Культурология - продукт современной культуры

Соколов Э.В.

Было бы странно считать, что проблемы культуры не исследовались наукой, пока не было произнесено слово "культурология". Шаманизм в этнографии, рыцарство в истории, влияние Байрона и Пушкина в литературоведении, конфликт "жизни" и "культуры" в социологии Зиммеля - что это все, как не проблемы культуры? Но кажется, что объединение подобных тем в рамках единой науки - едва ли возможно и целесообразно. Что же в таком случае является "оправданием" культурологии, богато представленной сегодня в виде образовательных программ, учебников, лекционных курсов, журнальных публикаций?

Оправдание находится довольно простое. После крушения советского марксизма образовался "идейный вакуум" и именно культурология в силу своей всеохватности и расплывчатости является наиболее подходящим кандидатом на замещение "вакантного места". Но не только Россия - все мировое сообщество, которое, хочет оно того или нет, двигается по пути глобализации, нуждается сегодня в общеобразовательной дисциплине, которая давала бы представление о множественности культур и создавала бы основу для широкого гуманитарного общения людей различных рас, сословий и конфессий. Эта дисциплина должна формировать у молодежи образ общечеловеческой культуры, который затем конкретизируется в соответствии с национальной системой ценностей. Эта дисциплина, очевидно, не может иметь четко очерченного "корпуса знаний", ей должны быть свойственны либеральность, плюрализм оценок и мнений, этико-педагогическая ориентация и вместе с тем - связность, образность, опора на яркие факты мировой культуры. Этим требованиям удовлетворяет культурология.

Тенденция к формирования культурологии как особой отрасли в гуманистике имеет место и на Западе. По-видимому, сами новые условия выработки и синтеза знаний с помощью "Интернет", возникновения мирового сообщества ученых приводят к стиранию дисциплинарных границ в социо-гуманитарной сфере, к выработке широкого взгляда на культуру, компенсаторного по отношению к процессу дробления и специализации наук.

Мы не "строим" культурологию, а просто фиксируем факты "социологизации" и "психологизации" истории, популяризации "комплексного подхода", при котором театр, скажем, изучается не только в искусствоведческом плане, но и в планах национального менталитета, групповой психологии, развития массовых коммуникаций, форм общественного диалога с политической, этической, педагогической точек зрения. Такой подход удобно назвать "культурологическим". Его бросающаяся в глаза особенность - осознание "контекстуальности" научных и философских теорий, всякого знания. Если в недавнем прошлом философию, как и химию, изучали независимо от того, где, в какой стране они развивались, то сегодня мы все яснее осознаем, что философия и наука, равно как и другие формы сознания, не являются продуктами "голого", "неукорененного" интеллекта. Они суть одушевленные "голоса" - страны, эпохи, мыслящей элиты. Философия Канта - это не очередной продукт "философского производства", а симптом трансформаций коллективного разума, обусловленных его внутренними интенциями и социо-культурным контекстом. Как ни парадоксально, но именно глобализация науки, выработка единых мировых стандартов исследования приводит к "культурологизации" - не только социо-гуманитарных, но и естественных наук. Физика, астрономия, химия приобретают культурологическую направленность, когда их рассматривают в качестве элементов "национального образа мира".

Проблемы культуры изучались во всех странах в соответствии с их научными традициями, особыми проблемами и идеологиями. В Германии они ставились в широком философском контексте. Больше всего немецких философов интересовал человеческий разум и то, как он проявляется в природе, истории, науке, искусстве, религии. Немцы хотели, можно сказать, "понять разум - разумом", но не преуспели в этом. Ведь именно в Германии Кантом были впервые провозглашены "границы чистого разума". Немецкие философы особенно резко возражали против использования естественно-научной методологии в исторических науках, именно они провели четкую грань между науками о природе и науками о культуре - на том основании, что понимание природы связано с познанием законов, а понимание культуры - с отнесением культурных явлений к ценностям. В Англии "чистый разум" никогда не имел столь высоких притязаний, как в Германии, привычно отступая перед обычаем, "политическим разумом" и здравым смыслом. Эмпирическая, практическая направленность ума характерна для британских ученых. Задачи управления колониями, народами, душу которых англичане никогда не стремились глубоко понять, ("Запад есть Запад - Восток есть Восток"), направляли внимание английских обществоведов на изучение регулятивных принципов, институтов, служащих основой социального порядка и управления.

В США с их пестрым национальным составом, обострившейся классовой проблемой, а также в связи с их усилившейся мировой эмансипацией многие исследования приобрели этнопсихологическую направленность. Американские этнологи и антропологи выступали против расизма, в защиту свобод личности и прав малых народов. Их интересовали своеобразие этнических культур, контакты между ними, положение человека "на рубеже культур". В центре внимания оказывались, с одной стороны, устойчивое бессознательное "ядро" культуры, укорененное в личности, а с другой - технологичность и адаптивность культуры, как социальной системы, ее связь с природной средой, хозяйством и витальными потребностями человека.

Об осмыслении проблем культуры в России следует говорить особо. В конце прошлого века у нас появилось немало философских и социологических работ, посвященных специально этим проблемам. Для русской социологии особенно характерно этико-субъективное, культурологическое направление, в котором анализ социальных отношений сочетаются с литературной критикой, эзоповским толкованием отечественной злобы дня, острыми выпадами против политиков и писателей, непринужденной беседой с читателем. Изучать историю социологии и культурологии в России вряд ли можно, игнорируя работы Чернышевского, Лаврова, Михайловского, Плеханова, Ленина. Но кто они такие? Ученые, морализирующие публицисты или философствующие политики? Русским людям свойственны синкретизм, конкретность, образность, диалогичность мышления, а также "всеотзывчивость", любопытство, любовь к тайнам и запретным знаниям. Поэтому русские хотели понять жизнь, да и самих себя - не разумом, а сердцем. ("Умом Россию не понять...") Да и вообще, ничего нельзя понять только умом.

Вопросы культуры обсуждались в России не столько учеными - специалистами, сколько поэтами, писателями и литературными критиками. Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Салтыков-Щедрин, Белинский, Герцен, Блок, Бунин, Булгаков, Платонов - вот наши лучшие культурологи, философы, социологи, психологи. Уже многими на Западе признано, что глубина проникновения русских писателей в душевные порывы, в суть человеческих отношений, в смысл истории, в феномен всечеловеческого единства - ничуть не меньше, чем профессиональных ученых - социологов и гуманитариев. Литература в России никогда не была просто беллетристикой, она постоянно оперировала политико-религиозными, этико-философскими идеями и, если уж говорить о воздействии на социальные процессы, то русская классическая литература была во много раз более действенна, чем социология и философия. Достаточно вспомнить В.И. Ленина: "Чернышевский всего меня "перепахал". Он имел в виду роман "Что делать"? Да и в наши дни написанный в художественно-публицистической манере "Архипелаг ГУЛАГ" сделал больше для крушения коммунистической системы, чем сотни книг западных ученых-советологов.

Впрочем, в России были специализированные, выдержанные в научном жанре размышления о культуре. Можно упомянуть здесь Страхова, Леонтьева, но на первое место нужно поставить Н.Я. Данилевского, его фундаментальный труд - "Россия и Европа". Несмотря на отсутствие методологической строгости, эта работа отличается огромным богатством идей, многие из которых впервые высказаны. Именно Данилевского и Шпенглера следует считать классиками, зачинателями культурологии, разработчиками "культурологического дискурса", несмотря на многие справедливые замечания по поводу логической невыдержанности и фактической необоснованности многих их суждений.

Человек, мало знакомый с науковедением, может считать, что некая концепция или идея являются либо научными, либо ненаучными, и что сама культурология, если она хочет иметь хоть какую-то ценность, должна обязательно быть наукой. Такому человеку наука представляется в виде законченной идеальной схемы, в которой нет никаких противоречий: объективно-беспристрастное исследование мира, универсальный для всех ученых чисто познавательский мотив деятельности, четкая договоренность о значении всех терминов и понятий, фактическая обоснованность и логическая строгость суждений, признание единой для всех истины и т.п. При таком видении науки упускают из виду, что она является культурно-историческим, коммуникативным феноменом, творится в процессе диалога, подвержена воздействию многих "вненаучных" субъективных и объективных факторов. Представление о "чистой" науке, развивающейся вне политики, этики, экономики - является мифом. Поучительно проследить судьбы науки в тоталитарных, политизированных и идеологизированных обществах, где обостряется противоречие между познавательным интересом и социальным заказом, стремлением к истине - и идеологическим императивом, коммуникацией по поводу истины - и той, которая имеет целью доказать правоту партии или доктрины.

В таком обществе ученый находится в трудном положении. Он разрывается между желанием продолжить свободное движение своей мысли и необходимостью считаться с "правилами игры", принятыми в его стране. Ученый хочет выжить как человек и гражданин, сохранить право работать в науке, не оттолкнуть учеников, не способных еще воспринимать научные идеи иначе, чем в идеологическом обрамлении. Но при этом он хочет сохранить разум свободным, оставаться ученым, искателем истины. Стремясь разрешить подобные противоречия, мысль выбирает иногда запутанные, компромиссные пути, а нередко вырывается за рамки науки - в искусство, публицистику. В Советском Союзе идеология господствовала в гуманитарных науках и подбиралась даже к тому, чтобы "подмять" под себя физику, биологию, химию. Централизованное управление, интеллектуальный уровень партийных руководителей, статусные различия в сообществе ученых во многом определяли приоритеты, уровень, темпы развития науки, ее социо-гуманитарной сферы. В кругах партийных идеологов, да и в массах, было распространено обыденное понимание культуры, которая трактовалась как "культурность", творчество в области литературы и искусства, организованное просвещение народа и четко отграничивалось от политики, экономики, религии.

Термины "культурология" и "социология" считались идеологически неприемлемыми. Понятие "культура" не вписывалось в систему понятий советского марксизма. Философы говорили о "культурной надстройке", "формах общественного сознания", но не о саморазвивающейся системе ценностей и значений, не о "пространстве смыслов", которое с материалистической точки зрения представляется фиктивным. Если и допускалась "теория культуры", то, как нечто вроде науки о хороших манерах, не имеющей прямого отношения к идеологии. Такой взгляд на культуру был, в какой-то степени "на руку" советским культурологам, которые, не привлекая к себе внимания "начальства" могли относительно свободно работать, не обязательно при этом прикрываясь жанром "критики буржуазной философии".

Общие философско-социологические проблемы культуры и связанные с ними проблемы личности стали раньше и глубже разрабатываться советскими философами, этнографами, историками, чем, скажем, проблемы экономики, политики, права и даже морали, где мертвящее влияние идеологии было максимальным. Трудность была, однако в том, что теоретическая культурология опиралась на эволюционизм, структурно-функциональный, психоаналитический и экзистенциалистский методы, которые считались формально несовместимыми с марксистским историзмом. На самом деле, при известной ловкости автора и благожелательности коллег не так уж трудно было в годы застоя замаскировать эти "буржуазные" методы "под марксизм", чем не без успеха занимался автор этих строк в книге "Культура и личность" (Лг, Наука, 1972). Однако, был "пойман с поличными" ("Методологические проблемы изучения культуры". По поводу книги Е.В.Соколова "Культура и личность", Журн. "Социологические исследования" N1, 1974).

Рецензенты обвинили автора книги в том, что он "некритически заимствует буржуазную терминологию", "сглаживает различие между марксизмом и немарксистскими подходами", интерпретирует классовую борьбу в культуре как игру, а саму культуру ставит "над обществом", не оговаривая, является ли оно буржуазным или социалистическим, "запутывает то, что всем ясно", и т.п. Рецензия могла бы послужить началом полезной дискуссии, но она была написана "по заказу" авторитетных органов и обсуждению не подлежала. "Борьба за чистоту теории" в науке является антинаучным приемом. Нет "чистых" и "не чистых" теорий. Всякая теория - неполна, "не чиста", и, пытаясь расширить свою предметную область, неизбежно ассимилирует элементы других теорий. И марксизм, будучи богатой и жизнеспособной теорией, вполне мог бы ассимилировать элементы фундаментализма, психоанализа, семиотики, что и происходило на Западе не без пользы для дела.