Хозяин бани и огорода

Хозяин бани и огорода

Автор: Шукшин В.М.

В субботу, под вечерок, на скамейке перед домом сидели два мужика, два соседа, ждали баню. Один к другому пришел помыться, потому что свою баню ремонтировал. Курили. Было тепло, тихо. По деревне топились бани: пахло горьковатым банным дымком.

-- Кизяки нынче не думаешь топтать? -- спросил тот, который пришел помыться, помоложе, сухой, скуластый, смуглый.

-- На кой они мне... -- лениво, не сразу ответил тот, который постарше. Он смотрел в улицу, но ничего там не высматривал, а как будто о чем-то думал, может, вспоминал.

-- А я не знаю, что делать. Топтать, что ли...

-- Наплавь из острова да топи.

-- Не знаю, что делать... Может, правда, наплавить.

-- Конечно,

-- Ты будешь плавить?

-- Я, может, угля куплю. Посмотрю.

-- Наверно, наплавлю. Неохота этими кизяками заниматься.

Тот, что постарше, спокойный, грузный, бросил под ногу окурок, затоптал. Посмотрел задумчиво в землю и поднял голову...

-- Хошь расскажу, как меня хоронить будут? -- Чуть сощурил глаза в усмешке.

-- О! -- удивился сухой, смуглый. -- Ты что?

-- Хошь?

-- А чего ты... помирать-то собрался?

-- Да не собрался. Я туда не тороплюсь. Но я в точности знаю, как меня хоронить будут. Рассказать?

-- Во, елки зеленые! Мысли у тебя. Чего ты? -- еще спросил тот, помоложе.

-- Значит, будет так: помер. Ну, обмыли -- то-се, лежу в горнице, руки вот так... -- Рассказчик показал, как будут руки. Он говорил спокойно, в маленьких умных глазах его мерцала веселинка. -- Жена плачет, детишки тоже... Люди стоят. Ты, например, стоишь и думаешь: "Интересно, позовут на поминки или нет?"

-- Ну, слушай! -- обиделся смуглый. -- Чего уж так?

-- Я в шутку, -- сказал рассказчик. И продолжал опять серьезно: -- Ты будешь стоять и думать: "Чего это Колька загнулся? Когда-нибудь и я тоже так..."

-- Так все думают.

-- Жена будет причитать: "Да родимый ты наш, да на кого же ты нас оставил?! Да ненаглядный ты наш, да сокол ты наш ясный". Сроду таких слов не говорят, а как помрет человек, так начинают: "сокол", "голубь".,, Почему так?

-- Ну, напоследок-то не жалко. А еще приговаривают: "ноженьки", "рученьки", "головушка". "Ох, да отходил ты своими ноженьками по этой горенке". А у кого есть сорок пятый размер -- тоже ноженьки!

-- Это потому, что в этот момент жалко. Кого жалеют, тот кажется маленьким.

-- Ну а дальше?

-- Дальше понесли хоронить. Оркестр в городе наняли за шестьдесят рублей. Тут, значит, скинутся: тридцать рублей сама заплатит, тридцать -- с моих выжмет, А на кой он мне черт нужен, оркестр? Я же его все равно не слышу.

-- Друг перед другом выхваляются. Одни схоронили с оркестром, другие, глядя на них, тоже. Лучше бы эти деньги на поминки пустить...

-- Во, я и говорю: кто про что, а ты про поминки. -- Рассказчик засмеялся негромко. Молодой не засмеялся.

-- Но когда сядут и хорошо помянут -- поговорят про покойного, повспоминают -- это же дороже, чем один раз пройдут поиграют. Ну и что поиграли? Ты же сам говоришь: "На кой он мне?"

-- Тут дело не в покойнике, а в живых. Им же тоже надо показать, что они... уважали покойного, ценили. Значит, им никаких денег не жалко...

-- Не жалко! Что, у твоей жены шестидесяти рублей не найдется?

-- Найдется. Ну и что?

-- Чего же она будет с твоей родни тридцать рублей выжимать на оркестр? Заплати сама, и все, раз уважаешь. Чего тут скидываться-то?

-- Я же не скажу ей из гроба: "Заплати сама!"

-- Из гроба... Они при живых-то что хотят, то и делают. Власть дали! Моей девчонке надо глаза закапывать, глаза что-то разболелись... Ну, та плачет, конечно, когда ей капают, -- больно. А моя дура орет на нее. Я осадил разок, она на меня, А у меня вся душа переворачивается, когда девчонка плачет, я не могу.

-- Но капать-то надо.

-- Да капать-то капай, зачем ругаться-то на нее? Ей и так больно, а эта орет стоит "не плачь!". Как же не плакать?

-- Да... -- Николаю, рассказчику, охота дальше рассказывать, как его будут хоронить. -- Ну, слушай. Принесли на могилки, ямка уже готова...

-- Ямку-то я копать буду. Я всем копаю.

-- Наверно...

-- Я Стародубову Ефиму копал... Да не просто одну могилку, а сбоку еще для старухи его подкапывал. А они меня даже на поминки не позвали. Главное, я же сам напросился копать-то: я любил старика. И не позвали. Понял?

-- Ну, они издалека приехали, сын-то с дочерью, чего они тут знают: кто копал, кто не копал...

-- Те не знали, а что, некому подсказать было? Старуха знала... Нет, это уж такие люди. Два рубля суют мне... Хотел матом послать, но, думаю, горе у людей...

-- А кто совал-то?

-- Племянница какая-то Ефимова. Тоже где-то в городе живет. Ну, распоряжалась тут похоронами. Подавись ты, думаю, своими двумя рублями, я лучше сам возьму пойду красненькой бутылку да помяну один. Я уважал старика...

-- Так, а чего ты? Взял эти два рубля да пошел купил себе...

-- Да я же не за деньги копал! Я говорю: уважал старика, мы вместе один раз тонули. Я пас колхозных коров, а он своих двух телков пригнал. И надумали мы их в Сухой остров перегнать -- там трава большая в кустах и не жарко. Погнали, а его телка-то сшибло водой. Он за телком, да сам хлебнул. Я кой старика-то вытаскивал, телка нашего на дресву оттащило. Из старика вода полилась, очухался, он и маячит мне: телка, мол, спасай, я ничего...

-- Спасли? Телка-то.

-- Спасли. Хороший был старик. Добрый. Мне жалко его.

-- Я его мало знал. Знал, но так... Он долго хворал?

-- Нет. У него сперва отнялись ноги... Его в больницу. А он застеснялся, что там надо нянечку каждый раз просить... Заталдычил; "Везите домой, дома помру". Интеллигент нашелся -- няньку стыдно просить. Она за это деньги получает, оклад.

-- Ну, каждый раз убирать за имя -- это тоже...

-- А как же теперь? Он и так уж старался поменьше исть, молоком больше... Но ведь все же живой пока человек. Как же теперь?

-- Оно, конечно.

-- Может, полежал бы в больнице, пожил бы еще...

-- Его без оркестра хоронили?

-- Какой оркестр! Жадные все, как... Сын-то инженером работает, мог бы... Ну, копейка на учете.

-- Да старику-то, если разобраться, на кой он, оркестр-то? -- сказал рассказчик, хозяин бани.

-- А тебе?

-- Чего?

-- Тебе нужен?

-- И мне не нужен.

-- Никому не нужен, но все же хоронют с оркестром. Не покойник же его заказывает, живые, сам говоришь. Любили бы отца, заказали бы. Жадные.

-- Бережливые, -- поправил хозяин бани.

Смуглый посмотрел на рассказчика... Понимающе кивнул головой.

-- Вот и про себя скажи: я не жадный, а бережливый. А то -- "не надо оркестра, я его все равно не слышу". Скажи уж: денег жалко. Чего рассусоливать-то? Я же вас знаю, что ты, что Кланька твоя -- два сапога пара. Снегу зимой не выпросишь.

Рассказчик помолчал на это... Игранул скулами. Заговорил негромко, с напором:

-- Легко тебе живется, Иван. Развалилась баня, ты недолго думая пошел к соседу мыться. Я бы сроду ни к кому не пошел, пока свою бы не починил... И ты же ходишь прославляешь людей по деревне: этот жадный, тот жадный, Какой же я жадный: ты пришел ко мне в баню, я тебе ни слова не говорю: иди мойся. И я же жадный! Привыкли люди на чужбинку жить...

Иван достал пачку "Памира". Закурил. Усмехнулся своим мыслям, покачал головой:

-- Вот видишь, из тебя и полезло, Баню пожалел...

-- Не баню пожалел, а... свою надо починить. Что же вы, так и будете по чужим баням ходить?

-- Ты же знаешь, мне не на че пока тесу купить,

-- Да у тебя сроду не на че! У тебя сроду денег нет. Как же у других-то есть? Потому что берегут ее, копейку-то. А у тебя чуть завелось лишка, ты их скорей торописся загнать куда-нибудь. Баян сыну купил!.. Хэх!

-- А что тут плохого? Пускай играет.

-- Видишь, ты хочешь перед людями выщелкнуться, а я, жадный, должен для тебя баню топить, На баян он нашел денег, а на тес -- нету.

-- Мда-а,,. Тьфу! Не нужна мне твоя баня, гори она синим огнем! -- Иван поднялся. -- Я только хочу тебе сказать, куркуль: вырастут твои дети, они тебе спасибо не скажут, Я проживу в бедности, но своих детей выучу, выведу в люди... Понял?

"Куркуль" не пошевелился, только кивнул головой, как бы давая знать, что он понял, принял, так сказать, к сведению.

-- Петька твой начал уж потихоньку выходить в люди. Сперва пока в огороды.

-- Как это?

-- Морковка у меня в огороде хорошая -- ему глянется...

-- Врешь ведь? -- не поверил Иван.

-- А спроси у него. Еще спроси: как ему та хворостина? Глянется, нет? И скажи: в другой раз не хворостину, а бич конский возьму... -- Сидящий снизу нехорошо, зло глянул на стоящего, -- А то вы, я смотрю, добрые-то за чужой счет в основном. А чужая кобыла, знаешь, лягается. Так и передай своему баянисту,

Иван, изумленный силой взгляда, каким одарил его хозяин бани и огорода, некоторое время молчал.

-- Да-а, -- сказал он, -- такой правда за две морковки изувечит.

-- Свою надо иметь. Мои на баяне не усеют, зато в чужой огород не полезут.

-- А ты сам в детстве не лазил?

-- Нет. Меня отец на баяне не учил, а за воровство руки выламывал.

-- Ну и зверье же!

-- Зверье не зверье, а парнишке скажи: бич возьму. Так уделаю, что лежать будет. Жалуйтесь потом...

-- Тьфу! -- Иван повернулся и пошел домой. Изрядно отшагал уже, обернулся и сказал громко: -- Вот тебе-то я ее не буду копать! И помянуть не приду...

Хозяин бани и огорода смотрел на соседа спокойными презрительными глазами. Видно, думал, как покрепче сказать: Сказал:

-- Придешь. Там же выпить дадут... как же ты не придешь. Только позвали бы -- придешь.

-- Нет, не приду! -- серьезно, с угрозой сказал Иван.

-- А чего ты решил, что я помираю? Я еще тебя переживу. Переживу, Ваня, не горюй.

-- Куркуль.

-- Иди музыку слушай. Вальс "Почему деньги не ведутся". -- Хозяин бани и огорода засмеялся. Бросил окурок, поднялся и пошел к себе в ограду.