Это открытость всему сущему, это не райское видение, а видение мира во всей его целостности – и это все есть чистое чудо. Это можно увидеть, если расстаться с ощущением обособленности, с чувством личности, отделенной от мира.

Но слова всегда настолько далеки от переживаемого на самом деле, что их, очевидно, лучше не употреблять вовсе. Именно поэтому описания в восточных религиях состоят обычно из негативных определений – «ни то, ни это, ни что-либо, что можно постичь». Уотс очень остро чувствовал вводящую в заблуждение природу слов: «Но, если

ЭТО неописуемо, то, вопреки распространенной традиции, это вовсе не означает, что ЭТО следует описывать как самую воздушную из абстракций, как буквальный прозрачный континуум или нерасслоившийся вселенский студень». Он указывает, что наука открыла для нас такую таинственную и такую впечатляющую Вселенную, что западный образ ЭТОГО в лице Бога-Отца просто к ней не подходит, а образы более безличного или сверхличного Бога «стоят безнадежно ниже человека: вселенский студень, неяркий свет, гомогенизированное пространство или сверхмощный разряд электричества». Так как же нам думать о Боге?

«Я знаю, – говорит Уотс, цитируя блаженного Августина, – но когда вы меня спрашиваете об этом, я не знаю. Если вы захотите, чтобы я показал вам Бога, я покажу вам мусорный бак у вас на заднем дворе. Но если вы спросите: «Вы хотите сказать, что этот мусорный бак есть Бог?» – значит, вы так ничего и не поняли».

Уотс смело и язвительно высмеивал лицемерие и нелепость общества – от концепции «Космического Первопредка» до способов приготовления и употребления пищи. Его поучения носили главным образом интеллектуальный характер: он написал около 20 книг. Но он также любил и музыку, как саму по себе, так и как способ медитации (последней он также занимался ради нее самой). У него был глубокий и звучный голос, и он научился держать ноту удивительно долго. В записи, которую он сделал за год до смерти, он использует звук как средство постижения истины с помощью наводящих вопросов, как-то: «Сколько ему лет?» (немедленно понимаешь, что у звука нет возраста) или «Сколько вам лет?» (сразу осознаешь, что и у тебя самого по существу нет возраста).

Он говорил о звуке:

«...Если вы просто будете слушать, связывая себя с миром только через слух, вы обнаружите, что находитесь во Вселенной, где реальность – чистый звук – приходит непосредственно из тишины и пустоты, отдаваясь эхом памяти в лабиринтах мозга. В этой Вселенной все течет назад из настоящего и исчезает, подобно следу за кормой корабля; настоящее приходит из ничего, и вы не слышите своей самости, которая стала слушаньем. Этого можно достичь с помощью любого органа чувств, но проще всего с помощью слуха. Попробуйте просто послушать дождь. Послушайте то, что буддисты называют его «таковостью» – его «татхату» или его «тра-та-та». Как любая классическая музыка, дождь не обозначает ничего, кроме себя самого, потому что только низшая музыка подражает другим звукам или содержит в себе еще что-то помимо музыки. В фуге Баха нет никакого «послания». Точно так же, когда старого мастера дзэн спросили о смысле буддизма, он ответил: «Если в нем есть какой-нибудь смысл – значит, я еще не освободился». Потому что если вы по-настоящему услышали звук дождя, то вы сможете услышать, увидеть и почувствовать и все остальное таким же обрезом – как нечто, не нуждающееся в переводе, поскольку оно является как раз тем, чем оно есть, а чем именно – сказать, скорей всего, невозможно».