Ванька Тепляшин

Ванька Тепляшин

Автор: Шукшин В.М.

Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с яз­во двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине... Пого о чем-то между собой и сказали Ваньке:

-- Поедешь в городскую больницу?

-- Зачем? -- не понял Ванька.

-- Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот... Сергей Николаевич лечить будет.

Ванька согласился.

В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали назы­ват "тематический больной".

-- А где тематический больной-то? -- спрашивала сестра.

-- Курит, наверно, в уборной, -- отвечали соседи Ванькины. -- Где же еще.

-- Опять курит? Что с ним делать, с этим тематиче...

Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рас соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной...

-- Лед впереди уже о так от горбатится -- горкой... Я от дверцу, придавил газку. Вдруг -- вниз поехал!.. -- Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает ру, перескакивает с одного на другое. -- Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода -- хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, на, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из каби-то и начинаю осматриваться...

-- Ты прямо, как это... как в баню попал: "вылез, начи­на осматриваться". Меньше ври-то.

Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.

-- Я вру?! -- некоторое время он даже слов больше не на. -- Хот... Да ты что? Как же я врать стану! Хот...

И верно, посмотришь на Ваньку -- и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже -- уметь надо.

-- Ну, ну? Дальше, Вань. Не обращай внимания.

-- Я, значит, смотрю вверх -- вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился... Я туда погреб.

-- Да сколько ж ты под водой-то был?

-- А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают...

-- Ну, ну?

-- Ну, вылез... Ко мне уже бегут. Завели в первую избу...

-- Сразу -- водки?

-- Одеколоном сперва оттерли... Я целую неделю потом "красной гвоздикой" вонял. Потом уж за водкой сбегали.

...Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди оди, кажется, что они никуда не убегают: какой-то за бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице -- по людям, по машинам... Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так -- все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.

И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать... Пробирается че улицу, оглядывается -- боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.

-- Мама идет! -- закричал он всем в палате радостно. Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.

-- Где, Ваня?

-- Да вон! Вон, с сумкой-то! -- Ванька свесился с подо и закричал: -- Ма-ам!

-- Ты иди встреть ее внизу, -- сказали Ваньке. -- А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.

-- Да пустят! Скажет -- из деревни... -- гадать стали.

-- Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными гла, этот сроду не пустит.

Ванька побежал вниз.

А мать уже стояла возле этого худого с красными глаза, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.

-- Это ко мне! -- издали еще сказал Ванька. -- Это моя мать.

-- В среду, субботу, воскресенье, -- деревянно прокуко­ва красноглазый.

Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.

-- Назад.

-- Да ко мне она! -- закричал Ванька. -- Ты что?!

-- В среду, субботу, воскресенье, -- опять трижды отсту этот... вахтер, что ли, как их там называют.

-- Да не знала я, -- взмолилась мать, -- из деревни я... Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, ма хоть...

Ваньку впервые поразило, -- он обратил внимание, -- какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу пере на этот голос... И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:

-- Помолчи, мам.

-- Да я вот объясняю товарищу... Чего же?

-- Помолчи! -- опять велел Ванька. -- Товарищ, -- веж и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер да не посмотрел в его сторону. -- Товарищ! -- повысил го Ванька. -- Я к вам обращаюсь!

-- Вань, -- предостерегающе сказала мать, зная про сы, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.

Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.

-- Пойдем вон там посидим, -- изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.

-- Наз-зад, -- как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.

Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:

-- Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.

Но и дальше тоже ждал Ванька -- ждал, что красногла схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скри.

-- Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распус... -- заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, -- я тебе... я буду иметь с вами очень серьезный разговор.

-- Вань, -- чуть не со слезами взмолилась мать. -- Госпо, господи...

-- Садись, -- велел Ванька чуть осевшим голосом. -- Са вот сюда. Рассказывай, как там?..

Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, по пришел в движение и подал громкий голос тревоги.

-- Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. -- закричал он. -- Ко мне! Тут произвол!.. -- и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: -- Стигаеев!

Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Ев в белом

халате, с булочкой в руке.

-- А? -- спросил он, не понимая, где тут произвол, ка произвол.

-- Ко мне! -- закричал красноглазый. И, растопырив ру, стал падать на Ваньку.

Ванька принял его... Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел "произвол" и бросился на Ваньку.

...Ваньку им не удалось сцапать... Он не убегал, но не да себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел гра и раскололся. Крик, шум поднялся... Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин... Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.

-- Ну как же так, Иван?..

Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.

-- На кой черт ты связался-то с ним? -- никак не мог по молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал это доктора.

-- Он мать не пустил.

-- Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.

-- Не надо, мы счас домой поедем.

-- Как домой? Ты что?

Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклон. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике... Сказал даже так:

-- Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколь хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама бу приходить к тебе...

-- Нет, -- сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать уни просила этого красноглазого... -- Нет. Что вы!

-- Но я же не выпишу тебя!

-- Я из окна выпрыгну... В пижаме убегу ночью.

-- Ну-у -- огорченно сказал Сергей Николаевич. -- Зря ты.

-- Ничего, -- Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора... жалко, что он огорчился. -- А вы най кого-нибудь еще с язвой... У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.

-- Не в этом дело. Зря ты, Иван.

-- Нет, -- Ваньке становилось все легче и легче. -- Не обижайтесь на меня.

-- Ну, что ж... -- Сергей Николаевич все же очень рас. -- Так

держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься...

-- Нет. Решено.

Ванька помчался в палату -- собрать кой-какие свои ве. В палате его стали наперебой ругать:

-- Дурак! Ты бы пошел...

-- Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич до бы тебя до конца.

Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.

-- Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь по. Эх ты!

-- Надо человеком быть, -- с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. -- Ясно?

-- Ясно, ясно... Зря порешь горячку-то, зря.

-- Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?

Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здо и с легкой душой поскакал вниз.

Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выда как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:

-- Выгнали? Ну вот...

А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:

-- Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все -- никакого шу не было бы. Молодежь, молодежь... Неужели трудно дога?

-- Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, -- опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди мно вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.

-- Ботинки эти? Твои?

-- Мои.

-- Не долечился и едешь...

-- Дома долечусь.

-- До-ома! Дома долечисся...

-- Будь здоров, Иван Петров! -- сказал Ванька.

-- Сам будь здоров. Попросил бы врача-то... может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.

Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспе к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.

И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вы­тирал полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор -- на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил -- хотел напос­ледо что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не нахо нужное.

-- Будь здоров! -- сказал Ванька. -- Загогулина.

Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул -- все смотрел вдоль своей вахты.

Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.

-- Не плачь, -- сказал Ванька матери. -- Чего ты?

-- Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, -- сказала мать свою горькую думу. -- Из ФЗУ тада тоже...

-- Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?

-- Много так сделаешь -- не просить-то!

-- Ну... и так тоже нельзя. Слушать стыдно.

-- Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пен -- побегай-ка за имя, да не попроси... Много соберешь?

-- Ладно, ладно... -- мать никогда не переговорить. -- Как там, дома-то?

-- Ничо. У себя-то будешь долеживать?

-- Та-а... не знаю, -- сказал Ванька. -- Мне уже лучше. Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.