Галстук

Галстук

Автор: Шаламов В.Т.

ГАЛСТУК

Как рассказать об этом проклятом галстуке?

Это правда особого рода, это правда действительности. Но это не очерк, а рассказ. Как мне сделать его вещью прозы будущего - чем-либо вроде рассказов Сент-Экзюпери, открывшего нам воздух.

В прошлом и настоящем для успеха необходимо, чтобы писатель был кем-то вроде иностранца в той стране,

о которой он пишет. Чтобы он писал с точки зрения людей, - их интересов, кругозора, - среди которых он вырос и приобрел привычки, вкусы, взгляды. Писатель пишет на языке тех, от имени которых он говорит. И не больше. Если же писатель знает материал слишком хорошо, те, для кого он пишет, не поймут писателя. Писатель изменил, перешел на сторону своего материала.

Не надо знать материал слишком. Таковы все писатели прошлого и настоящего, но проза будущего требует другого. Заговорят не писатели, а люди профессии, обладающие писательским даром. И они расскажут только о том, что знают, видели. Достоверность - вот сила литературы будущего.

А может быть, рассуждения здесь ни к чему и самое главное - постараться вспомнить, во всем вспомнить Марусю Крюкову, хромую девушку, которая травилась вероналом, скопила несколько блестящих крошечных желтеньких яйцеобразных таблеток и проглотила их. Веронал она выменяла на хлеб, на кашу, на порцию селедки у соседок по палате, коим был прописан веронал. Фельдшера знали о торговле вероналом и заставляли больных глотать таблетку на глазах, но корочка у таблетки была жесткая, и обычно больным удавалось заложить веронал за щеку или под язык и после ухода фельдшера выплюнуть на собственную ладонь.

Маруся Крюкова не рассчитала дозы. Она не умерла, ее просто вырвало, и после оказанной помощи - промывания желудка - Марусю выписали на пересылку. Но все это было много позже истории с галстуком.

Маруся Крюкова приехала из Японии в конце тридцатых годов. Дочь эмигранта, жившего на окраине Киото, Маруся с братом вступила в союз "Возвращение в Россию", связалась с советским посольством и в 1939 году получила въездную русскую визу. Во Владивостоке Маруся была арестована вместе со своими товарищами и с братом, увезена в Москву и больше никогда никого из друзей своих не встречала.

На следствии Марусе сломали ногу и, когда кость срослась, увезли на Колыму - отбывать двадцатипятилетний срок заключения. Маруся была великая рукодельница, мастерица вышивки - на эти вышивки и жила Марусина семья в Киото.

На Колыме это уменье Маруси обнаружили начальники сразу. Ей никогда не платили за вышивки: либо принесут кусок хлеба, два куска сахару, папиросы, - Маруся, впрочем, не научилась курить. И ручная вышивка чудной работы стоимостью в несколько сотен рублей оставалась в руках начальства.

Услышав о способностях заключенной Крюковой, начальница санчасти положила Марусю в больницу, и с этого времени Маруся вышивала врачихе.

Когда пришла телефонограмма в совхоз, где Маруся работала, чтобы всех мастериц-рукодельниц направить попутной машиной в распоряжение ..., начальник лагеря спрятал Марусю - у жены был большой заказ для мастерицы. Но кто-то немедленно написал высшему начальству донос, и Марусю пришлось отправить. Куда?

Две тысячи километров тянется, вьется центральная колымская трасса - шоссе среди сопок, ущелий, столбики, рельсы, мосты... Рельсов на колымской трассе нет. Но все повторяли и повторяют здесь некрасовскую "Железную дорогу" - зачем сочинять стихи, когда есть вполне пригодный текст. Дорога построена вся от кайла и лопаты, от тачки и бура...

Через каждые четыреста - пятьсот километров на трассе стоит "дом дирекции", сверхроскошный отель люкс, находящийся в личном распоряжении директора Дальстроя, сиречь генерал-губернатора Колымы. Только он, во время своих поездок по вверенному ему краю, может там ночевать. Дорогие ковры, бронза и зеркала. Картины-подлинники - немало имен живописцев первого ранга, вроде Шухаева. Шухаев был на Колыме десять лет. В 1957 году на Кузнецком мосту была выставка его работ, его книга жизни. Она началась светлыми пейзажами Бельгии и Франции, автопортретом в золотом камзоле Арлекина. Потом магаданский период: два небольших портрета маслом - портрет жены и автопортрет в мрачной темно-коричневой гамме, две работы за десять лет. На портретах - люди, увидевшие страшное. Кроме этих двух портретов - эскизы театральных декораций. После войны Шухаева освобождают. Он едет в Тбилиси - на юг, на юг, унося ненависть к Северу. Он сломлен. Он пишет картину "Клятва Сталина в Гори" - подхалимскую. Он сломлен. Портреты ударников, передовиков производства. "Дама в золотом платье". Меры блеска в портрете этом нет - кажется, художник заставляет себя забыть о скупости северной палитры. И все. Можно умирать. Для "дома дирекции" художники писали и копии: "Иван Грозный убивает своего сына", шишкинское "Утро в лесу". Эти две картины - классика халтуры. Но самое удивительное там были вышивки. Шелковые занавеси, шторы, портьеры были украшены ручной вышивкой. Коврики, накидки, полотенца - любая тряпка становилась драгоценной после того, как побывала в руках заключенных мастериц. Директор Дальстроя ночевал в своих "домах" - их было несколько на трассе - два-три раза в год. Все остальное время его ждали сторож, завхоз, повар и заведующий "домом", четыре человека из вольнонаемных, получающих процентные надбавки за работу на Крайнем Севере, ждали, готовились, топили печи зимой, проветривали "дом". Вышивать занавеси, накидки и все, что задумают, привезли сюда Машу Крюкову. Были еще две мастерицы, равные Маше по уменью и выдумке. Россия - страна проверок, страна контроля. Мечта каждого доброго россиянина - и заключенного, и вольнонаемного, - чтобы его поставили что-нибудь, кого-нибудь проверять. Во-первых: я над кем-то командир. Во-вторых: мне оказано доверие. В-третьих: за такую работу я меньше отвечаю, чем за прямой труд. А в-четвертых: помните атаку "В окопах Сталинграда" Некрасова. Над Машей и ее новыми знакомыми были поставлена женщина, член партии, выдававшая ежедневно мастерицам материал и нитки. К концу рабочего дня она отбирала работу и проверяла сделанное. Женщина эта не работала, а проходила по штатам центральной больницы как старшая операционная сестра. Она караулила тщательно, уверенная в том, что только отвернись - и кусок тяжелого синего шелка исчезнет. Мастерицы привыкли давно к такой охране. И хотя обмануть эту женщину не составило бы, верно, труда, они не воровали. Все трое были осуждены по пятьдесят восьмой статье. Мастериц поместили в лагере, в зоне, на воротах которой, как на всех лагерных зонах Союза, были начертаны незабываемые слова: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". И фамилия автора цитаты... Цитата звучала иронически, удивительно подходя к смыслу, к содержанию слова "труд" в лагере. Труд был чем угодно, только не делом славы. В 1906 году издательством, в котором участвовали эсеры, была выпущена книжка "Полное собрание речей Николая II". Это были перепечатки из "Правительственного вестника" в момент коронации царя и состояли из заздравных тостов: "Пью за здоровье Кексгольмского полка", "Пью за здоровье молодцов-черниговцев". Заздравным тостам было предпослано предисловие, выдержанное в ура-патриотических тонах: "В этих словах как в капле воды отражается вся мудрость нашего великого монарха", - и т.д. Составители сборника были сосланы в Сибирь. Что было с людьми, поднявшими цитату о труде на ворота лагерных зон всего Советского Союза?.. За отличное поведение и успешное выполнение плана мастерицам разрешали смотреть кино во время сеансов для заключенных. Сеансы для вольнонаемных немного по своим порядкам отличались от кино для заключенных. Киноаппарат был один - между частями были перерывы. Однажды показывали фильм "На всякого мудреца довольно простоты". Кончилась первая часть, зажегся, как всегда, свет и, как всегда, погас, и послышался треск киноаппарата - желтый луч дошел до экрана. Все затопали, закричали. Механик явно ошибся - показывали снова первую часть. Триста человек: здесь были фронтовики с орденами, заслуженные врачи, приехавшие на конференцию, - все, купившие билеты на этот сеанс для вольнонаемных, кричали, стучали ногами. Механик не спеша "провернул" первую часть и дал в зал свет. Тогда все поняли, в чем дело. В кино явился заместитель начальника больницы по хозяйственной части Долматов: он опоздал на первую часть, и фильм показывался сначала. Началась вторая часть, и все пошло как следует. Колымские нравы были известны всем: фронтовикам - меньше, врачам - больше. Когда билетов продавали мало, сеанс был общим для всех: лучшие места для вольнонаемных - последние ряды, а первые ряды - для заключенных; женщины слева, мужчины справа от прохода. Проход делил зрительный зал крестообразно на четыре части, и это было очень удобно в рассуждении лагерных правил. Хромая девушка, заметная и на киносеансах, попала в больницу, в женское отделение. Палат маленьких тогда еще не было построено; все отделение было размещено в одной воинской спальне - коек пятьдесят, не меньше. Маруся Крюкова попала на лечение к хирургу. - А что у нее? - Остеомиелит, - сказал хирург Валентин Николаевич. - Пропадет нога? - Ну, почему пропадет... Я ходил делать перевязку Крюковой и о ее жизни уже рассказал. Через неделю температура спала, а еще через неделю Марусю выписали. - Я подарю вам галстук - вам и Валентину Николаевичу. Это будут хорошие галстуки. - Хорошо, хорошо, Маруся. Полоска шелка среди десятков метров, сотен метров ткани, расшитой, разукрашенной за несколько смен в "доме дирекции". - А контроль? - Я попрошу у нашей Анны Андреевны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Так, кажется, звали надсмотрщицу. - Анна Андреевна разрешила. Вышиваю, вышиваю, вышиваю... Не знаю, как и объяснить вам. Вошел Долматов и отобрал. - Как отобрал? - Ну, я вышивала. Валентину Николаевичу уже был готов. А ваш - оставалось немного. Серый. Дверь открылась. "Галстуки вышиваете?" Обыскал тумбочку. Сложил галстук в карман и ушел. - Теперь вас отправят. - Меня не отправят. Работы еще много. Но мне так хотелось вам галстук... - Пустяки, Маруся, я бы все равно не носил. Разве продать? На концерт лагерной самодеятельности Долматов опоздал, как в кино. Грузный, брюхатый не по возрасту, он шел к первой пустой скамейке. Крюкова поднялась с места и махала руками. Я понял, что это знаки мне. - Галстук, галстук! Я успел рассмотреть галстук начальника. Галстук Долматова был серый, узорный, высокого качества. - Ваш галстук! - кричала Маруся. - Ваш или Валентина Николаевича! Долматов сел на свою скамейку, занавес распахнулся по-старинному, и концерт самодеятельности начался. 1960