Наполеон Родиона Раскольникова и Наполеон Андрея Болконского

Наполеон Родиона Раскольникова и Наполеон Андрея Болконского

Роман Л, Толстого «Тысяча восемьсот пятый год», впоследствии первый том «Войны и мира», и роман Ф. Достоевского «Преступление и наказание» печатались на страницах одного и того же журнала («Русский вестник») в одно и то же время (1866 году). И в том, и в другом произведении важнейшее место занимает наполеоновская тема. В частности, в обоих романах речь идет о роли Наполеона в жизни и судьбе героев — Родиона Раскольникова и Андрея Болконского.

Болконский не ищет славы, построенной на карьере. Наполеон — вот его идеал, вот его мечта. Это не крестик и ленточка Друбецкого, это стремление к большому, высокому и подлинному, это Наполеон, подающий руку чумным солдатам, летящий впереди войск под свист пуль и рискующий жизнью. Поэтому нельзя сказать, что князь Андрей хочет самоутверждения любыми путями, любой ценой.

Это истинное, что отличает Тулон Андрея Болконского от Тулона Родиона Раскольникова.

Наполеон Раскольникова — это символ дерзновенного преступления всех границ. Право проливать кровь, распоряжаться по своему усмотрению жизнью и смертью других людей, ощущение своей принадлежности к несомненно высшей касте, чем простые смертные, — это и есть сущность Наполеона по Раскольникову. И в Тулоне главное для него не в грандиозности и важности события, дело в сути события, какой ее видит Раскольников: человек проливает кровь и не только не страдает из-за этого, но, более того, спокойно начинает с этой крови свою великолепную карьеру. Для Наполеона пробой был штурм. Тулона, для Раскольникова — убийство старухи-процентщицы. По мнению Раскольникова, все могло быть и наоборот; главное — суть события, а его фактическое «оформление» — воля случая.

В этом главное отличие Раскольникова от Болконского. В самом деле, Раскольников преступает через чужую кровь, Андрей Болконский готов пролить (и проливает) свою. Он бросается вперед, «с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных против него». Раскольников убивает, Болконский сам готов умереть: «А ежели ничего не остается, кроме, как умереть? — думал он. — Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».

Наполеон для Раскольникова и Болконского — это в чем-то разные Наполеоны. И. когда Болконский мечтает о славе Наполеона, то он мечтает о славе того Наполеона, который как человек велик: о Наполеоне Аркольского моста (вот так же со знаменем в руках и сам он бросится вперед на поле Аустерлица) и Яффы. «Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста». Тулон здесь в одном ряду с Арколъским мостом. Для Раскольникова же главное в тех поступках, «которые трудно оправдать» и которые Раскольников оправдывает: в способности перешагнуть через кровь, Раскольников убежден, что если бы на его месте «случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить», то «не только бы его не покоробило, но даже в голову бы ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться?»

Да и сам Тулон в представлении Андрея Болконского и Родиона Раскольникова во многом разные Тулоны. «…Настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже…» Для Раскольникова главное в Тулоне — его кровавая цена. Громит Тулон, делает резню, забывает армию, теряет полмиллиона людей в московском походе — все это стоит в одном ряду. И про сам Тулон сказано выразительно — громит. Вывести армию из безнадежного положения, спасти ее — вот с чем связан Тулон в представлении Андрея Болконского.

И в «Преступлении и наказании», и в «Войне и мире» говорится о египетском походе Наполеона. Но как по-разному: «…настоящий властелин, кому все разрешается… забывает армию в Египте» — вот что видит в этом походе Раскольников. А Андрей Болконский вспоминает о госпитале в Яффе, где Наполеон подает чумным руку.

Но Тулон Раскольникова и Тулон Болконского все-таки один Тулон. И есть то, что объединяет Раскольникова с его стремлением встать «над всей дрожащей тварью и над всем муравейником» с тем Болконским, который дорожит только «торжеством над всеми». Больше того, Андрей Болконский готов был заплатить за Тулон такую цену, о которой не помышлял и Раскольников; «И как ни дороги, ни милы мне многие люди — отец, сестра, жена — самые дорогие мне люди, — но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы…» Всю их жизнь, жизнь самых дорогих людей, за одну минуту славы!

Как ужаснулся бы князь Андрей от того представления о Наполеоне, которое сложилось у Родиона Раскольникова! Как предположить," что недосягаемо великий человек «полез бы под кровать старушонке» ради карьеры! Это равносильно святотатству! Но чем же отличается стремление Болконского (и его Наполеона) к громкой славе от раскольниковского (и его Наполеона) стремления встать над всем муравейником? На мой взгляд, по сути это одно и то же. А различие — это детали. И Раскольников с его топором, и Болконский с его Знаменем, один в душной комнате, другой — впереди солдат на поле боя, по существу стремились к одному и тому же — встать над людьми. Они только идут к этой цели разными путями. Путь, выбранный Болконским, с виду более благороден и возвышен. Но можно ли говорить о благородных путях в Наполеоны?

И закономерно, что каждого из героев постигает свой Аустерлиц, свое разочарование в кумире.

Раскольников мучается и страдает потому, что наполеоновская идея враждебна его натуре и потому, что он сам не смог стать Наполеоном. Он страдает, как должен страдать благородный человек, ощущающий себя злодеем. Это — не что иное, как раскаяние, нравственное отчаяние. Но Раскольникову кажется, что слаб он, а не его идея. И вместо того, чтобы отвергнуть идею, Раскольников отвергает себя как ее исполнителя.

Иное в душе Андрея Болконского. Его мучает не то, что не было Тулона, а то, что он мечтал о Тулоне, не то, что он не стал Наполеоном, а то, что Наполеон уже был в нем. Раскольникова убивает, что он оказался недостоин своего идеала. А Болконский переживает крушение идеала, разочаровывается в нем и в своем стремлении к нему. Небо Аустерлица открыло Болконскому истинного Наполеона, Наполеона не Аркольского моста и госпиталя в Яффе, а мелочного Наполеона «о этим мелким тщеславием и радостью победы».

Пройдут годы, и на Бородинском поле мы услышим не прежнее: «Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает все один. Следующее сражение выиграно им одним», а иное: «Завтра, чтобы там ни было, мы выиграем сражение!» Не я — мы. Теперь Андрей Болконский убежден, что успех сражения зависит «ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа»: «От того чувства, которое есть во мне, в нем, — он указал на Тимохина,— в каждом солдате». Не «над людьми», не «над всеми ими», а рядом с офицером, солдатом, среди них, наравне с ними видит себя сейчас Болконский. Это и есть преодоление наполеоновской идеи в его душе.

В эпилоге «Преступления и наказания» Достоевский тоже приводит Раскольникова к преодолению наполеоновской идеи («Но тут уж начинается новая история»). Разные писатели приводят разных героев к одному и тому же пониманию несовместимости стремления встать «над всеми» и человеческого. К постижению великой нравственной аксиомы: надо, «чтобы не для одного меня шла моя жизнь… — чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»