Зайцев Борис Константинович

ЗАЙЦЕВ Борис Константинович (1881 - 1972), прозаик. Родился 29 января (10 февраля н.с.) в Орле в семье горного инженера. Детские годы прошли в селе Усты Калужской губернии "в атмосфере приволья и самого доброго к себе отношения со стороны родителей". С этого времени он испытывает "колдовскую власть", каковую всю жизнь радостно испытывает - власть книги. В Калуге он заканчивает классическую гимназию и реальное училище. В 1898 "не без внушений любимого отца" выдерживает экзамены в Императорское техническое училище. Учится только год: его отчисляют за участие в студенческих волнениях. Едет в Петербург, поступает в Горный институт, но скоро его оставляет, возвращается в Москву и, снова успешно сдав экзамены, становится студентом юридического факультета университета, но, проучившись три года, бросает университет. Увлечение литературой становится делом всей жизни. Свои первые литературные опыты Зайцев отдает на суд патриарха критики и публицистики Н.Михайловского, редактора журнала народничества "Русское богатство" и получает его благосклонное напутствие. В 1900 он встречается в Ялте с Чеховым, благоговейное отношение к которому сохраняет на всю жизнь. Чехов отметил талант молодого писателя. Леонид Андреев опубликовал в "Курьере" рассказ Зайцева "В дороге", который возвестил; о рождении самобытного прозаика. В 1902 входит в московский литературный кружок "Среда", объединявший Н.Телешова, В.Вересаева, И.Бунина, Л.Андреева, М.Горького и др. Первые успешные публикации открывают Зайцеву дорогу в любые журналы. О нем заговорили, появились первые рецензии и очерки творчества. Главным достоинством его рассказов, повестей, романов, пьес была радость жизни, светлое оптимистическое начало его мировидения. В 1906 его знакомство с Буниным переходит в близкую дружбу, которая сохранится до последних дней их жизней, хотя временами они ссорились, впрочем, очень быстро мирясь. В Москве в 1912 образуется кооператив "Книгоиздательство писателей", в которое входят Бунин и Зайцев, Телешов и Шмелев и др.; здесь в сборниках "Слово" Зайцев печатает такие значительные произведения, как "Голубая звезда", "Мать и Катя", "Путники". Здесь же начинается публикация его первого собрания сочинений в семи томах. В 1912 он женится, рождается дочь Наташа. Среди этих событий личной жизни он завершает работу над романом "Дальний край" и приступает к переводу "Божественной комедии" Данте. Зайцев подолгу живет и работает в отцовском доме в Притыкино Тульской губернии. Здесь получает весть о начале первой мировой воины и повестку о мобилизации. Тридцатипятилетний писатель в 1916 становится курсантом военного училища в Москве, а в 1917 - офицером запаса пехотного полка. Воевать ему не пришлось - началась революция. Зайцев пытается найти в этом разрушающемся мире место для себя, что дается с большим трудом, многое возмущает, оказывается неприемлемым. Участвует в работе Московской просветительской комиссии. Далее радостные события (публикации книг) сменяются трагическими: арестован и расстрелян сын жены (от первого брака), умирает отец. В 1921 его выбирают председателем Союза писателей, в этом же году деятели культуры вступают в комитет помощи голодающим, а через месяц их арестовывают и отвозят на Лубянку. Зайцева через несколько дней освобождают, он уезжает в Притыкино и возвращается весной 1922 в Москву, где заболевает тифом. После выздоровления решает с семьей ехать за границу для поправки здоровья. Благодаря содействию Луначарского получает визу и покидает Россию. Сначала живет в Берлине, много работает, затем в 1924 приезжает в Париж, встречается с Буниным, Куприным, Мережковским и навсегда остается в столице эмигрантского зарубежья. Зайцев до конца своих дней активно работает, много пишет, печатается. Осуществляет давно задуманное - пишет художественные биографии дорогих ему людей, писателей: "Жизнь Тургенева" (1932), "Жуковский" (1951), "Чехов"(1954). В 1964 пишет последний свой рассказ "Река времен", который даст название и последней его книге. 21 января 1972 в возрасте 91 года Зайцев скончался в Париже. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

БОРИС ЗАЙЦЕВ: СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО

*************************************************************************** Из книги " Зайцев Б. К. Осенний свет: Повести, рассказы. М.: Советскийписатель. 1990.- 544 с. ISBN 5-265-00960-4 . (Составление, вступительная статья и примечания Т.Ф. ПРОКОПОВА Художник АЛЕКСЕЙ ТОМИЛИН) "*************************************************************************** Если земная любовь и смерть предстают в поэ-зии у Зайцева прекраснымиотражениями вечного духа любви, то нетрудно понять, какой великой любовьюодел он жизнь. Мы не знаем поэта, ко-торый бы так пламенно любил жизнь и всеее проявления. Для Зайцева не существует выбора, он не знает высшего инизшего в человеческих действи-ях и желаниях. У него вы не встретите такназы-ваемых отрицательных типов, потому что он слишком любит все живущее. Онследует за своими героями по пятам, он трепещет от восторга, видя, как онивбирают в себя то или другое из рассыпанных в жизни наслаждений. Петр Коган Борис Зайцев открывает все те же пленительные страны своего лирическогосознания: тихие и про-зрачные. Александр Блок Зайцев исходит от Тургенева,он весь гармони-ческий, целостный. Корней Чуковский. Основа и двигатель зайцевского лиризма - бескорыстие. Не думаю, чтобыошибкой было ска-зать, что это вообще - духовная основа и двигатель всякогоистинного лиризма, и даже больше: всякого творчества. Эгоист, стяжательвсегда антипоэтичен, антидуховен, какие бы позы ни принимал: правило,кажется, не допускающее исключений. Зайцев со-страдателен к миру,пассивно-печален при виде его жестоких и кровавых неурядиц, но и грусть, исо-страдание обращены у него к миру, а не самому себе. Большей частьюобращены к России. Георгин Адамович "Легкий ветер времени", сметая все, неприкосно-венными оставляетнекоторые слова. Пролетая над Россией, он, несомненно, среди других, болеемощных и жгучих слов пощадит и прекрасные в своей ти-хости печальные,хрустальные, лирические слова Бориса Зайцева. Юлий Айхенвальд ***************************************************************************** Звездой пылающей, потиром Земных скорбей, небесных слез Зачем, о господи, над миром Ты бытие мое вознес? Ив. Бунин Сменилось несколько поколений читателей в нашей стране, никогда неслышавших такого писательского имени: Борис Зайцев. Лишь узкий кругисследователей да книгочеи знали: рядом с Буниным и Леонидом Андреевым,Куприным и Сергеевым-Ценским, Ремизовым и Сологубом росла, крепла,утверждалась слава этого самобытного художника -• поэта прозы, тонкоголирика, нашедшего свою негромкую дорогу в ли-тературе начала века и увереннопрошедшего ею до наших дней. Он издал целую библиотеку книг, восхищавшихсамых взыскательных ценителей искусства слова. "Весь Зайцев"-это околосемисот (!) названий произведений различных жанров - романов, повестей,рассказов, пьес, эссе, беллетризованных биографий, мемуарных очерков,статей... Только часть огромного литературного наследия Зайцева вошла вкниги, хотя издано их немало - более семидесяти томов. Самая первая -"Расска-зы"- появилась в ноябре 1906 года и мгновенно была раскуплена. чтопо тем временам случалось не часто. (Кстати, обложку ее выполнил ужезнаменитый в ту пору Мстислав Добужинский.) Санкт-петербургско-муиздательству "Шиповник" пришлось выпустить книгу повторными изданиями в 1907и 1908 годах. В нее автор включил девять лирико-импрессионистических этюдови рассказов (поэм, как называл их сам Зайцев и его критики). О сборникедебютанта с похвалой отозвались А. Блок, В. Брюсов, И. Бунин, М. Горький.Для начинающего писателя - немалая честь получить одобрение и напутствиетаких литературных метров! И снова вопрос: почему же мы почти ничего не знаем о нем? Почему толькосейчас - после без малого семи десятилетий забвения - его первая книгаприходит к советскому читателю? Обратимся за ответом к судьбе и творчествуэтого, по словам его многочисленных критиков-современников, "барда вечногодуха любви", "поэта космической жизни", "певца радости". 29 января 1881 года [Здесь и далее даты дореволюционного периода даютсяпо старому стилю] в городе Орле в семье горного инженера КонстантинаНиколаевича Зайцева и Татьяны Васильевны Рыбалкиной (Зайцевой) появилсятретий ребенок: после двух дочерей - Татьяны и Надежды - сын Борис. Детскиегоды будущего писателя прошли в селе Усты Жиздринского уезда Калужскойгубернии, где его отец управлял рудной конторой. Это счастливое, беззаботноевремя много лет спустя будет поэтически описано им в рассказе "Заря". А воттипичный семейный вечер той поры, о котором вспоминает Зайцев неза-долго досвоей смерти: "Столовая в барском доме, в деревне. Висячая лампа надобеденным столом, сейчас еще не накрытым. В узком конце его отец, веселый,причесанный на боковой пробор, читает детям вслух. По временам, когда оченьсмешно (ему), останавливается, вытирает платком негорькие слезы,увеселяющие, читает, читает дальше. Мы, дети, тоже хохочем, из-за чего,собственно? Но веселый ток идет от книги, и от отца. Написал все этокакой-то Диккенс. В допотопном рыдване (у нас тоже есть в этом роде),неведомый мистер Пиквик, с товари-щами-учениками - разные Топманы, Снодграсы- куда-то едут, чего-то ищут. Собственно, трудно понять, почему это такзабавляет нас (милый, смешной и забавный мир приоткрывается). Благодушныйфантасмагорист Пиквик, через любимого отца, входит в дом наш, разливает своепри-ветное веяние" ("Русская мысль", No2784, 1970, 2 апреля). Затем,продолжает экскурс в детство Борис Константинович, "капитана Немо ждешь, какподарка, каждую субботу (приложение к "Задушевному слову" - какоеназвание!). "Ребенком держал в руках книжечку в пере-плете - перелистаешь,там какие-то мельницы ветряные, рыцарь на коне с копьем летит на них... Книга "Дон Кихот" обладает таким свойством: незаметно, но чем дальше, тем больше подымает она, просветляет иоблагораживает. Прочитав несколько страниц, закрываешь ее с улыб-кой чистой,выше обыденного. Будто ребенок тебя приласкал, но ре-бенок особенный, в немчистота, музыкальность и нечто не от мира сего". Из русских писателей "Тургенев раньше других приходит". Наконец, ЛевТолстой "распростирает свой шатер огромный... И под кровом своим держит тебяэтот гигант сколько хочет. Сопротивляться бесполезно, да и нет желания.Напротив, обаяние непрерывно". Достоевский же "настоящий" приходит всехпозже. Конечно, и во втором классе Ка-лужской гимназии, таща утром ранец вунылые арестантские роты по имени "классическая гимназия" (ante, apud,adversus... [Перед, около, напротив (лаt.)] собьешься, можно двойкуполучить), вспоминаешь "Бедных людей", "Унижен-ных и оскорбленных", вчеравечером читанных... но до "Идиота", "Бесов", "Братьев Карамазовых" ещедалеко, еще годы жить, чтобы воистину родной литературой возгордиться, ни накакую ее не променять". С той восторженной детско-юношеской поры и начинается для Зайцева самаяколдовская власть, какую он всю жизнь радостно приемлет,- власть книги. В Калуге Борис заканчивает классическую гимназию и реальное училище. В1898 году он не без внушений горячо любимого отца, воз-главившего к томувремени крупнейший в Москве завод Гужона (ныне "Серп и молот"), успешновыдерживает конкурсные экзамены в Импе-раторское Техническое училище. Однаков этом одном из лучших высших учебных заведений страны, готовящих инженерныекадры, Борису до-велось учиться всего лишь год: его отчислили за активноеучастие в студенческих волнениях (он был членом забастовочного комитета).Опять трудные экзамены, на этот раз в Горный институт в Петербурге. Но издесь не суждено было сбыться мечтаниям отца, прочившего сыну инженернуюкарьеру: он оставляет институт и возвращается в Москву, где. снова успешносдав экзамены по древним языкам (спасибо класси-ческой гимназии!),становится на три года студентом юридического факультета университета.Юношеская одиссея на этом не обрывается: и университет окончить не довелось- помешало увлечение, ставшее вдохновенным деянием всей его жизни. К этой поре относятся первые литературные опыты мечтательного юноши,которые он отдает на суд и получает с такой надеждой ожиданное благосклонноенапутствие самого патриарха критики и публицисти-ки Н. К. Михайловского,редактировавшего вместе с В. Г. Короленко солидный журнал народничества"Русское богатство". А в августе 1900 года состоялась его встреча в Ялте сА. П. Чеховым, благоговейное отношение к которому Зайцев сохранил на всюжизнь. Через полвека он напишет одну из лучших своих книг - лирическуюповесть о жизни Антона Павловича Чехова. Встреча в Ялте имела немаловажныепослед-ствия для дальнейшей судьбы несостоявшегося студента-горняка. 19фев-раля 1901 года он решился обратиться к Антону Павловичу: "ПользуясьВашим любезным разрешением, данным мне в Ялте осенью 900-го года, я вместе сэтим письмом отсылаю на Ваш суд свою последнюю работу - "Неинтереснуюисторию". Когда я был тогда в Ялте, так думал, что кончу ее в октябре, авышло совсем не так. Как бы то ни было, я с нетерпением буду ждать Вашегохотя бы и очень коро-тенького ответа. Впрочем, об этом распространятьсянезачем, потому что человек, написавший Константина Треплева, многоепонимает. Одно только условие, Антон Павлович: ради Бога, пишите правду.Вчера я слу-шал ОДНУ безголосую молодую певицу, которую "похвалил"знамени-тый тенор; известно, как хвалят знаменитости - жалеют просто, а нехвалят. Чувство-то это и хорошее, и гуманное, и то, и се, а только ино-гдатяжело, когда жалеют. Да и вредно. Я ПОУШЮ, Вы тогда сказали мне: "Если яскажу, что плохо, Вы тогда два месяца писать не будете",- так и не нужно жеписать, коли бездарно. Итак, жду хоть и сурового, но совсем искреннегоответа". П вот ответная телеграмма из Ялты: "Холодно, сухо, длинно, не мо-лодо,хотя талантливо" [А. II. Чехов. Полн. Собр. Соч. Письма. М., 1984, т. 9. с.526.]. Последние два слова, адресованные юноше человеком и писателем,которого он боготворил,-"хот я талантли-во",- конечно же, затмили все другиеоценки: и что холодно, и что СУХО, и что длинно, и что не молодо,- ибо всеэто преодолимо для талантли-вого. Как видим, творческая судьба Зайцева начинается благополучно с первыхшагов. Однажды твердо принятое (очевидно, вопреки воле отца) решение статьпрофессиональным литератором - решение, которое возникло как отзвук большойдуховной работы, захватившей ум и сердце молодого человека,- привело кнебезуспешным пробам пера. Они по-казали, что мечта юноши - не плодвосторженной самонадеянности, а готовность к многотрудному творческомугорению. Удачи и дальше не оставляли Бориса Зайцева. К ним следует отнестивстречу и дружбу на долгие годы с репортером газеты "Курьер" Джемсом Линчем,ставшим вскоре знаменитым писателем Леонидом Андреевым. 15 июля 1901 годаАндреев опубликовал в "Курьере" "маленький бессюжетныйимпрессионистическо-лирический пустячок" [Из письма Б. Зайцева АриаднеШиляевои от 15 апреля 1968 г. Цитирую но кн.: Шиляева Ариадна. Борис Зайцеви его беллетризованные биогра-фии. Нью-Йорк, издание русского книжного дела"Волга", 1971, г. 41. В подписи под рассказом была допущена опечатка: вместо"Б. Зайцев" было напечатано "П. Зайцев". "Хоть и П., а написал все-таки я",- писал он А. Шиляевои 27 января 1969 г. Там же. с. 41] своего нового друга"В дороге", который возвестил о рождении самобытного прозаика. Один задругим публикуются затем в этой газете поэтические зарисов-ки и этюдыоткрытого сперва Чеховым, а затем Леонидом Андреевым талантливогоновеллиста. В 1902 году новичок в литературе удостаи-вается чести бытьпринятым в московский литературный кружок "Среда", в который входили Н.Телешов, В. Вересаев, И. Бунин, Л. Андреев, наездами в Москву А. Чехов, М.Горький, В. Короленко, Ф. Шаляпин и другие. Вот как об этом вспоминаетНиколай Дмитриевич Телешов, основатель и главный распорядитель кружка:"Однажды Андреев привез к нам новичка. Как в свое время его самого привез кнам Горький, так теперь он сам привез на "Среду" молоденького студента всерой форменной тужурке с золочеными пуго-вицами. Юноша талантливый,- говорил про него Андреев.- Напечатал в "Курьере"хотя всего два рассказа" [В газете "Курьер" с 1901 но 1903 годы опубликованосемь рассказов Б. Зай-цем.], но ясно, что из него выйдет толк. Юноша всем понравился. И рассказ его "Волки" тоже понравился, и с тоговечера он стал посетителем "Сред". Вскоре из него вырабо-тался писатель -Борис Зайцев" [Телешов Н. Записки писателя. М., "Московский рабочий", 1980,с. 101.]. "...На "Среде", - вспоминает через двадцать лет Зайцев,-держа-лисьпросто, дружественно; дух товарищеской благожелательности преоб-ладал. Идаже тогда, когда вещь корили, это делалось необидно. Вообще же это былимосковские, приветливые и "добрые" вечера. Вечера не бурные по духовнойнапряженности, несколько провинциальные, но хорошие своим гуманитарнымтоном, воздухом ясным, дружелюбным (иногда очень уж покойным). Входя, многиецеловались, большинство было на ты (что особенно любил Андреев); давали другдругу проз-вища, похлопывали но плечам, смеялись, острили; и в конце концов,по стародавнему обычаю Москвы, обильно ужинали. Можно сказать: Москва старинная, хлебосольная и благодушная. Можносказать и так, что писателю молодому хотелось больше моло-дости, возбужденияи новизны. Все же свой, великорусский, мягкий и воспитывающий воздух "Среда"имела. Знаю, что и Андреев любил ее. А судьба решила, чтобы из членов ее онушел первым - один из самых младших" [Зайцев Б. Леонид Андреев.- В сб.:Книга о Леониде Андрееве Воспо-минания. Берлин - Петербург- Москва, изд. 3.Гржебина, 1922]. В этом же 1902 году участники телешовских "Сред" осуществили изданиесборника для юношества под названием "Книга рассказов и стихотворений", вкоторую вошла и новелла Зайцева "Волки". Впервые его имя соседствует с теми,которые составили литературную славу России: Горький, Бунин, Куприн,Андреев, Мамин-Сибиряк... Первые успешные публикации открывают Зайцеву дорогу в любые журналы.Его охотно печатают "Правда", "Новый путь", "Вопросы жизни", "Современнаяжизнь", "Золотое руно", "Перевал", "Современ-ный мир", "Русская мысль". Ивот как бы первый итог дебютанта в литературе-его трижды переизданная книга"Рассказы" (1906, 1907, 1908 гг.). Сразу после ее выхода он проснулсязнаменитым: о нем заговорили, появились первые рецензии и очерки творчества.Назовем и процитируем наиболее важные из них. Валерий Брюсов в числе первых заметил книгу Б. Зайцева и опубликовал в"Золотом руне" рецензию (кстати, окружало ее интерес-ное соседство - откликина новые книги А. Блока, И. Бунина, В. Брюсова). С тонкой проницательностьюхарактеризуя творческую манеру нович-ка, он писал: "Рассказы г. Зайцева -это лирика в прозе, и, как всегда в лирике, вся их жизненная сила - вверности выражений, в яркости образов. Г. Зайцев, по-видимому, сознаетпределы своего дарования, и все его творческое внимание устремлено начастности, на отточенность слога, на изобразительность слов. Среди образов,даваемых г. Зайцевым, есть новые и удачные, являющие знакомые предметы сновой сторо-ны,- и в этом главная ценность его поэзии..." И резюме метра:"Мы вправе будем ждать от него прекрасных образцов лирической прозы, которойеще так мало в русской литературе" ["Золотое руно", 1907, No 1]. А. Г. Горнфельд: "Его слова умные, наблюдательные, нежные иопределенные,- как то озеро, о котором он говорит в "Тихих зорях": "Еслипристально смотреть туда, начинает казаться, что выйдешь куда-то насквозь,глаз тонет в этом озере". Его рассказы полны чего-то не-высказанного, новажного: как в хорошей картине есть воздух, так в его рассказах чувствуетсяпсихическая атмосфера - и подчас кажется, что именно эта воздушнаяперспектива настроения есть самый важный для него предмет изображения. Онпишет мелкими мазками, точками незначительных подробностей, легкоброшенными, но вдумчивыми эпите-тами; и часто, часто эти штришки разомосвещают нам содержание явления, в которое мы еле вдумывались, и переводят всознание то, что смутно ощущалось за его порогом" [Г о р н ф е л ь д А. Г.Лирика космоса. - В сб.: Книги и люди. Литературные беседы. I. СПб., изд."Жизнь", 1908, с. 20.]. Александр Блок: "Есть среди "реалистов" молодой писатель, которыйнамеками, еще отдаленными пока, являет живую, весеннюю землю, играющую кровьи летучий воздух. Это - Борис Зайцев" [Блок А. О реалистах.-Собр. соч. в8-ми т. М., 1967, т. 5, с. 124.]. А в "Записных книжках" 20 апреля 1907 годаБлок отмечает: "Зайцев остается еще пока приготовляющим фон - матовыевидения, а когда на солнце - так прозрачные. Если он действительно творецнового реализма (каким считала его критика того времени.- Т. П.), то пустьон разошьет по этому фону пестроту свою" [Блок А. Собр. соч. в 6-ти т. М.,1982, т. 5, с. 115.]. И наконец, в статье "Литературные итоги 1907 го-да"заключает: "Борис Зайцев открывает все те же пленительные стра-ны своеголирического сознания: тихие и прозрачные" [Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т.5, с. 224.]. М. Горький, прочитав книгу рассказов Зайцева, называет его в пись-меЛеониду Андрееву (в августе 1907 г.) первым в числе тех, с кото-рыми тот могбы делать хорошие сборники "Знание", ибо такие, как он, "любят литературуискренно и горячо, а не одеваются в нее для того, чтобы обратить вниманиечитателя на ничтожество и нищенство своего "я". Однако в другом письме А. Н.Тихонову (А. Сереброву), написан-ном в это же время,- Горький выражает своенеприятие творческой манеры Зайцева: "Вам, кажется, знаком Б. Зайцев, и Вынемного под-дались его манере выражать свою истерическую радость жизни? Это- бросьте, советую. Есть такое состояние психики, кое медицина именует:"надеждой фтизиков" - у Зайцева источник вдохновения - именно эта надежда"[Горький М. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1955, т. 29, с. 85.]. Здесь следует заметить, что большинство критиков, анализировавшихтворчество Зайцева, как и Горький, но без его злого сарказма, именно радостьжизни, именно светлое, оптимистическое начало, столь ярко проявляющееся вкаждой зайцевской странице, считали главным достоин-ством его рассказов,повестей, романов, пьес. "Зайцев сумел полюбить эту радость и счастьечеловека сильнее, чем капризы своей души, или, вернее, он настроил свою душутак, что все ее движения стали откликами этой радости и этого счастья",-писал П. Коган. Он же: "Зайцев слу-шает трепет жизни во всем, его душаоткликается на радость всего живущего. И "вольное зеркальное тело" реки, исерая пыль, и запах дегтя -все одинаково говорит ему о радости жизни,разлитой в природе. Он так любит эту радость, он так ясно ощущает ее, чтотрагическое жизни не может нарушить ее светлого течения. Печальное-толькоспутник счастья, а смысл и цель в этом последнем. И кто владеет этим великимуменьем любить радость, пред тем бессильно скорбное и больное. Этим светлымвзглядом смотрит Зайцев на все чувства людей" [ Коган П. Очерки но историюновейшей русской .литературы. Современ-ники. Зайцев. Т. 3, вып. 1. М., 1910,с. 177, 181- 182.] К. И. Чуковский, выступивший еще в начале века как острый,взыска-тельный критик, имеющий зоркое эстетическое зрение, но увлекающийсясверх меры и потому субъективный, отчаянно спорил с Зайцевым, отвер-гая егопроповедь "стихийности", поглотившей человека, надмирности, жертвенности,признавал, однако, высокую, покоряющую власть его жизнеутверждающегопоэтического дара. Его поэзия, писал он, "так щемяще прекрасна, и Зайцеввосхитительный поэт, но наше несчастье, наше проклятие в том, что мы все -такие же Зайцевы! Вы только пред-ставьте себе на минуту огромную толпу, всюРоссию, из одних только Борисов Зайцевых, Зайцевы сеют и жнут, Зайцевы сидятв департамен-тах, Зайцевы продают, Зайцевы покупают, да ведь это величайшеенаше страданье и величайшая слабость! Тают, вянут, никнут, блек-нут -хлипкие, восковые фигурки,- ни одна не стоит на ногах! И пожа-луйста, неподносите к огню, так и закаплет воск. И при этом еще улы-баются: ах, какприятно таять!" [Чуковский К. И. Собр. соч. в б-тн т. М., !969, т. 6, с.324.] В истории литературы совсем немного примеров, когда издавший всеготолько первую книгу сразу становился в один ряд с теми, чья литературнаярепутация давно утвердилась. О Борисе Зайцеве узнала вся читающая публика,его включают в списки предполагаемых сотруд-ников и авторов новых журналов ииздательств, о нем обмениваются впечатлениями в письмах и статьях А. Белый иИ. Бунин, А. Луначар-ский и Ю. Айхенвальд, А. Куприн и Ф. Сологуб, Е.Колтоновская и Эллис (Л. Л. Кобылинский), Г. Чулков и Л. Андреев.Начинающего литератора приглашает на обед и сам Горький, который тут жезаказы-вает ему перевод драмы Флобера "Искушение святого Антония". ЗаказБорису Зайцеву пришелся по душе, и он выполняет его с воодушевле-нием. Новаяработа публикуется в 1907 году в 16-й книге горьковских сборников "Знание" ив этом же году выходит отдельным изданием. Луначарский оценил этот переводкак "большое достижение" [Л у н а ч а р с к и и А. В. Статьи о литературе.М., 1957, с. 640.]. Под прямым воздействием флоберовской драмы ЛеонидАндреев пишет своего "Елеазара", вызвавшего бурные споры, но за высокиелитера-турные достоинства получившего одобрение Горького. В 1906 году Зайцев вместе с С. Глаголем, П. Ярцевым, Эллисом, С. Муни(Кисейным) основывает литературную группу "Зори", и вскоре под такимназванием начинает выходить журнал, просуществовавший, однако, всего тримесяца: ведь это был год революционный, когда новые издания жили оченьнедолго. В "Зорях" сотрудничали А. Белый, А. Блок, С. Городецкий, П.Муратов, А. Ремизов, В. Ходасевич... Московская квартира Б. К. Зайцева и В.А. Орешниковой (Зайцевой) "в доме Армян-ских, кораблем воздымавшемся на углуСпиридоновки к Гранатного" [3 а и ц е в Б. Москва, Мюнхен, 1960, с. 46.],служит в эту пору местом литературных встреч, в которых участвуют К.Бальмонт, С. Городецкий, С. Кречетов, П. Муратов, Ф. Сологуб, В. Стражев.Здесь же "четвертого ноября 1906 года,- вспоминает В. Н. Муромцева-Бунина,-я познакомилась по-настоящему с Иваном Алексеевичем Буниным"[Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Париж, 1958, с. 170.]. ИвануАлексеевичу и Вере Николаевне Буни-ным, Борису Константиновичу и ВереАлексеевне Зайцевым суждено будет с этой поры по-семейному сблизиться,подружиться и пройти рука об руку до последних дней своих больших жизней,деля друг с другом радости и невзгоды, временами ссорясь и быстропримиряясь. Бунин, рассказывал много лет спустя Борис Константинович, "подзнаком поэзии и литературы входил в мою жизнь: с этой стороны и остался впамяти. Всегда в нем было обаяние художника - не могло это не действо-вать"[Зайцев Б. Москва, с. 44.] В 1907 году Горький предпринимает попытки укрепить состав, улуч-шитьсодержание сборников "Знание". Возглавить эту работу он предла-гает Л. Н.Андрееву. "С осени я переезжаю в СПб,- пишет Леонид Николаевич А. С.Сера-фимовичу 22 января 1907 года,- и становлюсь редактором знаниевских"Сборников". И Горький, и Пятницкий, после продолжительных со мноюразговоров, почувствовали, наконец, что дело неладно. И хочу я к работепривлечь всю компанию: тебя, Чирикова, Зайчика <Б. К. Зайцева) - сообщасоорудить такие сборники, чтобы небу жарко стало! (...) В сбор-нике будуттолько шедевры"["Московский альманах", I, М.-- Л., 1926, с. 299.]. Летомэтого же года Горький делится с Андреевым мыслями о программе намечаемыхперемен: "Сборники "Зна-ние" - сборники литературы демократической и длядемократии - толь-ко с ней и ее силою человек будет освобожден. Истинный,достойный человека индивидуализм, единственно способный освободить личностьот зависимости и плена общества, государства, будет достигнут лишь черезсоциализм, то есть - через демократию. Ей и должны мы служить, вооружая еенашей дерзостью думать обо всем без страха, говорить без боязни... Зайцев, Башкин, Муйжель, Ценский, Лансьер (очевидно, имеется в видухудожник Е. Е. Лансере.- Т. П.), Л. Семенов и еще некоторые из недавних -вот, на мой взгляд, люди, с которыми ты мог бы сделать хорошие сборники"[Переписка М. Горького в 2-х т. М., 1986, т. 1, с. 345.] Однако Горькому и Андрееву не удалось найти общую, приемлемую для обоихидейную платформу, и Андреев от редактирования знаньевских сборниковотказался. Борис Зайцев в 1907 году принял предло-жение стать со второгономера соредактором (вместе с Л. Андреевым) альманахов издательства"Шиповник", возглавляемого 3. И. Гржебиным и С. Ю. Копельманом. Совсем недавно, весной 1902 года, о "своем" журнале мечтал А. П.Че-хов. Вот что вспоминает Скиталец: - Надо журнал издавать! Хороший новыйжурнал, чтобы всем там собраться! На этот раз Чехов не в шутку, а всерьеззаговорил о создании нового журнала или периодически выходящих альманахов.Мысль эта всем понравилась. - Хорошо бы без буржуя обойтись! Безредактора-издателя! - Самим дело повести, на паях! Товарищество писателейучредить!" [Скиталец. Повести и рассказы. Воспоминания. М., I960, с. 363.] "Чтобы всем там собраться" - с этой чеховской мечтой и повели дело в"Шиповнике" его новые редакторы Леонид Андреев и Борис Зайцев. В этихальманахах удалось объединить лучшие писательские силы того времени: и"знаньевцев" (в лице Андреева, Бунина, Гарина-Михайловского, Куприна,Серафимовича), и тех, кто далеко не во всем разделял их позиции (Блок,Брюсов, Городецкий, Зайцев, Муижель, Сергеев-Ценский, Сологуб, Чулков). Обэтом новом, по существу бес-программном писательском объединении АндрейБелый сказал так: "Полуимпрессионизм, полуреализм, полуэстетство,полутенденциозность характеризуют правый фланг писателей, сгруппированныхвокруг "Ши-повника". Самым левым этого крыла, конечно, является Л. Андреев.Ле-вый фланг образуют откровенные и часто талантливые писатели, дажетипичные символисты. Все же идейным "credo" этой левой группы явля-етсямистический анархизм" [Белый Андрей. Символизм и современное русскоеискусство. "Весы", 1908, No 10, с. 44.]. Беспрограммность, попытку конгломератно объединить практическинесоединимое осуждает и Блок: "Шиповник" высказывает свое располо-жениеАндрееву и Куприну с одной стороны, Сологубу и Зайцеву с другой, Гарину,Серафимовичу, Сергееву-Ценскому и Муйжелю с третьей, Баксту, Рериху, Бенуа иДобужинскому с четвертой, русским поэтам-симво-листам с пятой, французскиммистическим анархистам с шестой, Метерлинку с седьмой и т. д. Нечего иговорить, как мало все это вяжется между собою: как будто нарочнопредставляешь все несогласия русского интеллигентного искусства пред лицомнезнакомого ему многомиллион-ного и в чем-то тайно, нерушимо, от векасогласного между собою - народа" [Блок А. .Литературные итоги 1907 года.Собр. соч. в 8-ми т., т. 5, с. 224.]. Вместе с тем и альманаху "Шиповник" изнаньевским сборникам, соревнуясь и соперничая, существовать суждено былодолго. Они сыграли видную роль в консолидации литературного движения впериод между двумя революциями. В "Шиповнике" и Борис Зайцев публикуетлучшие свои вещи этого периода: рассказы "Полковник Розов", "Сны", "Заря",повесть "Аграфена", а также пьесы "Верность", "Усадьба Ланиных", "Пощада". В 1912 году Зайцев вступает в литераторский кооператив"Книго-издательство писателей в Москве". Некоторые отнеслисьнастороженно-критически к идее создания нового писательского предприятия.Одному из них (Муйжелю) Горький вынужден был пояснить: "А по поводумосковского книгоиздательства, в члены коего я, вероятно, вступлю, вы, какмне думается, осведомлены неверно. Махалов - это Разумовский, автор книги оГамлете и нескольких пьес. К" - Телешов, Бунин, Найденов, Зайцев, Вересаев,Юшкевич и т. д. Все они - члены-вкладчики, компа-ния, как видите, не дурная"[Архив А. М. Горького. Письмо Муйжелю, датированное августом 1912 года. 15]. А вот интервью, данное 6 сентября 1912 года Буниным "Одесскимновостям": "Гостящий теперь в Одессе академик И. А. Бунин сообщаетнебезынтересные новости. В Москве недавно организовался кооператив подназванием "Книгоиздательство писателей", предполагающий выпуск ряда книготдельных писателей, а также сборников. В издательство это вошли Бунин,Телешов, Шмелев, Карзинкин, Зайцев, Юшкевич и др. Редактором издательстваназначен Вересаев. Ставя себе задачей работу вне всяких партийных уз,издательство отмежевывается лишь от модер-низма, предполагая придерживатьсяисключительно реалистического направления". В этом книгоиздательстве, в сборниках "Слово", Зайцев печатает такиепроизведения, ставшие в его творчестве веховыми, как повесть "Голубаязвезда", рассказы "Мать и Катя", "Студент Бенедиктов", "Путники". Здесь женачинает выходить его первое Собрание сочинений в семи томах, а такжепродолжают издаваться однотомники его расска-зов, повестей, пьес. 8 апреля 1912 года Зайцев принял участие в благотворительном спектакле"Ревизор", поставленном членами литературно-художественно-го кружка (сбор впользу пострадавших от неурожая). Почти все роли исполняли журналисты илитераторы, в их числе: Брюсов (Коробкин), Телешов (Держиморда), Зайцев(купец). В журнале "Рампа и жизнь" затем в трех номерах появились рецензияна этот спектакль, фото-снимки, рисунки, шаржи. В этом же году, наконец, официально оформляется его брак с ВеройАлексеевной: ей удалось добиться развода со своим первым мужем, от которогоу нее был сын Алексей. А 16 августа рождается дочь Наташа. На фоне этихсобытий личной жизни Зайцев завершает напряженную работу над первым своимроманом "Дальний край" - итог многолет-них раздумий над судьбамиромантически-восторженных молодых лю-дей, загоревшихся идеей революционногопереустройства жизни Рос-сии. К этому времени относится вспыхнувшее в нем под влияниеммного-численных поездок в Италию увлечение "Божественной комедией" Дан-те,-увлечение, захватившее его на всю жизнь. Он начинает переводить "Ад". Вдальнейшем Зайцев напишет о великом флорентийце и его поэме книгу, котораявыйдет в 1922 ГОДУ в московском издательстве "Вега" и в 1929 году впарижском журнале "Современные записки". В парижской газете "Возрождение" в1928 году будут опубликованы его переводы третьей и пятой песен "Ада", а впарижском сбор-нике "Числа" (1931) -- песнь восьмая. В 1961 ГОДУ Зайцевиздаст свой перевод "Ада" и статью - размышление о гениальной поэме Дантеотдельной книгой. К 1913 году относится одна из серьезных размолвок Зайцева с Буни-ным, вкоторой каждый был по-своему прав, поскольку исходил из приня-тых для себяэстетических канонов. Едва ли не самый крупный художник начала века,названного в русской литературе "серебря-ным", Бунин до конца своих днейоставался убежденным приверженцем того пути, который был утверждендостижениями наших классиков "золотого" XIX столетия: ему чуждо было то, чтосоздавали, напри-мер, его великие современники Блок и Андрей Белый, неговоря уж о Леониде Андрееве, Бальмонте, Брюсове, Сологубе и других яркихпредста-вителях литературы поиска и эксперимента. Скандал разразился 6октяб-ря 1913 года, когда Бунин на юбилее "Русских ведомостей" выступил не страдиционной - юбилейно-елейной -- речью, каких немало успели произнести тутдо него, а заявил, что за последние двадцать лет "не создано никаких новыхценностей, напротив, произошло невероятное обнищание, оглупение и омертвениерусской литературы", "дошли до самого плоского хулиганства, называемогонелепым словом "футуризм". Это ли не Вальпургиева ночь!" [Бунин Иван.Литературное наследство. М., 1983, т. 84, кн. I, с. 319--320.] "Прав ли Бунин?" - под таким заголовком газета "Голос Москвы" провеласреди писателей анкетный опрос. Вот ответ - возражение Бо-риса Зайцева,опубликованное 13 октября: "При всем моем глубоком уважении к И. А. Бунину,решительно не могу согласиться с его оценкой литературы (и культуры) нашеговремени... Для того, кто осведомлен и не предубежден, ясно, что настоящаятвердыня современной русской литературы - именно ее лирическая поэзия,давшая в лице Бальмонта, Бунина, Блока, Сологуба, Андрея Белого и некоторыхдругих образцы искусства, очень далекие от улицы и хулиганства" [Там же. с.324.]. Эта же газета опуб-ликовала решительные несогласия с БунинымБальмонта, Балтрушайти-са, Брюсова, Арцыбашева. В. Брюсов заявил, что речи не слышал, так как в этот момент вы-ходил иззала, но в изложении газет "речь была просто вздорной, потому чтообнаруживала полное незнакомство с задачами литературы вообще и с развитиемрусской литературы за последнее время. По этому изложе-нию выходит, будто И.Бунин смешал в одно все то, что составляет гордость нашей литературы запоследнее десятилетие, чем обусловлен, например, давно небывалый у нас (сэпохи Пушкина) расцвет лирики, с явлениями действительно уродливыми ислучайными. Но, зная И. А. Бу-нина как человека умного и следящего залитературой, я не могу допус-тить, чтобы его речь была передана правильно". Однако оправдательные ссылки на неточности газетного изложения никомуне помогли: Бунин в следующем же номере "Голоса Москвы" категорично отвелкритику в свой адрес каждого из высказавшихся о его речи. Спор о ценностяхистинных и мнимых в литературе того време-ни, вспыхнувший по конкретномуповоду, не погас. Ему суждено было продолжаться еще долго. Более того, волныего докатились и до наших дней, разделяя так же решительно сторонников ипротивников того нового, что рождалось в искусстве начала века. Под десятками произведений Зайцева стоит пометка: "Притыкино". Начинаяс 1905 года, если не ранее, до 1922 года в этом живописном приокском краю -в Каширском уезде Тульской губернии, в отцовском доме, Зайцев подолгу живети работает. Здесь застала его весть о начав-шейся первой мировой войне,здесь через два года, летом 1916-го, полу-чает повестку о мобилизации.Тридцатипятилетний писатель, с первых своих рассказов выступивший противжестокости и насилия, гуманист, боровшийся за торжество светлого и разумногов человеке, по прихоти судьбы надевает вместе с безусыми юнцами погоныкурсанта Алек-сандровского военного училища в Москве, а в апреле 1917-го онофицер запаса 192-го пехотного полка Московского гарнизона. Революционный 1917 год Зайцев, наряду, впрочем, с многими и многимисотнями литераторов, людей искусства, воспринял как "конец всего того изыбкого и промежуточно-изящно-романтического, что и был наш склад душевный".Это фраза из очерка Зайцева "Побежденный" о встречах с Александром Блоком.Нет, не Блок, а Зайцев, хотя и не высту-павший против революции, оказался еюпобежденным, ею поверженным. Он по инерции продолжает заниматьсялитературной работой, присталь-но, но отстраненно вглядывается в события,перестраивающие при-вычный для него мир, пытается найти в нем место длясебя. Дается ему все это с трудом, многое в свершающемся его возмущает,оказы-вается неприемлемым. "Годы же трагедий,- напишет Зайцев четверть века спустя,- всеперевернули, удивительно "перетрясли". Писание (в ближайшем време-ни)направилось по двум линиям, довольно разным: лирический отзыв насовременность, проникнутый мистицизмом и острой напряженностью ("Улица св.Николая") -и полный отход от современности: новеллы "Рафаэль", "Карл V","Дон Жуан", "Души чистилища". Ни в них, ни в одновременно писавшейся"Италии" нет ни деревенской России, ни поме-щичьей жизни, ни русскихдовоенных людей, внуков тургеневских и детей чеховских. Да и вообще русскогопочти нет. В самый разгар террора, крови автор уходит, отходит отокружающего - сознательно это не дела-лось, это просто некоторая evasion[Бегство (франц.).], вызванная таким "реализмом" вокруг, от которого надобыло куда-то спастись" [Зайцев Б. С) себе. Литературно-политические тетради"Возрождение! Париж, октябрь 1957. No 70.]. С июня по декабрь Зайцев сотрудничает в еженедельнике"Народо-правство", редактировавшемся его давним другом и соратником подругим изданиям Г. И. Чулковым. Вместе с Н. А. Бердяевым, Б. П.Вы-шеславцевым и Г. И. Чулковым участвует в работе Московскойпросветительской комиссии, которая издавала серию популярных брошюр (в ихчисле вышла и "Беседа о войне" Зайцева). В однодневной газете"Сло-ву-свобода" Клуба московских писателей 10 декабря 1917 года он печатаетполитический очерк "Гнет душит свободное слово. Старая, старая история...". 1918 год для Зайцева начинается радостным событием: "Книго-издательствописателей в Москве" пятым изданием выпускает его книгу "Тихие зори", котораястановится первым томом его нового собрания сочинений. В этом же годувыходят второй том ("Полковник Розов") и третий том ("Сны"). Вместе с Б.Грифцовым, А. Дживелеговым, II. Муратовым, И. Новиковым, М. Осоргинымучаствует в Studio Jtaliano ("Итальянском обществе") - кружке, занимавшемсяизучением и по-пуляризацией великого наследия в литературе и искусстве,"нечто вроде самодельной академии гуманитарных знаний" [Зайце в Борис.Далекое. Вашингтон, 1965, с. 92.]. "Один из самых ужасных годов моей жизни"-так о 1919 годе ска-жет черезмного лет Зайцев. 19 января умирает в Притыкино его отец. 1 октябряарестован Алексей Смирнов, сын Веры Алексеевны Зайцевой от первого мужа,который обвинен в участии в заговоре и расстрелян. Рушится мир, в которомЗайцев полнокровно и деятельно жил и к которому он привык. БорисКонстантинович, похоронив отца, остается в Притыки-но, пишет здесьочерки-воспоминания о своих поездках еще в довоенную пору в полюбившуюся емуИталию. "Книгоиздательство писателей в Москве" в этом году выпускает егоседьмую книгу рассказов "Путники", в которую вошло лучшее из написан-ного имв последнее двухлетие. Здесь его превосходные новеллы "Осен-ний свет" и"Путники", эссе о деревенских дурачках, юродивых и бла-женных "Люди Божие",пьеса "Ариадна", стихотворение в прозе - раздумье о человеческой судьбе"Призраки" и, наконец, повесть "Голу-бая звезда", которую он считал "самойполной и выразительной" из первой половины своего пути, "это завершениецелой полосы, в некотором смысле и прощание с прежним. Эту вещь моглапородить лишь Москва, мирная и покойная, послечеховская, артистическая иотчасти богемная, Москва друзей Италии и поэзии.." ("О себе"). В 1921 году происходит важное в его жизни событие: московскиелитераторы избирают его председателем Союза писателей (вице-предсе-дателямистали Николай Бердяев и Михаил Осоргин). В этом же году он активно работаетв Книжной лавке писателей, торгуя старыми и новыми книгами вместе с А.Белым, Н. Бердяевым, Б. Грифцовым, М. Осоргиным и другими. 21 июля Зайцев,Осоргин, Муратов, Дживелегов и другие деятели культуры вступают воВсероссийский комитет помощи голодаю-щим (Помгол), а через месяц ихарестовывают и отвозят на Лубянку. Однако ввиду несуразности обвиненийЗайцева и Муратова уже через несколько дней освобождают. Вконец расстроенныйи обескураженный арестом, Борис Константинович уезжает в свое спасительноеПритыкино, понимая, что за первым арестом в эти времена неминуем и второй,кото-рый, кто знает, может стать последним: ведь только что безвинно аресто ван и расстрелян поэт Николай Гумилев и с ним еще шестьдесят одинчеловек. В Москву Зайцев возвращается лишь весной 1922 года и здесь тяжелозаболевает сыпным тифом. Двенадцать изнурительных дней и ночей проходят длянего между жизнью и смертью. Наконец наступает перелом в болезни ивыздоровление. Обессиленный и изнемогший Борис Констан-тинович решает хотябы на короткий срок для поправки здоровья вы-ехать с семьей за границу -подальше от голода и житейской неустроен-ности. Необходимую для этого визуон получает благодаря вмешательст-ву А. В. Луначарского, Л. Б. Каменева исодействию Ю. К. Балтрушайти-са. Но фактически это была виза на добровольнуювысылку из Рос-сии. В 1922 году такую же визу - "для поправки здоровья" -получи-ли многие сотни: высылка интеллигенции приобрела массовый характер, иэто оказалось спасением: большинство оставшихся вскоре попали под сталинскуюгильотину. Зайцев впоследствии об этом вспоминал: "Осенью 1922 г. почти всеправление нашего Союза (московского Союза писате-лей.- Т. П.) выслали заграницу, вместе с группой профессоров и писате-лей из Петрограда. Высылкаэта была делом рук Троцкого. За нее выслан-ные должны быть ему благодарны:это дало им возможность дожить свои жизни в условиях свободы и культуры.Бердяеву же открыло дорогу к мировой известности" [Зайцев Борис. Далекое, с.115. ]. Будучи исконно русским человеком, любившим Россию, Зайцев не без болипокинул ее. Но не осталось уже ни физических, ни духовных сил бороться захотя бы простейшие условия для жизни, для работы. Он был в числе тех, кто непонял революцию, кого устрашил ее размах, драматизм событий, нахлынувших ина него. Первое лето на чужбине Зайцев проводит в Берлине и в курортнойместности близ Штеттина, поправляя здоровье, приходя в себя после тифа ижитейских треволнений. Здесь он встречается с А. Н. Толстым, начинает писатьсвой второй лирический роман "Золотой узор", который частями сразу жепубликуется в парижском ежемесячном журнале "Современные записки". Вскореему дают понять, что его возвращение в Россию и невозможно, и нежелательно.Так пришло и его пожизненное изгнанничество. Однако "годы оторванности отРоссии оказались годами особенно тесной с ней связи в писании. За ничтожнымиисключениями,- вспоминает много лет спустя Борис Константинович в одной изавто-биографий,- все написанное здесь мною выросло из России, лишь Рос-сиейи дышит" [Зайцев Борис. О себе.]. Осенью 1922 года покинуть страну - вследза Б. Зайцевым, но теперь уже не добровольно, а принудительно --предлагается Ю. Айхенвальду, Н. Бердяеву, Б. Вышеславцеву, М. Осоргину, Ф.Степуну... Все они приезжают в Берлин, ставший первым пристанищем длярусской эмиграции, "неким русско-интеллигентским центром" [Зайцев Борис.Далекое, с. 115.]. Здесь же по раз-ным причинам и обстоятельствамоказываются А. Белый, Н. Берберо-ва, П. Муратов, Б. Пастернак, А. Ремизов,А. Толстой, В. Ходасевич, М. Цветаева, В. Шкловский, И. Шмелев, сотни другихдеятелей куль-туры и науки. Одним рано или поздно удастся вернуться народину, другие так и окончат свои дни на чужбине, преданные полномузабве-нию в России. Лишь теперь некоторые из них приходят к нам из небытиясвоими книгами, музыкой, живописными полотнами, научными трудами. Русская колония в Берлине живет хотя и трудно, бедно, но дружно.Встречаются почти ежедневно на литературных собраниях в кафе Ланд-граф,называвшемся Русским клубом или Домом Искусств, одним из организаторовкоторого стал Зайцев. Борис Константинович некоторое время сотрудничает,зарабатывая на жизнь, в ежедневной газете А. Ф. Ке-ренского "Дни" и вжурналах "Жар-птица" и "Воля России". Кстати, в "Днях" Зайцев публикуетпервые очерки своего писательского днев-ника под названием "Странник"(переименованного впоследствии в "Дни"). Первый год пребывания на чужбине завершается выходом трех томов егонового семитомного собрания сочинений (последние три тома выйдут в следующемгоду). Это издание - поистине царский подарок его давнего друга и соратникаеще по "Шиповнику" 3. И. Гржебина, который по инициативе Горького здесь, вБерлине, печатает и высылает в Россию книги лучших русских и советскихписателей. Кроме того, берлинским издательством "Слово" переиздается егороман "Дальний край" (в гржебинском Собрании сочинений - четвертым томом -он так и не вы-шел). В марте 1923 года Зайцева избирают вице-председателем берлин-скогоСоюза русских писателей и журналистов (возглавлял Союз И. В. Гессен). В тоже время начинается его многолетнее сотруд-ничество в парижскомобщественно-политическом и литературном журна-ле "Современные записки", чтобыло, как утверждает Н. Берберова, "своего рода знаком эмигрантскогоотличия". "Это издание,- вспоми-нает она,- несмотря на его редакторов,которые ничего в литературе не понимали, и, может быть, благодаря давлениюна редакцию самих сотрудников стало значительным именно в своей литературнойчасти" [Берберова Н. Курсив мои.-"Октябрь", 1988, No 12. с. 191.] Здесь за семнадцать лет (в 1940 году, в дни оккупации Парижафашис-тами, журнал перестал выходить) напечатано несколько десятковпроиз-ведений Зайцева, в том числе романы "Золотой узор" и "Дом в Пасси",повесть "Анна", новеллы "Рафаэль", "Улица св. Николая", "Странноепутешествие", первые главы тетралогии "с автобиографическим оттен-ком" (похарактеристике автора) "Путешествие Глеба" и первая из его литературныхбиографий "Жизнь Тургенева". Кроме того, здесь мы впер-вые встречаем еговоспоминания о Блоке, Бальмонте, Юшкевиче, статьи "Жизнь с Гоголем", "Дантеи его поэмы", рецензии на книги и новые произведения И. Бунина ("Солнечныйудар"), П. Муратова ("Образы Италии", трехтомный труд, посвященный Зайцеву),Н. Тэффи ("Горо-док"), Мих. Осоргина ("Сивцев Вражек"). В канун Нового, 1924 года Зайцев приезжает в Париж, встречается здесь сИ. Буниным, Д. Мережковским, 3. Гиппиус, А. Куприным, И. Шмелевым, А.Ремизовым, К. Бальмонтом, Тэффи, М. Алдановым. А через две недели БорисКонстантинович с женой Верой Алексеевной и дочерью Натальей поселяется встолице эмигрантского зарубежья теперь уже надолго-без малого на полвека. 13августа Зайцевых навещают Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины,приглашают к себе на виллу Бельведер в Грассе. С этого временивозобновляются, укрепляются, становятся более искренними и доверительными ихдруже-ские встречи и переписка. Зайцев внимательно следит за всем, что пишети публикует его великий друг. В свою очередь и Бунин заинтересованнорасспрашивает Зайцева, как тот воспринял ту или иную его вещь, сове-туется сним. "Напиши: был ли ты когда-нибудь на "Капустнике" Художествен-ного театраи не наврал ли я чего про этот "Капустник" в "Чистом поне-дельнике"? -сомневается Иван Алексеевич.- Я на этих "Капустниках" никогда не был..."[Бунин И. А. Собр. соч. в б-ти т. М., 1988, т. 5, с. 626.] Вот Зайцев прочитал бунинский рассказ "Поздний час" и сразу жеотправляет письмо на виллу Бельведер: "Сколько раз все писали лунные ночи, атут все свежо, богато, сильно - и общий дух превосходен - и смерть, ивечность, и спиритуальность: одним словом (...) высокая поэзия" [Там же, с.614. ]. "Друг,- снова пишет Зайцев Бунину,- "Мистраль" - великолепно!Принадлежит к лучшим партиям гроссмейстера (так пишут о шахматах). Нет,серьезно,- словно бы извиняется Борис Константинович за возмож-нуюнеумеренность своих похвал,- это даже выше "Холодной осени". Какая-тосовершенно особенная, твоя линия, необыкновенно тебе удаю-щаяся (в нейсчитаю: "Воды многие", "Цикады", "Поздней ночью" [Там же, с. 632.] ("Позднийчас".- Т. П.). "Дорогой, милый Борис,- отвечает Бунин на письмо Зайцева о романе"Жизнь Арсеньева",- прости, что поздно благодарю тебя и за услугу и задобрые слова насчет моего писания. Я сейчас отношусь к себе так болезненно,так унижаю себя, что это была большая радость - услыхать - да еще от тебя -одобрение" [Цитирую по изд.: Б а б ор е ко Александр. Златое древо жизни."Альма-нах библиофила", выпуск 12. М., "Книга", 1982, с. 83.]. А вот Иван Алексеевич делится с Зайцевым посетившими его сомнениями впрежних оценках творчества их давнего общего друга - Леонида Андреева:"Дорогой братишка, целую тебя и Веру, сообщаю, что вчера начал перечитыватьАндреева, прочел пока три четверти "Моих записок" и вот: не знаю, что дальшебудет, но сейчас думаю, что напрасно мы так уж его развенчали: редкоталантливый человек..." [Там же.] История полувековой дружбы этих двух верных рыцарей русской литературы- тема для особого исследования, тема благодарная и зна-чительная каквысокий нравственный урок, как пример подвижнического служения великомуискусству слова. Много светлых страниц этой дружбы открывает также большаяпереписка их верных подруг, двух Вер. Уже в конце жизни своей БорисКонстантинович предпринимает попытки издать эту переписку, даже публикуетчасть ее в "Русской мысли" ("Повесть о Вере") и в "Новом журнале" подназванием "Другая Вера", но пол-ностью замысел так и осталсянеосуществленным. В творческих исканиях Бориса Зайцева едва ли не основноеместо всегда занимало художественное и философское постижение духовности,его идейно-нравственного смысла и истоков. "Для внутреннего же моего мира,его роста,- вспоминает он, например, о днях своей юности,- Владимир Соловьевбыл очень важен. Тут не литература, а приоткрытие нового в философии ирелигии. Соловьевым зачитывался я в русской деревне, в имении моего отца,короткими летними ночами. И случалось, косари на утренней заре шли на покос,а я тушил лампу над "Чтением о Богочеловечестве". Соловьев первый пробивалпантеистическое одея-ние моей юности и давал толчок к вере" ['Зайцев Бор ис. О себе.]. Вот откуда у Зайцева ореол мистичности, присутствующий почти вовсех его вещах как необходимейший орнамент, окрашивающий и во мно-гомобъясняющий поступки и размышления его героев. Эта мистич-ность какпроявление одухотворенности поднимает, возвышает создавае-мые им образы икартины жизни до уровня надмирности, космичности, общезначимости (что АндрейБелый назвал "переживанием пре-вознесенности над миром", "ощущением горнейозаренности", когда "мистическая нота топится в экстазе образности" [Б е лыйАндрей. Стихотворения. Берлин-Петербург--Москва, изд-во 3. И. Гржебина.1923. с. 13.] ). Этот художественный прием, точнее - способ художественногопознания мира и человека в соче-тании с поэтическим импрессионизмом открыт иразработан Зайцевым глубоко и всесторонне, проиллюстрирован им в самыхразнообразных жанрах - от эссе, новеллы, очерка до романа, пьесы,художественного жизнеописания. В 1924 году Зайцев снова увлекаетсяхудожественным и философ-ским исследованием духовности, его корней и сути,на примере высоко-нравственного жития лесного отшельника, одного из самыхстрастных в нашей истории патриотов земли русской Сергия Радонежского,вооду-шевившего русское воинство во главе с Дмитрием Донским на сверше-ниевеликого подвига в Куликовской битве - предвестнице освобожде-ния Руси оттрехвекового монголо-татарского ига. 8 октября глава из рождающейся книгипубликуется в парижской газете "Последние новос-ти", а в 1925 году выходит исама книга. "...Сергий одинаково велик для всякого. Подвиг его всечеловечен,-утверждает на первой же странице своего житийного повествова-ния БорисЗайцев.- Но для русского в нем есть как раз и нас волную-щее: глубокоесозвучие народу, великая типичность - сочетание в одном рассеянных чертрусских. Отсюда та особая любовь и поклонение ему в России, безмолвнаяканонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому". К сожалению, не все поняли и приняли эти художественные и философскиеискания Зайцева. В их числе был и Горький. 3 июня 1925 года он из Соррентопишет К. А. Федину: "С изумлением, почти с ужасом слежу, как отвратительноразлагаются люди, еще вчера "культурные". Б. Зайцев пишет жития святых.Шмелев - нечто невыно-симо истерическое. Куприн не пишет - пьет. Бунинпереписывает "Крейцерову сонату" под титулом "Митина любовь". Алданов - тожесписыва-ет Л. Толстого. О Мережковском и Гиппиус не говорю. Вы представитьне можете, как тяжко видеть все это" [Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т.29, с. 431.]. Горький в этом резком попреке был далеко не во всем прав. Да, русскиеизгои за редким исключением вели в Париже жизнь нелегкую, страдальческую, нов творчестве своем не пали, талант многих из них не только не угас, но ещебольше окреп, напитался болью, какою их каждодневно наделяла судьбаизгнанников, судьба людей, неизбывно тоскующих по родине, ревностно следящихза тем, что вершится там, в далекой России. По крайней мере, ни Бунин, ниЗайцев, ни Шмелев, ни Куприн писать хуже не стали. Более того, именно в этупору они создают произведения, которые станут новым шагом вперед в иххудожественном развитии. У Бориса Зайцева это роман "Золотой узор", повесть"Анна", рассказы "Душа", "Странное путешествие", "Авдотья-смерть" и конечноже житийная повесть "Преподобный Сергий Радонежский". В мае 1926 года Борис Константинович с паспортом паломника совершитпутешествие на гору Афон. Здесь он проведет семнадцать дней, которые назоветнезабываемыми. В Париж вернется с черновыми набросками книги "Афон", которуюзавершит и издаст через два года. Она продолжает его художественное ифилософское освоение проблемы духовности, но не с точки зрения религиозной,а с позиции обще-человеческого познания этого высшего проявлениянравственности, духов-ного как средоточия этического и эстетического опытачеловечества. Без малого через десять лет Зайцев уходит в новое дальнеестранствие, теперь уже на Валаамские острова в Карелии, в знаменитый русскиймонастырь, тогда еще действовавший. А через год в таллиннском изда-тельстве"Странник" выходит его книга-раздумье, книга-путешествие "Валаам",завершившая его философско-публицистический триптих о русской духовности (онбудет издан посмертно в Нью-Йорке в 1973 году). "Ни в одной книге Зайцева,- справедливо отметит Георгий Адамо-вич,- нетнамека на стремление к иночеству, и было бы досужим до-мыслом приписыватьему, как человеку, не как писателю, такие чувства или намерения. Но тот"вздох", который в его книгах слышится, блоковскому восклицанию не совсемчужд (имеется в виду строфа Блока: "Славой золотеет заревою монастырскийкрест издалека. Не свернуть ли к вечному покою? Да и что за жизнь безклобука!" - Г. П.},- вероятно, потому, что Зайцев, как никто другой в нашейновейшей литературе, чувствителен к эстетической стороне монастырей,монашества, отшель-ничества. Ничуть не собираясь "бежать от мира", можноведь признать. что есть у такого бегства своеобразная, неотразимаяэстетическая прельстительность..." [Адамович Г. Одиночество и свобода.Нью-Йорк, 1955, с. 201. ]. Во все годы зарубежья Борис Константинович Зайцев ведет жизньтруженика, преданно служащего русской литературе: много пишет, актив-носотрудничает в журналах и газетах, выступает на литературных вечерах,диспутах, научных конференциях. Русский Париж празднично отметил 25-летиеего литературной деятельности. В "Последних новостях" появляются статьи онем К. Бальмонта, М. Осоргина, П. Милюкова, а в "Литературных новостях" -очерк Алексея Ремизова под многозначи-тельным названием "Юбилей великогорусского писателя". Несмотря на славу и признание, живет он, как и друг его Бунин, скромно,в постоянной нужде. Однако спокойствие, трудолюбие и жизне-любие никогда непокидают его. Одну из ранних новелл он так и назовет - "Спокойствие", ибо,как всем своим творчеством утверждает Борис Константинович, это главное длячеловека состояние души. Не случайно вещь эта у него выплеснулась словно наодном дыхании. "Спокойствие", по мнению его критиков, - настоящий шедевр."Его импрессионистиче-ская техника достигает тут виртуозности...- не безоснований утверж-дает, например, Е. А. Колтоновская и далее объясняет:-Филосо-фия рассказа-спокойствие, просветленный оптимизм, еще болеезаконченный, чем в "Аграфене". Люди тоскуют от неудовлетворенности,страдают, иногда ослабевают в борьбе, но не посягают на отрицание жизни. Ониверят в жизнь и поддерживают друг в друге эту веру. Таково общее настроение"[''Колтоновская Е. А. Поэт для немногих.- В ее книге: Новая жизнь.Критические статьи. С.-Петербург, 1910, с. 82.]. Это "общее настроение" спокойствия, тотальной умиротворенности,несмотря на житейские невзгоды и бури, бушующие вокруг человека, не устаетхудожественно исследовать Зайцев, начиная с самых ранних вещей и кончаясвоей последней новеллой "Река времен". И вдруг эта, казалось бы, раз инавсегда избранная творческая стезя на какое-то время обретает новый поворот- Зайцев обращается к жанру художественной (беллетризованной) биографии.Неожиданно ли? Борис Константинович всю жизнь размышляет о судьбе писателя вобществе и в той или иной форме выражает свои художественные позиции,обнажает свои литера-турные пристрастия: им написаны и опубликованы многиедесятки мемуарных и литературно-критических статей, эссе и очерков. Толькомалая их часть собрана и издана в двух книгах - "Москва" и "Далекое".Остальное остается в подшивках газет и журналов - ценнейшие доку-ментальныеи художественно-публицистические свидетельства эпохи, созданные рукою яркогомастера и глубокого мыслителя. 22 декабря 1928 года Г. Н. Кузнецова в "Грасском дневнике" записы-вает:"Илюша написал И. А. (Ивану Алексеевичу Бунину.- Т. /7.), что они задумалииздавать художественные биографии, как это теперь в моде. И вот Алданов взялАлександра II, Зайцев - Тургенева, Ходасевич - Пушкина. И. А. предлагаютТолстого или Мопассана" [Бунин Иван. Литературное наследство, т. 84, кн. II,с. 261]. А в 1929 году журнал "Современные записки" (в No 30) уже официальноизвестил своих читателей, что намерен опубликовать следующие художественныебиографии: Бунин-о Лермонтове, Алданов-о Достоевском, Ходасе-вич - о Пушкинеи Державине, Цетлин - о декабристах. Однако за-думанное осуществили толькоХодасевич, Цетлин и Зайцев. Зайцев смог начать новую работу только в июне 1929 года. Выбор, павшийна его долю, счастливо совпал с тем, о чем он и сам не раз задумывался:Тургенев был всегда ему духовно близок (как и Жуковский, как и Чехов).Критика многократно отмечала, что истоки творческой манеры Зайцева, еголитературного родословия надо искать именно у этих трех русских классиков.Особенно - у Жуковского. Вот, к примеру, что говорит об этом Г. Адамович, один из тонкихценителей творчества Зайцева: "И меланхолии печать была на нем..."Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из "Сельского кладбища"не случайно. Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один изтех, с которым у него больше всего духовного родства. Жуковский ведь то жесамое: вздох, порыв, многоточие... Между Державиным, с од-ной стороны, иПушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский прошел кактень, да, но как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих порзабыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким другим неспутаешь. Пушкин, "ученик, победивший учителя", его не заслонил. Зайцеватоже ни с одним из современных наших писателей не сме-шаешь. Он как писательсуществует,- в подлинном, углубленном смысле слова,- потому, что существует,как личность" [Адамович Г. Одиночество и свобода, с. 194.]. Без малого год ушел у Зайцева на изучение трудов и дней Тургенева, натворческое освоение нового не только для него жанра беллетризованнойбиографии. По единодушному мнению критиков, он существенно его обновил:жанр. испытанный в литературе пока еще немногими (и в их числе - А. Моруа,С. Цвейг, Ю. Тынянов, В. Вересаев, О. Форш, М. Бул-гаков), предстал в обликечисто зайцевском - как лирическое повество-вание о событиях и происшествияхличной, "домашней" жизни крупных художников слова, так или иначе сказавшихсяна их творческой судьбе. В мае 1931 года "Жизнь Тургенева" завершена и в 1932 году выхо-дит виздательстве ИМКА-Пресс. Не скоро, только через двадцать лет, вернетсяЗайцев снова к этому жанру и выразит в нем свою любовь к Жуковскому иЧехову. Эти книги, написанные, что называется, кровью сердца, встанут в рядего лучших творений. Борис Пастернак, про-читав одну из них, послал 28 мая1959 года из Переделкина в Париж письмо: "Дорогой Борис Константинович! Всевремя зачитывался Вашим "Жуковским". Как я радовался естественности Вашеговсепонимания. Глубина, способная говорить мне, должна быть такою жеестественной, как неосновательность и легко-мыслие. Я не люблю глубиныособой, отделяющейся от всего другого на свете. Как был бы странен высокийостроконечный колпак звездочета в обыкновенной жизни! Помните, как грешилиложным, навязчивым глубокомыслием самые слабые символисты. Замечательная книга по истории - вся в красках. И снова доказано, чегоможно достигнуть сдержанностью слога. Ваши слова текут, как текут Ваши рекив начале книги; и виды, люди, годы, судьбы ложатся и раскидываются постраницам. Я не могу сказать больше, чтобы не повто-ряться" [Цитирую по кн.:Шиляева А. Борис Зайцев и его беллетризованные биографии. Нью-Йорк, 1971, с.132. ]. История литературы и, в частности, ее биографического жанра показы-ваетнам, как нередко нивелируется, приукрашивается в угоду тем или инымисследовательским концепциям так называемая "частная" жизнь писателей.Зайцевым предпринята попытка сказать как можно более чест-ную и откровеннуюправду о жизни близких ему по духу великих мастеров слова, раскрыть фактамииз биографии каждого из них то, что решитель-нее всего воздействовало на ихдуховный мир и творчество. Перед чита-телями этих книг Зайцева встаютпоэтические, в чем-то даже романти-ческие страницы житийных повествований олюдях, которых судьба наградила сверхталантами и тем их выделила измиллионов. Издав в 1935 году свой третий роман "Дом в Пасси" ("где дейст-виепроисходит в Париже, внутренне все с Россией связано и из нее проистекает"[Зайцев Бори с. О себе.], Зайцев на двадцать лет погружается в работу надсозда-нием "самого обширного из писаний своих" - автобиографическойтетра-логии "Путешествие Глеба" (по определению автора, это"роман-хроника-поэма") . В одной из автобиографий он отмечает важную для своего творчества веху:"Уже нет раннего моего импрессионизма, молодой "акварельности", нет итургеневско-чеховского оттенка, сквозившего иногда в конце предреволюционнойполосы. Ясно и то, что от предшествующих зарубежных писаний это отличаетсябольшим спокойствием тона и удале-нием от остро современного. "ПутешествиеГлеба" обращено к дав-нему времени России, о нем повествуется как обистории, с желанием что можно удержать, зарисовать, ничего не пропуская изтого, что было мило сердцу. Это история одной жизни, наполовинуавтобиография - со всеми и преимуществами, и трудностями жанра. Преимущество- в совершенном знании материала, обладании им изнутри. Трудность - в"нескромности": на протяжении трех книг автор занят неким Глебом, который,может быть, только ему и интересен, а вовсе не читателю. Но тут у авторапоявляется и лазейка, и некоторое смягчающее обстоя-тельство: во-первых, самГлеб взят не под знаком восторга перед ним. Напротив, хоть автор и любитсвоего подданного, все же покаянный мотив в известной степени проходит черезвсе. Второе: внутренне не оказывается ли Россия главным действующимлицом-тогдашняя ее жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность ее, поля, леса ит. д.? Будто она и на заднем плане, но фон этот, аккомпанемент повествованиячем дальше, тем более приобретает самостоятельности" [Зайцев Борис. Осебе.]. Первый роман тетралогии "Заря" выходит в берлинском издательстве"Парабола" в 1937 году. Работа над следующим томом время от вре-менипрерывается: Зайцев публикует в "Русских записках" воспомина-ния об АндрееБелом, готовит тексты многочисленных очерков, опубли-кованных в газетах ижурналах, для мемуарной книги "Москва" (она выйдет в Париже в 1939 году ибудет переиздана еще дважды-в 1960 и в 1973 годах в Мюнхене). В 1939 и 1940 годах вчерне будут завершены второй и третий томатетралогии, однако придут они к читателю только через десять лет:публи-кации помешала война, началась гитлеровская оккупация Франции. В годы, когда далекая Россия вела кровавую борьбу с фашизмом, когда иво Франции мужественно сражались патриоты Сопротивления, среди которых былонемало русских, шестидесятилетний писатель избрал свою форму сопротивления:он воздерживается от публикации каких бы то ни было текстов. В эти трудныегоды Зайцев снова возвращается к своему любимому Данте: редактирует свойперевод "Ада", готовит комментарий к нему, берется за новые тексты. БорисКонстантинович и здесь избрал свой собственный путь; подсказанный емудесятилетия-ми изучения дантовской "Божественной комедии": перевод, поясняетон, "сделан ритмической прозой, строка в строку с подлинником. Форма этаизбрана потому, что лучше передает дух и склад дантовского произ-ведения,чем перевод терцинами, всегда уводящий далеко от подлинного текста ипридающий особый оттенок языку. Мне же как раз хотелось передать, повозможности, первозданную простоту и строгость дантов-ской речи", "Яблагодарен,- вспоминает он через много лет,- за те дни и годы, которыепрошли в общении в Данте в России (1913-1918) и в Париже (1942), когда весьперевод вновь был проверен, строка за строкой, по тексту и комментариям. Втяжелые времена войны, революции и нашествия иноплеменных эта работа утешалаи поддерживала". Кроме того, в эти же годы он возвращается к текстам тетрало-гии, атакже к своему личному дневнику, тому самому, который еще пятнадцать летназад он начал публиковать в газете "Дни" и продол-жил в 1929-1936 годах вгазете "Возрождение". Новые дневниковые записи он напечатает, только когдазакончится воина. Отдельной книгой интереснейший дневник писателя не издандо сих пор. В годы оккупации по просьбе Бунина, находившегося в Грассе, БорисКонстантинович принимает самоотверженное участие в спасении бунинскогоархива (вместе с Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, замученной фашистами, Н. Н.Берберовой и сотрудниками знаменитой Тургеневской библиотеки, книгамикоторой в годы парижской эмиграции пользовался В. И. Ленин). В предвоенныегоды Зайцев вместе с И. Буниным, А. Ре-мизовым, М. Осоргиным много сделалидля того, чтобы значительно по-полнить ее фонды. В 1938 году при библиотекебыл основан русский литературный архив. Правление возглавил И. Бунин, а всостав его вошли А. Бенуа, Б. Зайцев, С, Лифарь, А. Ремизов, И. Шмелев идругие. Трагична судьба Тургеневки, важнейшего центра Русской культуры вПариже, созданного несколькими поколениями эмигрантов. По приказу одного изидеологов фашизма А. Розенберга ее фонды были вывезены в Германию и погибли[Русская библиотека в Париже. Русская Общественная библиотека имени И. С.Тургенева: сотрудники, друзья, почитатели. Сб. статей. Париж, 1987.]. В 1947 году Зайцева избирают председателем Союза русских писате-лей ижурналистов во Франции. Он остается на этом посту до конца своих, дней. Егопредшественником был П. Милюков. Старейшина русской интеллигенции ПавелНиколаевич Милюков (1859-1943), возглавляв-ший Союз и в самые трудные егогоды -- годы второй мировой войны, оставил о себе добрую память тем, чторешительно выступал против сотрудничества русской эмиграции с фашистами,приветствовал успехи Красной Армии. Деятельность Союза сводилась в основном к устройству литературныхвечеров, диспутов, юбилейных мероприятий. Проходили они интересно. Об этомчасто вспоминает в своих письмах Борис Константинович. "18 декабря 1967 годанаш Союз писателей (коего я председатель) устроил вечер памяти Ахматовой,-пишет он в Москву И. А. Василье-ву,- Зал Русской Консерватории "ломился" отпублики. По отзывам, про-шло хорошо". "Наш Союз помаленьку действует,- пишетон тому же кор-респонденту 3 мая 1968 года,- в чисто литературной области -зимой был большой вечер памяти А. М. Ремизова (10 лет кончины), 7-го июня -Тургеневский вечер, 150-летия рождения. Да, все больше поминки! - сетуетБорис Константинович.- Действующей армии остается здесь все меньше и меньше,смены почти нет. Молодежь есть хорошая, но уходит больше в религию, клитературе мало тяготения. Зато французы есть молодые, не толькоправославные, но и с азартом изучающие русскую литературу и культуру.Сегодня будет у меня один такой, пишет обо мне докторскую работу (очевидно,имеется в виду Рене Герра.- Т. П.), писаное обо мне знает лучше меня,по-русски говорит как мы с Вами. На днях был профессор из Сорбонны (здешнийуниверситет), пригласил во вторник в университет], беседовать со студентамио литературе русской - все говорят и понимают по-нашему. Студент мой -бородатый по-русски, был в России, ему там один приятель сказал: "у тебя иморда русская" (письма в архиве И. А. Васильева). В последние годы жизни Борис Константинович переписывается с десяткамикорреспондентов из Советского Союза, Он искренне рад такой неожиданновозникшей возможности, счастлив получать весточки из России, ценит высокомалейшие знаки внимания к его творчеству, к его судьбе, охотно высылает своикниги. Увы, было время, когда не все они доходили до адресатов, не всепробивали "железный занавес", разделивший не только страны, но и культуры."Буду всячески стараться переслать книгу Вам,- пишет он И. А. Васильеву.- Новсе это не так просто... По почте почти все гибнет, или возвращается. Асодержание вполне безобидное. Что поделать..." "Дорогой Игорь Анатольевич,- пишет он 12 января 1967 года в другомписьме тому же москвичу Васильеву,- очень рад был получить от Вас письмо -Вы ведь молодая Россия - главная наша надежда. Радостно видеть, что связьсуществует между приходящими в жизнь и уходящими из нее, связьдушевно-культурная, это самое важное. "Далекое" постараюсь Вам переслать. Отправить - очень просто. По-лучить- много трудней. В книге нет ничего политического (да это и не моя область),ряд зарисовок - воспоминаний о Блоке, Белом, Бальмонте, Вяч. Иванове, Ал.Бенуа, Бунине, Балтрушайтисе, Цветаевой и др. ...Повторяю, очень был тронут Вашим письмом и приму все меры, что-быосведомлять Вас о выходящем (и вышедшем) здесь. А пока что "Здравствуй,племя молодое, незнакомое...". С лучшими чувствами и пожеланиями Рождественско-Новогодними. Бор.Зайцев". И в последние годы своей большой жизни он не знает отдыха, про-должаетвести дневник "Дни", готовит к своему восьмидесятилетию антологическийсборник "Тихие зори" (он выйдет в 1961 году в Мюнхене), редактируетжурнально-газетные тексты для второй мемуарной книги "Далекое" (она будетиздана в 1965 году в Вашингтоне). В 1964 году пи-шет последний свой рассказ"Река времен", который даст название и последней его книге. По просьбередколлегии "Литературного наследст-ва" напишет последние воспоминания освоем друге Бунине, которые, однако, постигнет та же участь, что и мемуарныйочерк Георгия Адамо-вича,- им в бунинском двухтомнике "Литнаследства" местане отыщется. Литературная общественность Парижа, друзья и почитатели талантаЗайцева устраивают праздничный банкет по случаю его 90-летия. В Нью-Йоркепубликуется исследовательский труд А. Шиляевой, посвященный художественнымбиографиям Б. К. Зайцева. А вот факт из области курьезов: 28 октября 1971года парижская газета "Аврора" сообщает, что патриарх русской литературыпризнан опасным - в дни пребывания во Франции Л. И. Брежнева префектурапарижской полиции потребо-вала от престарелого писателя отмечаться дважды вдень в комиссариате своего квартала.