Михаил Булгаков с «Золотым телёнком»

Дарья Менделеева

Недавно в поисках чего-нибудь успокаивающе-увеселительного (дабы почитать в метро) выхватила с полки роман Ильфа и Петрова. В памяти сразу завертелись несколько крылатых фраз: “Ударим автопробегом по бездорожью”, “Грузите апельсины бочками” — и глубокомысленная эпитафия Михаилу Самюэлевичу Паниковскому — “человеку без паспорта”. Чтение обещало быть лёгким и нескучным.

Скучать действительно оказалось некогда. Среди идиллических описаний чудесно устроенного быта концерна “Геркулес” вдруг зазвучали зловещие нотки: “…номер пятый почему-то пользовался в учреждении дурной славой. Со всеми ответственными работниками, устраивавшими здесь свой кабинет, обязательно приключалась какая-нибудь беда. Не успевал номер пятый как следует войти в курс дела, как его уже снимали и бросали на иную работу. Хорошо ещё, если без выговора. А то бывало и с выговором, бывало с опубликованием в печати, бывало хуже, о чём даже упоминать неприятно.

Демонский номер — в один голос утверждали потерпевшие”.

“Квартира номер пятьдесят”, — подумалось мне. Дальше было не легче.

Когда Остап Бендер, не жалея сил, гнался по коридорам “Геркулеса” за “полуответственным” и полупризрачным товарищем Скумбриевичем, казалось, что на самом-то деле он преследует булгаковского Кальсонера: помнится, тот, изрядно помотав Короткова по бесконечным коридорам Центроснаба, точно так же вышел в зеркало. Оставалось только гадать, то ли образы эти носились в воздухе, то ли и в самом деле было что-то демоническое в грандиозных советских учреждениях времён нэпа, однако чтение перестало быть легко-развлекательным.

В иронически-невинном “Золотом телёнке” и в последнем, философски замысловатом романе Булгакова внезапно обнаружилось значительное число совпадений. Некоторые из них, конечно же, легко объяснимы реалиями конца 20-х — начала 30-х годов XXвека. И здесь, и там герои толкутся в коридорах учреждений (с той лишь разницей, что столичный МАССОЛИТ гораздо комфортнее устроился в Доме Грибоедова, чем провинциальный “Геркулес” в бывшей гостинице “Каир”, чем он, кстати, более напоминает “Спичтрест” из всё той же “Дьяволиады”), сидят в сумасшедшем доме, вожделенно охотятся за валютой:

“—Где же валюта? — придирчиво спросил великий комбинатор. — Дайте хоть часть валютой!

—Берите, берите, что есть, — отвечал Корейко. — Валюты не держу”.

(Соврал, конечно. Кстати, вполне в духе булгаковской разработки этой темы звучит финальное обещание сына турецкоподданного “переквалифицироваться в управдомы”.)

В романе Ильфа и Петрова есть аналогии и для знаменитого пустого костюма, накладывающего резолюции к ужасу подчинённых. Здесь, правда, всё выглядит вполне невинно: набором из двадцати резиновых штампиков (“Не возражаю. Полыхаев”. “Я вам не ночной сторож. Полыхаев”. “Тише едешь — дальше будешь. Полыхаев”. В целом словарный запас получается наполовину меньше, чем у Людоедки Эллочки) при крайней необходимости за начальника орудует секретарша. Герои “Телёнка” так же спорят о существовании Бога. (Хотя, конечно, самый весомый аргумент Бендера против: “Я сам старый католик и латинист. Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер” — не идёт ни в какое сравнение с седьмым доказательством Воланда за. Правда, на этом фоне несколько подозрительным выглядит одно из прозвищ великого комбинатора — “заведующий копытами”. Откуда они вообще взялись в романе, эти рога и копыта!) “Сеанс чёрной магии с разоблачением” у ироничных Ильфа и Петрова легко заменяется показом “антирелигиозных карточных фокусов” в исполнении “любимца Рабиндраната Тагора”, “материализацией духов и раздачей слонов”.

Впрочем, если всмотреться внимательно, и в “Золотом телёнке” обнаружится солидная библейско-мифологическая “подкладка”. Отбросив в сторону, как недостоверное, заявление товарища Бендера: “Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом”, — обратимся к последней части романа, где даны сразу две легенды: рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве и рассказ Остапа Бендера о вечном жиде. Вывод автора первой истории (“Ничего нового на свете не произойдёт. Так что вы напрасно кипятитесь насчёт новой жизни”) весьма напоминает воландовское: “Люди, как люди…” (Следующая фраза этого монолога у Ильфа и Петрова на протяжении всего романа также развивается с помощью библейского символа и лишь в финале неожиданно замаскирована в не имеющий к ней никакого отношения орден Золотого Руна.) Легенда же, рассказанная великим комбинатором, незамедлительно сыграла злую шутку с ним самим — буквально через несколько страниц, получив наконец вожделенный миллион, он сам превращается в вечного странника. Сначала по причине хронического отсутствия гостиниц жизнь Остапа связывается бесконечной цепью поездов и извозчиков, а затем какая-то подозрительная старушка предлагает ему купить вечную иглу для примуса, чем вызывает почти истошный крик героя: “Я не хочу жить вечно, я хочу умереть”. И вообще, весь финал “Золотого телёнка” выглядит как бунт одинокой индивидуальности, никак не могущей найти пристанище среди бесконечных членов коллектива.

Конечно же, проводимым сопоставлением никто не хочет ни обвинить Ильфа и Петрова в плагиате, ни, тем более, умалить значение “Мастера и Маргариты”. Просто оба романа писались примерно в одно время, на частично совпадающие темы и к тому же людьми, которые вращались в одних кругах и даже были хорошо знакомы между собой. “Золотой телёнок”, конечно же, несравнимо менее философичен, его авторы настроены более просоветски, а их судьбы разошлись с судьбой Булгакова так же, как расходятся их герои. И в самом деле, показательно, что если действие произведений Михаила Афанасьевича постепенно перемещается из Киева в Москву, то герои Ильфа и Петрова неуклонно движутся из того же Киева (вспомним милицейскую фуражку Бендера и ностальгические воспоминания Паниковского) в сторону весёлого города Черноморска, под маской которого (судя по разговорам пикейных жилетов о porto franco, киностудии и улице Франца Меринга) скрывается Одесса.