Христианские мотивы романа Л.Н. Толстого Воскресение

Христианские мотивы романа Л.Н. Толстого «Воскресение»

Автор: Толстой Л.Н.

В своем последнем романе «Воскресение» Лев Николаевич Толстой обратился к традиционной для Литературы теме раскаявшегося грешника, играющую также большую роль в христианском учении. Главный герой романа, князь Нехлюдов, когда-то совратил Катюшу Маслову, невольно положив начало ее падению. Позднее он, тоже не по злой воле, вместе с другими осудил ее к чрезмерно суровому, несправедливому наказанию. Раскаяние, начавшееся, когда князь узнал в подсудимой проститутке соблазненную им девушку, привело Нехлюдова к ней на каторгу, возбудило любовь к невинной жертве. Толстой проводит совестливого человека через лабиринт бюрократического государства, ничего общего не имеющего с христианской заповедью о любви к ближнему. Выход автор «Воскресения» видел в моральном самосовершенствовании на основе нового постижения христианских идеалов, ничего общего с которыми, по мнению писателя, не имеет официальная православная церковь. Толстой пришел к убеждению, что для постижения Бога человек не нуждается ни в специальной церковной организации, ни в церковных обрядах, а должен стремиться к следованию Божьему промыслу путем духовно-нравственного обновления и свершения добрых дел. Писатель создал собственное религиозное учение, названное «новым христианством», и отверг официальную церковь. За это он был отлучен от православия в 1901 г., вскоре после публикации «Воскресения». То, как изображена официальная церковь в романе, послужило одной из причин такого решения Священного Синода. Действительно, православные священнослужители и обряды даны в «Воскресении» крайне непривлекательно. Вот, например, сцена православного богослужения в тюремной церкви. Толстой старается описать его как бы глазами человека, абсолютно не знакомого с содержанием и деталями церковного обряда, достигая тем самым сатирического снижения происходящего. Так, риза именуется парчовым мешком, антиминс — салфеткой, иконостас — перегородкой, таинство получения тела и крови Божьей — манипуляциями. Толстой считал таинство причастия шарлатанством и был убежден, что священники, совершающие его, верят в превращение просвир и вина в плоть и кровь Христову только потому, что «исполнение треб этой веры» приносит им доход. Не случайно, что первая публикация «Воскресения» была изъята цензурой, равно как и другая, где описывался визит Нехлюдова к обер-прокурору Священного Синода Торопову. В образе последнего был слишком узнаваем тогдашний глава церковного министерства, которым фактически являлся Синод, К.К. Победоносцев. Топоров у Толстого — «человек тупой и лишенный нравственного чувства». Писатель характеризует как нелепость самой должности, которую занимает Топоров, так и полнейшее несоответствие моральных качеств обер-прокурора задачам духовно-нравственного воспитания: «...Назначение его должности состояло в поддерживании и защите внешними средствами, не исключая и насилия, той церкви, догорая, по своему же определению, установлена самим Богом и не может быть поколеблена ни вратами ада, ни какими бы то ни было человеческими усилиями. Это-то Божественное и ничем непоколебимое Божеское учреждение должно было поддерживать и защищать то человеческое учреждение, во главе которого стоял Топоров с своими чиновниками. Топоров не видел этого противоречия или не хотел его видеть и потому очень серьезно был озабочен тем, чтобы какой-нибудь ксендз, пастор или сектант не разрушил ту церковь, которую не могут одолеть врата ада. Топоров, как и все люди, лишенные основного религиозного чувства, сознанья равенства и братства людей, был вполне уверен, что народ состоит из существ совершенно других, чем он сам, и что для народа нужно то, без чего он очень хорошо может обходиться. Сам он в глубине души ни во что не верил и находил такое состояние очень удобным и приятным, но боялся, как бы народ не пришел в такое же состояние, и считал, как он говорил, священной своей обязанностью спасать от этого народ.

Так же, как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле, как это выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, — думал и говорил, что народ любит быть суеверным.

Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью.

Разумеется, все эти Иверские, Казанские и Смоленские очень грубое идолопоклонство, но народ любит это и верит в это, и поэтому надо поддерживать эти суеверия. Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия только потому, что всегда находились и теперь находятся такие жестокие люди, каков и был он. Топоров, которые, просветившись, употребляют свой свет не на то, на что они должны бы употреблять его, — на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а только на то, чтобы закрепить его в нем».

Толстой буквально глумится над главой официальной церкви, сама фамилия которого наводит на мрачные ассоциации с топором палача. Внешние церковные атрибуты, будь то обряды, иконы или государственные формы управления церковью, по убеждению писателя, суть суеверия, способные только оставить народ во мраке невежества и подчинить его господству жестокосердных чиновников. Князь Нехлюдов, в отличие от Топорова, отнюдь не лишен нравственного чувства и постепенно приходит к сознанию равенства и братства людей. В финале романа он, подобно Раскольникову в эпилоге «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, просветляется и перерождается от чтения Евангелия. Нехлюдов «не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.

Но мало того, что он сознавал и верил, что, исполняя эти заповеди, люди достигнут наивысшего доступного им блага, он сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом — единственный разумный смысл человеческой жизни, что всякое отступление от этого есть ошибка, .тотчас влекущая за собою наказание. Это вытекало из всего учения и с особенной яркостью и силой было выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был и с собственностью; что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанности к нему».

Толстой старается доказать, что непосредственное обращение к Евангелию, без всякой помощи церкви, способно преобразить человека. Главный герой «Воскресения» приходит к выводу, что люди точно так же наивно полагают, что они хозяева своей собственной жизни, тогда как в действительности посланы в мир по воле Божьей и для осуществления Божьего промысла. А следование Божьим заповедям будто бы приведет к установлению Царствия Божьего на земле. Следует отметить, что последнее утверждение противоречит не только православию, но и почти всем другим христианским конфессиям. Нехлюдов, подобно Раскольникову, проникся духом Евангелия и начал новую жизнь, «не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним, с этих пор, получило для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее». Здесь парадоксальность совпадения заключается в том, что Достоевский считал именно православие лучше всего отражающим дух и идеалы первоначального христианства, тогда как Толстой создал новое христианское учение, а православие решительно отверг. Однако сами христианские идеалы двух писателей оказались практически тождественными. Только, в отличие от Достоевского, Толстой думал продолжить историю Нехлюдова, отчего и закончил «Воскресение» словами о будущем, намекая на возможность следующего романа или повести с тем же героем. В толстовском дневнике сохранилась запись от 23 июня 1900 г.: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение Воскресения: крестьянская жизнь Нехлюдова». Однако это намерение так и осталось неосуществленным. Толстой был писателем-реалистом и понимал трудность изображения в реалистической манере жизни человека по евангельским заветам. Ведь даже ему самому не всегда удавалось жить в соответствии с ними.