А.П. Чехов. Рассказы "Человек в футляре", "Крыжовник", "Дама с собачкой", комедия "Вишневый сад"

А.П. Чехов. Рассказы "Человек в футляре", "Крыжовник", "Дама с собачкой", комедия "Вишневый сад".

Аникин А.А.

(География и пространство русской литературы XIX века)

Пространство Чехова – вымышленный и обобщенный город. Здесь Чехов следует за Гоголем и Салтыковым-Щедриным. Этот город провинциальный, он находится где-то в центре России. Впрочем, он лишен какой бы то ни было географической определенности. В нем живут чеховские чиновники, или учителя, или врачи, которые тоже в конечном итоге черствеют душой и превращаются в чиновников. Скука и пошлость этого серого и унылого города уничтожают в них все человеческое.

Город Чехова – это футляр. В нем люди прячутся в свои собственные маленькие футляры. Их главная жизненная цель – найти подходящий футляр, чтобы затем постепенно переместиться из своего временного футляра в самый лучший и удобный футляр, который надежно укроет их от жизни теперь уже на веки веков. Этот футляр – гроб. Учитель Беликов, наконец обретший этот футляр, – символ человека вообще у Чехова. А чеховский город – символ мира, в котором человек задыхается, становится пошляком и гибнет как личность.

Чехов в рассказе "Человек в футляре" сужает пространство до предела. Создаваемое им пространство вокруг человека подобно раковине, куда прячется улитка. Вот портрет Беликова, где вещи, которыми он обладает, означают только одно: чуть больший или чуть меньший футляр: "Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх". Даже "мертвые языки", которыми Беликов восхищался ("О, как звучен, как прекрасен греческий язык! Антропос! (Человек по-гречески. — А.Г.) — говорит он, подняв палец.), — это тоже своеобразный футляр, попытка уйти от жизни, не общаться с людьми.

В городе Чехова действует эпидемия страха. Но если, скажем, в "Ревизоре" страх хотя бы объясним: чиновники боятся ревизора, то в чеховском рассказе он беспочвенен и беспричинен. Учителя боятся Беликова, потому что он всех угнетает своей осторожностью, руководствуясь двумя жизненными принципами: "как бы чего не вышло" и "как бы не дошло до начальства". Он предлагал сослуживцам снизить балл ученику 4-го класса Петрову или Егорову, а потом и вовсе исключить их из гимназии. Никто из учителей не был с ним согласен, но в результате поступали именно так, как он хотел. Страх Беликова заразителен, он охватывает весь город:"Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ все мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город! Наши дамы по субботам домашних спектаклей не устраивали, боялись, как бы он не узнал; и духовенство стеснялось при нем кушать скоромное, играть в карты. Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять-пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего...громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, помогать бедным, учить грамоте..."

Футляр, в который уходит с головой Беликов, – его кровать с пологом, куда забирается Беликов и накрывается с головой одеялом, со страху представляя, что его зарежет повар Афанасий, служащий ему вместо женской прислуги. Эта кровать органично превращается в смертное ложе: "Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!"

Выслушав рассказ учителя Буркина о своем коллеге Беликове, ветеринарный врач Чимша-Гималайский обобщает данный случай и доказывает, что все люди этого города (и шире – мира вообще) живут в том или ином "футляре": "...в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт, — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор, — разве это не футляр?.. сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!"

В таком же футляре живет и брат ветеринарного врача Чимши Гималайского Николай Иванович Чимша-Гималайский из рассказа "Крыжовник". Внешне он живет в имении, о котором мечтал много лет. Но это пространство – отнюдь не напоминает пространство тургеневских усадеб, "дворянских гнезд". Это своеобразное идеологическое пространство. С его помощью Чехов решает проблему счастья, может быть главную для человека. Это уродливое пространство, гибельное для человеческой души, безобразное и страшное, потому что в конечном итоге оно превращает человека в своего заложника, попросту в свинью. У Чехова, получается, нарисовано пространство, порожденное человеческой мечтой, плоской и банальной до пошлости, с одной стороны. С другой стороны, освоенное и приобретенное пространство само воздействует на человека, и человек становится пленником этого уродливого пространства, делаясь еще пошлей и уродливей.

Отрывок из рассказа: "Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую - костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.

В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл свое имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в "Гималайское тож" после полудня. Было жарко. Везде канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами елки, - и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, - того и гляди, хрюкнет в одеяло".

Футляр Николая Ивановича Чимши-Гималайского еще хуже футляра Беликова, потому что таким футляром становится мечта. Но что это за мечта? Купить усадьбу и насадить там кусты крыжовника. Однако, как только он становится владельцем усадьбы с крыжовником, из тихого, скромного, любящего человека, робкого чиновника он превращается в пошляка, начиненного банальностями, который высказывает их безапелляционно, как министр, пыхтя от надменности: "Образование необходимо, но для народа оно преждевременно"; "телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы". "Я знаю народ и умею с ним обращаться...для меня народ сделает все, что захочу". Этот человек становится общественно опасен, потому что начинает думать, что всегда и во всем прав, поскольку купил имение с крыжовником. Пространство, таким образом, меняет человека по своему подобию.

В рассказе "Ионыч" герой, молодой талантливый врач с передовыми взглядами и прогрессивными убеждениями, не выдерживает обыденности и пошлости провинциального города, оказывается не способен противостоять среде, и его личность гибнет, заражаясь пошлостью. Человек со временем, находясь в среде обывателей, интересы которых – еда и деньги, постепенно теряет достоинство, доброту, способность любить, а затем полностью теряет человеческий облик.

Самая талантливая семья города – семейство Туркиных, – где мать – писательница, дочь – музыкантша, отец – юморист, а слуга – лицедей, на поверку оказывается сборищем бездарностей и пошляков. Чехов рисует их гостеприимный дом с непередаваемой иронией. В этом доме, пока Вера Иосифовна читает свой роман, пахнет жареным луком. "Садясь в коляску и глядя на темный дом и сад, которые были ему так милы и дороги когда-то, он вспомнил все сразу - и романы Веры Иосифовны, и шумную игру Котика, и остроумие Ивана Петровича, и трагическую позу Павы - и подумал, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город".

История любви Котика и Старцева развивается на пространстве между заветной скамейкой влюбленных около дома Туркиных и кладбищем, где Котик назначает свидание Старцеву в 11 часов вечера и где на душу Старцева нисходит умиротворение и тишина. Правда, кладбище предвещает разрыв и духовную смерть Старцева, ставшего Ионычем, владельцем доходных домов, а также врачом, ненавидевшим своих пациентов и любившим только звук шуршащих купюр, которых он отвозит в банк и кладет на свой счет.

Осматривая очередной дом, который он намерен приобрести в дополнение к своим двум доходным домам, Ионыч одним своим видом пугает женщин и детей: "…и когда ему говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемоний идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит: – Это кабинет? Это спальня? А тут что?…"

Вот врач и целитель человеческих душ! Он стал свиньей почище Николая Ивановича Чимши-Гималайского, он превратился в "языческого бога", гордо восседающего в своей коляске, а его кучер грозным криком разгоняет прохожих, пока Ионыч едет по улицам города.

Собирательному образу пошлого провинциального города противостоят реальные Москва и Ялта. Чехов, приехавший из Таганрога, полюбил Москву. Множество его коротких юмористических рассказов происходят в Москве. В Ялте он жил в последние годы жизни. Ялта и Ореанда, местечко под Ялтой, – вот место действия "Дамы с собачкой", где Гуров влюбляется в Анну Сергеевну, сначала полагая, что их любовь – мимолетное курортное приключение, пошлая интрижка. Набережная Ялты, где они прогуливаются вместе с другими отдыхающими; павильон у Верне, откуда Гуров наблюдает даму в белом берете со шпицем и где потом они пьют воду с сиропом и едят мороженое; городской сквер; Черное море с баркасом на волнах; поездки на извозчике в Ореанду, оттуда они любуются вечерней, в туманной дымке Ялтой – одним словом, вся эта необычная, не заурядная природа – фон, на котором с виду пошлая интрижка превращается в подлинную любовь. Чеховская Ялта и Ореанда, впрочем, не рисуются Чеховым как экзотика, они написаны скорее пастельными тонами, а иногда угольным карандашом.

"Они гуляли и говорили о том, как странно освещено море; вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны шла золотая полоса. Говорили о том, как душно после жаркого дня". (…)

"Потом, когда они вышли, на набережной не было ни души, город со своими кипарисами имел совсем мертвый вид, но море еще шумело и билось о берег; один баркас качался на волнах, и на нем сонно мерцал фонарик. Нашли извозчика и поехали в Ореанду. (…) В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет".

Из Ялты действие переносится в Москву. По сравнению с полнокровной, кипящей жизнью, зимней Москвой Ялта, кажется, уходит на периферию, представляется чем-то далеким, провинциальным. Однако сквозь завывания метели в камине, сквозь звуки органа в московском ресторане Гурову слышался голос Анны Сергеевны, мерцали крымские горы в тумане, виделся мол в Ялте.

Отрывки из рассказа: "Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море. Гуров был москвич, вернулся он в Москву в хороший, морозный день, и когда надел шубу и теплые перчатки и прошелся по Петровке и когда в субботу вечером услышал звон колоколов, то недавняя поездка и места, в которых он был, утеряли для него все очарование".

"Приехал он в С. утром и занял в гостинице лучший номер, где весь пол был обтянут серым солдатским сукном, и была на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита. Швейцар дал ему нужные сведения: фон Дидериц живет на Старо-Гончарной улице, в собственном доме, - это недалеко от гостиницы, живет хорошо, богато, имеет своих лошадей, его все знают в городе. Швейцар выговаривал так: Дрыдыриц. Гуров не спеша пошел на Старо-Гончарную, отыскал дом. Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. "От такого забора убежишь", - думал Гуров, поглядывая то на окна, то на забор".

Гуров едет в город С. к Анне Сергеевне фон Дидериц. Что это за город? Может быть, Саратов? Во всяком случае, это губернский город. В нем есть театр, где они встречаются. Но этот город – снова чеховский провинциальный город с длинным серым забором, с номером гостиницы, который ненамного лучше, чем тот, в котором обитал гоголевский Хлестаков. В этом городе трудно дышать, и понятно, почему Гуров с Анной Сергеевной потом встречаются в гостинице "Славянский базар" в Москве, такой осязаемой, купеческой, реальной. Ведь их любовь в Ялте, слишком зыбкая, пастельная, почти бесплотная, должна обрести плоть и кровь, воплотиться в нечто материальное. Чехов сравнивает Гурова и Анну Сергеевну с перелетными птицами в клетке. В Москве они должны освободиться "от невыносимых пут", найти решение, чтобы "началась новая прекрасная жизнь". Эта финальная нота печали и надежды сродни отчаянному возгласу чеховских трех сестер, рвущихся из провинции "в Москву, в Москву".

В Москву из имения Гаева–Раневской едет Петя Трофимов. Он отправляется в Московский университет доучиваться, ведь он "вечный студент", его то и дело выгоняют из университета, возможно, за революционную деятельность. В Харьков едет по делам Лопахин. Чеховский вишнёвый сад находится где-то в центре России, но в то же время, вероятно, не так уж далеко от Малороссии. Вишнёвый сад, как обычно у Чехова, не привязан к конкретным географическим координатам. Это предельно обобщенный, символический образ, как и образ чеховского города. Когда-то, еще до отмены крепостного права, когда имение Гаевых процветало, вишню сушили, мариновали и отвозили на возах в Харьков на продажу, о чем вспоминает восьмидесятисемилетний лакей Фирс. Значит, Харьков где-то близко: в него можно попасть не только на поезде, но и на лошадях. Варя лелеет мечту пойти с молитвой по Святым местам: сначала в безымянную пустынь, потом в Киев, затем в Москву. Киев ближе к вишнёвому саду, чем Москва, что согласуется с недалеким Харьковом, в котором Лопахин ведет дела. Скорее всего, ближайший к вишнёвому саду город, где вишнёвый сад идет с аукциона, – Белгород. Это места, где цветут вишнёвые сады, где не редкость глинобитные дома (англичане на участке Симеонова-Пищика находят белую глину и выплачивают ему деньги).

Итак, вишнёвый сад – перевалочный пункт между Парижем, Киевом, Харьковом, Москвой и Ярославлем. Из Парижа приезжает с дочерью Аней и слугой Яшей Раневская. В Париже Аня летала на воздушном шаре. Во Франции дачу Раневской в Ментоне продали за долги. Из Ярославля бабушка Ани присылает 15 тысяч для выплаты долгов за вишнёвый сад. Раневская, лишившись вишнёвого сада, опять едет в Париж к любовнику. Дворянская культура как бы эмигрирует, спасается из России бегством. Яша ненавидит Россию, называет всё окружающее "невежеством", кричит с восторгом хама, обругавшего собственную мать: "Vivat la France!" – когда Раневская опять берет его с собой в Париж.

Что такое вишнёвый сад? Это – образ России. Он такой большой, что и в энциклопедии о нем писали, как говорит Гаев. Лопахин, который собирается вырубать его под дачи, замечает, что прекрасней этого сада "нет ничего на свете": "Вишнёвый сад теперь мой!" Огромную территорию этого прекрасного сада, в котором еще доживает свой век дворянская культура, сдают в наём дачникам: десятину – по 25 рублей. Образ России, растасканной на десятины, где каждый дачник (читай: губернатор) выкачивает из своей десятины всё, что может, – этот печальный чеховский образ России оказывается пророческим. "Вся Россия – наш сад", – говорит Петя Трофимов. Этот опустевший сад со следами топора, попросту пустырь, в котором похозяйничали сначала лопахины, потом пети трофимовы, победившие в революции, – метафора России и ее сорокоуст. Запертый дом, где умирает всеми забытый Фирс со словами: "Эх, недотёпа…", звук топора и лопнувшей струны – вот и все, что осталось от чеховской России.