"Горе от ума" как формула жизни

"Горе от ума" как формула жизни

А. Л. Гришунин

Бывают произведения литературы с формульным смыслом. Об одном из них писал А. А. Блок: «Шекспировский „Отелло“ устареет в те времена, когда изменимся мы; когда мы улетим от солнца, когда мы начнем замерзать, когда на земле вновь начнется другое, не наше движение - поползут с полюса зеленоватые, похрустывающие, позвякивающие глетчерные льды» [1].

Комедия «Горе от ума» обладает качеством исторической точности и была признана исторически точным отражением характера своего времени и места. Недаром установилось понятие «Грибоедовская Москва», на которое Н. К. Пиксанов указывал как на такое же живое историко-бытовое понятие, как Диккенсовский Лондон или Париж Виктора Гюго. Историки русской литературы и общественного движения широко пользовались комедией Грибоедова как достоверным свидетельством для характеристики Александровской эпохи.

Правда, сатирическая направленность «Горя от ума» обусловила некоторую односторонность изображения московского общества, так что Иван Киреевский, а затем и П. Вяземский замечали, что Грибоедов, изобразив фамусовскую Москву, не нарисовал Москву «светлую», пренебрег образованным кругом московского дворянства, - Москвой Языкова, Дельвига, Баратынского, самого Грибоедова...

Но примечательно то, что «Горе от ума» все пронизано идеологией декабризма. Ни в одном другом произведении русской литературы не отразился так полно тот идейный подъем, который так характерен для того времени. «Горе от ума» можно считать поэтической декларацией и художественным документом декабризма. Комедия вся пропитана политическими идеями своего времени, и самый ее конфликт - столкновение косного мира с новыми людьми и свежими веяниями - точно соответствовал основному конфликту времени перед восстанием 14 декабря. Поэтому А. Н. Пыпин относил Грибоедова к разряду политических писателей и выводил, что «мысль Грибоедова была направлена серьезнее, чем у большинства тогдашних писателей» [2], а историк В. О. Ключевский определил «Горе от ума» как «самое серьезное политическое произведение русской литературы XIX в.» [3]. Это свойство комедии открывало возможность сопоставлять ситуацию «Горя от ума» с явлениями самой жизни. Русские люди мерили жизнь «Горем от ума», его персонажами.

А. И. Герцен вполне сознательно и серьезно, анализируя русскую жизнь, примерял Чацкого к декабризму, а также к самому себе и к членам своего кружка, говорил о возможности своего «союза» с Чацким, если бы тот «пережил» поколение, шедшее за 14 декабря, «сплюснутое террором». Чацкий для него - «это - то брожение, в силу которого невозможен застой истории...» [4]. Еще ранее Герцена Н. П. Огарев решительно отделял Чацкого от Онегина и от «лишних людей»; для него Чацкий - деятельная натура, «живой человек» и «самый рельефный образ в целой комедии» [5].

Чацкий и есть то «светлое начало», которого так недоставало в «Горе от ума» Ивану Киреевскому и Вяземскому.

Чацкий нравился всем радикалам: петрашевцам, участникам кружка Сунгурова... Даже Д. И. Писарев в юности испытал сильное влияние «Горя от ума» и находил, что «...кроме некоторых слишком резко выставленных странностей „Горе от ума“ могло бы послужить и нынешнему обществу полезным уроком» [6].

В статье «Пушкин и Белинский» (1865) Писарев замечал, что вместе с Бельтовым и Рудиным Чацкий изображает собой «мучительное пробуждение русского самосознания. Это люди мысли и горячей любви. Они тоже скучают, но не от умственной праздности, а от того, что вопросы, давно решенные в их уме, еще не могут быть даже поставлены в действительной жизни».

И Писарев говорит о «кровном родстве» «новейших реалистов» (то есть, «нигилистов» 1860-х гг.) «с этим отжившим типом» [7]. Он, как и Герцен, примеряет Чацкого на себя.

Н. Г. Чернышевский в «Очерках Гоголевского периода русской литературы» ценил в «Горе от ума» не художественность в первую очередь, а сатирическую направленность; Чацкого, как и Н. А. Добролюбов, он считал неудачей Грибоедова. Но случайно ли старорежимная мать Веры Павловны Розальской в романе «Что делать?» наделена «грибоедовским» именем «Мария Алексеевна»?

Чрезвычайно показательна для нашей темы трансплантация грибоедовских персонажей на страницы более поздних произведений Салтыкова-Щедрина, Достоевского, а еще ранее - Пушкина (в «Мыслях на дороге»), В. Ф. Одоевского... Это не что иное, как анализ современных, новых общественных процессов при помощи героев «Горя от ума», их предполагаемые модификации в новых исторических условиях. Таким образом, и в этом случае комедия Грибоедова выступает как некая мерка политической и всякой другой жизни, причем - в совершенно иные, новые времена.

Примечательно, что за тем же самым к комедии «Горе от ума» обращались не только прогрессивные, но и реакционные публицисты и литераторы. Вяземскому на его сетование по поводу «светлой Москвы» в «Северной пчеле» возражал Ф. В. Булгарин, любивший подчеркнуть свою дружбу с покойным Грибоедовым: «Один Грибоедов характеризует более эпоху, нежели сто Дельвигов, сто Баратынских и сто Языковых вместе взятых. <...> Если бы нам надлежало навсегда оставить Россию, и можно было взять с собою только два русские сочинения, мы взяли бы Басни Крылова и „Горе от ума“ Грибоедова. Все прочее, оставленное в русской литературе, заменили бы нам Шиллер, Гете, Байрон, Ламартин, Виктор Гюго и другие, но басен Крылова и „Горя от ума“ мы нигде бы не нашли» [8].

В катковском «Русском вестнике» 1885 г. помещена статья, подписанная инициалами «А. А.», - «Фамусов и Молчалин» [9]. Можно подумать, что в ней анализируется «Горе от ума». - Ничуть не бывало! Это статья об истории дворянства в России, о современных (для 1885 г.) проблемах землеустройства, связанных с послереформенным кризисом помещичьего землевладения: бессильные Фамусовы вынуждены призывать на помощь неродовитых Молчалиных, и таким образом происходит деградация дворянства и оскудение русской жизни. Имена Фамусова и Молчалина выступают здесь только как иксы и игреки - для обозначения определенных социальных групп.

Афанасий Фет, любивший эпатировать публику своими крайними взглядами, который, проезжая мимо университета, плевал в его сторону, демонстративно одобрял «Горе от ума», придавая пьесе несвойственный ей, неожиданный, ретроградный смысл. 20 января 1876 г. он писал С. В. Энгельгардт: «Купил себе „Горе от ума“ и схожу с ума от этой прелести. Новей и современней вещи я не знаю. Я сам - Фамусов и горжусь этим» [10].

Показательна также и борьба за Грибоедова славянофилов-«почвенников» (А. А. Григорьев, Н. Н. Страхов, Ф. М. Достоевский) с «западниками». А. С. Суворин в 1886 г. под флагом «Горя от ума» выступил против Белинского; Белинского от этих нападок защищал А. Н. Пыпин и т. д.

То обстоятельство, что произведение Грибоедова могло быть использовано и противоположным лагерем - с опорой на Фамусова и сходных с ним персонажей - свидетельствует о том, что комедия Грибоедова верно отражала главные тенденции жизни, с какой бы стороны к ним ни подойти.

В 1912 г. Аркадий Горнфельд пишет: «Мы почти век <...> прожили с Чацким, век думали о нем, век питались им. Наша душевная история есть его история; он ею жил, он ею обогащался, не только мы им» [11]. Горнфельд затрагивает очень большую тему: произведение и жизнь диффузируют, обогащают друг друга. И с опытом жизни меняется в нашем восприятии и само произведение. Это - свойство настоящей литературы. На нем основана добролюбовская, так называемая «реальная критика»; на нем же основаны и ленинские статьи о Толстом. Один из нагляднейших примеров такой диффузии дает «Горе от ума».

Изображенный Грибоедовым конфликт имеет универсальный характер и может быть типологически соотнесен со многими реальными проявлениями, и притом не только русской жизни. В. Ф. Одоевский применил ситуацию «Горя от ума» к последним годам жизни Бетховена, сравнив его с Чацким: великий композитор гневно обличал «Фамусовых музыкального мира», которыми сам он «был почтен сумасшедшим» [12].

Значение «Горя от ума» как формульного произведения о борьбе нового со старым хорошо прояснил И. А. Гончаров, когда в бесподобном своем этюде «Мильон терзаний» (1872) писал, что «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим» и что «литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений» [13]. Иначе говоря, в жизни и в литературе Чацкие возникают постоянно, и так будет всегда, пока существует развитие жизни. И это обеспечивает произведению Грибоедова долгую жизнь. Гончаров сам указал на двух великих «Чацких», переживавших «мильон терзаний»: это Белинский и Герцен. О Белинском, о его «горе от ума» сказал также А. В. Луначарский: «Белинский страшно умен и от этого горевал всю свою жизнь, потому что умному человеку в России времен Белинского было страшно жить» [14].

«Чацкими» были многие декабристы. В. К. Кюхельбекер, по Тынянову, был даже одним из прототипов Чацкого; был им и П. Я. Чаадаев. И до сих пор в глазах каждого сколько-нибудь образованного и вдумчивого читателя «Горе от ума» имеет трагический реально-исторический фон, связанный с судьбами Радищева, декабристов, Пушкина, Лермонтова, самого Грибоедова... Таковы Грибоедов и «Горе от ума» в современной советской поэзии (Б. Окуджава - «Грибоедов в Цинандали», Е. Евтушенко - «Пушкинский перевал», Б. Корнилов - «В селе Михайловском»):

Острословов очкастых не любят цари...

(Б. Окуджава)

«Горе от ума» - гениальная всеобъемлющая формула развития жизни. Это - чистейшая диалектика, отлитая в художественные формы. В этом секрет жизненности этого великого произведения - такой жизненности, в которой А. Блок усматривал даже загадку, характеризуя «Горе от ума» как «до сих пор неразгаданное и, может быть, величайшее творение всей нашей литературы» [15]. Сам Блок охотно использовал «Горе от ума» при случае, проецируя его на те или иные жизненные ситуации. Например, в дневнике 29 октября 1911 г.: «В Москве Матисс, „сопровождаемый символистами“, самодовольно и развязно одобряет русскую иконопись - „французик из Бордо“» [16].

Список литературы

1. Блок А. Тайный смысл трагедии «Отелло» // Блок А. А. Собрание сочинений. М.; Л., 1962. Т. 6. С. 385.

2. Пыпин А. Н. История русской литературы. СПб., 1903. Т. 4. С. 329.

3. Ключевский В. О. Курс русской истории. М., 1937. Ч. 5. С. 320.

4. Герцен А. И. Собрание сочинений. М., 1960. Т. 20. Кн. 1. С. 342.

5. Русская потаенная литература XIX столетия. Лондон, 1961. С. LIII.

6. Рукописи Д. И. Писарева в собрании Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР; Научное описание / Сост. К. Н. Григорьян. М.; Л., 1941. С. 33.

7. Писарев Д. И. Сочинения. М., 1956. Т. 3. С. 337.

8. Северная пчела. 1847. № 98. 3 мая.

9. Русский вестник. 1885. № 7. С. 315-327.

10. Благой Д. Д. Мир как красота // Фет А. А. Вечерние огни, М., 1971. С. 546.

11. Горнфельд А. О толковании художественного произведения // Русское богатство. 1912. № 2. С. 152.

12. Одоевский В. Ф. Музыкально-литературное наследие. М., 1956. С. 114.

13. Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 32.

14. Луначарский А. В. Очерки по истории русской литературы. М., 1976. С. 61-62.

15. Блок А. А. Собр. соч. Т. 6. С. 138—139.

16. Там же. Т. 7. С. 78.