Миф и реальность в романе Д. Апдайка "Кентавр"

Миф и реальность в романе Д. Апдайка "Кентавр"

Роман Д. Апдайка "Кентавр" принадлежит одновременно к мифологическому и вместе с тем растущему из земли искусству.

Как пересказать самое дорогое воспоминание? Как воссоздать для любимой девушки свой мальчишеский мир? Как это сделать, если прошлое, как и настоящее, зыбко, неустойчиво, очертания их расплываются и едва уловима грань между тем, что было, и тем, что кажется, между порядком и хаосом?

Именно таков мир в романе "Кентавр". Художник Питер Колдуэлл разговаривает со своей возлюбленной, рассказывает ей о себе, о детстве, о своем отце, думает о настоящем, возвращается в прошлое.

Не сразу понимаешь, когда происходит действие: в 1947 году или пятнадцать лет спустя, или вообще во времена кентавров. Можно, конечно, попытаться пересказать книгу в хронологической последовательности, прозаически "вытянуть" ее в том порядке, в котором происходили события, отобрав только эпизоды реальные, отбросив мифологию. Но упорядочивать роман Апдайка таким способом нельзя:. в искусстве от перемены мест слагаемых сумма всегда меняется. Мир в романе "Кентавр" — это мир, в котором причудливо смешаны вчера и сегодня. Но книга Апдайка не ребус, рассчитанный лишь на изощренную сообразительность и специальные знания. Ее можно воспринимать как сказку, и тогда не покажется странным, что герой романа все еще живет и действует после того, как мы прочитали посвященный ему некролог, что в учителя стреляют не из традиционной рогатки, а его ранят настоящей стрелой. Много в книге причудливого вымысла. А боль от ранения — истинная.

Для чего живет человек? Об этом всегда спрашивали герои Апдайка, об этом тоскливо спрашивают представители семьи Колдуэллов в трех поколениях.

Что же противостоит хаосу? Той черной пропасти, в кото рую неизбежно попадает рано или поздно и в которую сегодня ежеминутно может быть повержено все человечество? Что защищает, что ограждает человека от хаоса, что же дает силу жить?

Может быть, спасет религия? Но она не спасла и деда-священника, так тосковавшего на смертном одре. Его печальный опыт закрыл путь к религий для его сына и внука. Множество людей защищает от хаоса другая вера — вера в возможность преобразования общества. Но у героев Апдай-ка, да и у него самого, ее нет.

От хаоса могут спасти и разные виды человеческих ощущений: причастности к родине, городу, заводу, школе, а также осознание связи с другими людьми. Но герой Апдайка одинок. Не может помочь ему и любовь. Жена уже плохо слышит своего мужа. Возникшее было чувство к Вере Гаммел ближе к миру фантастическому, чем к реальности.

Но все-таки мир и человек в романе Апдайка не тонут в хаосе. Опора Джорджа Колдуэлла — доброта.

Он — странный человек, ведет себя странно. Даже его уродливая, найденная в ящике для утиля шапочка, столь ненавистная сыну, — это ведь, по сути, шутовской колпак, только что без бубенцов.

По реакции на мир, по интонациям речи герою уже не шестнадцать, а пятьдесят, и все равно он нисколько не повзрослел.

Он чувствует свою ответственность за всех людей. Доброта Колдуэлла, однако, не вознаграждается. Герой обречен, потому что он беспомощен, добр и жалок.

Его доброта не достается сыну в наследство. Питер и не пытается подражать отцу. Он из другого теста. Он по-иному противостоит хаосу. С детства он воспринимает мир в зримых очертаниях, в красках. Питер становится художником. Запечатлеть на полотне ускользающие мгновения, удержать этот свой мир.... Ведь больше никто, ни один человек на земле так не увидит, не изобразит маленькую ферму близ городка Олинджер в штате Пенсильвания. И тогда крошечный этот мирок тоже канет в Лету вслед за другими бесчисленными мирами и мирками.

Но писатель Апдайк вовсе не подчиняется природе. Он ее преобразует, он властно творит свой мир.

Мифология — при всех снижающих подробностях о жизни богов — все же сохраняет в романе значение нормы, образца, гармонии.

Стремление к гармонии, к эстетическому порядку у Апдайка глубоко противоречиво: он хочет дать слепок той части хаоса, в которой и живут его герои, то есть неизбежно впустить хаос на свои страницы. Но вместе с тем и обуздать его, удержать ускользающее, странное, причудливое.

Если полностью довериться писателю, его реальность и фантазия предстают во все более стройном, единственном в своем роде сочетании.

В первой же главе ясно, как сочетаются разные планы у Апдайка. Учителя ранило стрелой. Ему больно, а класс смеется. Смех противный, он переходит "в визгливый лай". У самого учителя видения одно страшнее другого: то ему кажется, что он — огромная птица, то, что его мозг — кусок мяса, который он спасает от хищных зубов. Он бежит из класса, закрывая дверь, "под звериный торжествующий рев". Столь же отвратительно и возвращение в класс. Колдуэлл боится. И не зря. Потому что в класс пришел директор школы Зиммерман. Он одновремецно и Зевс-громовержец. Стрела Колдуэлла — громоотвод.

Класс ведет себя подло, подыгрывает директору, а Колдуэлл позволяет издеваться над собой.

С огромным трудом учитель заставляет себя продолжить урок. Он делает это увлеченно, талантливо, но его никто не слушает. И герою невольно кажется, что учитель он плохой, и жизнь прожита зря. Вот та реальность, что встает за фантасмагорией мыслей, ощущений, поступков в первой сцене романа.

Раненый Колдуэлл бежит из класса, из школы в гараж Гаммела, где ему вынимают стрелу.

Вокруг еще реалии города Олинджера, — школа, трамвай, склад, ящик из-под кока-колы... Но эти реалии уже вытесняются мифологическими, Колдуэлл уже цокает копытами, при разговоре о современных детях он вспоминает своих учеников — Ахилла, Геракла, Ясона, гараж похож на пещеру, а когда он уходит, вслед ему гогочут циклопы.

Все это напоминает какой-то хаос. Однако и хаосу и страху все-таки противостоит человек. Вот как скажет об этом учитель, заканчивая тяжелый урок: "Минуту назад, с отточенным кремнем, с тлеющим трутом, с предвкушением смерти появилось новое животное с трагической судьбой, животное..." — зазвенел звонок, по коридорам огромного здания прокатился грохот; дурнота захлестнула Колдуэлла, но он совладал с собой...

Переходы из одного художественного мира в другой у Апдайка не всегда плавны, подчас они головокружительны. Тогда сбивается настройка на одну волну, и все мертвеет, обнажается конструкция, за блистательной сценой видны пыльные задники декораций. Автор сам это чувствует, ведь Питер недаром говорит: "Последнюю грань мне не преодолеть".