Ядов о диспозиционной регуляции социального поведения личности

Ядов о диспозиционной регуляции социального поведения личности.

Весьма плодотворна в этом отношении диспозиционная концепция личности, автором которой является известный социолог и социальный психолог В.А. Ядов (выдвинутая в начале в качестве теоретической гипотезы, она подверглась проверке и корректировке в ходе проведенного под его руководством эмпирического исследования). По Ядову, диспозиции (т.е. "предрасположенности" термин, близкий по смыслу к понятию установки) личности образуют иерархическую систему. На низшем ее уровне располагаются установки, изучавшиеся в частности грузинской психологической школой неосознанные, связанные с удовлетворением витальных потребностей в простейших повторяющихся ситуациях. Диспозиции более высокого уровня - это аттитюды, их формируют, "с одной стороны, социальные потребности, связанные с включением индивида в первичные и другие контактные группы, а с другой - соответствующие социальные ситуации". Наконец, высший уровень диспозиционной иерархии образует система ценностных ориентации на цели жизнедеятельности и средства достижения этих целей, детерминированные общими социальными условиями жизни данного индивида". Эта система ценностных ориентации, "идеологическая по своей сущности, формируется на основе высших социальных потребностей личности (потребность включения в данную социальную среду в широком смысле как интернализация общесоциальных... условий деятельности)".

Можно выделить два наиболее существенных для нашей темы тезиса диспозиционной концепции. Первый из них, вообще говоря, широко признанный и детально разработанный в социально-психологической науке, состоит в выделении из всей массы установок личности тех, которые носят ценностный характер, представляют собой ценности, или ценностные ориентации, выражающие, что в жизни является наиболее важным для человека, обладает для него личностным смыслом, и определяют поэтому его жизненные цели. Обычно считается, что ценности носят более или менее осознанный характер, могут быть выражены индивидом в обобщенных понятиях и что по своему происхождению они социальны, усваиваются им из макросоциальной среды, из того идейного и культурного арсенала, которым располагает общество. Иными словами, ценности принадлежат к тому классу установок, которые относительно автономны от индивидуальных мотивационных процессов, но в то же время они выполняют в индивидуальной психике весьма ответственные мотивационные функции, выражая те потребности, которые определяют ведущие цели, "генеральную жизненную линию" индивида.

Второй тезис диспозиционной концепции значительно более оригинален и гипотетичен. В сущности Ядов предполагает, что способ удовлетворения рассмотренной выше идентификационной потребности (по его терминологии, потребности включения в данную социальную среду) предопределяет и идеологическую по своему содержанию систему ценностных ориентации личности, и ее жизненные цели. Если понимать этот тезис буквально, получается, что от того, с какой социальной общностью себя человек идентифицирует, прямо зависят и его собственные ценности и цели. Применительно к интересующей нас сфере - социально-политической психологии - это означало бы, что она играет "командную" роль по отношению к психологии индивидуальной.

На самом деле подобное буквальное, упрощенное понимание ядовской концепции противоречит всему содержанию его исследований, в которых весьма тщательно анализируется влияние на личную психологию и поведение целого ряда иных факторов: профессиональной принадлежности и уровня образования людей, должностного статуса, условий и характера труда, возраста и пола; учитываются и индивидуальные различия. Из исследования выясняется, что доминирующие личные ценности - такие, как творческая интересная работа, материальная обеспеченность, семья, "жизнь, полная удовольствий" и т.д. коррелируются скорее именно с этими факторами, характеризующими индивидуальную ситуацию человека, чем с идеологическими ценностями макросоциальной среды или с "общесоциальными условиями деятельности". Да это вряд ли может быть иначе, ибо отношение человека к такой среде - к своему классу, нации, обществу и к ее идеологическим ценностям - в большинстве случаев гораздо менее психологически значимо для него, чем отношение к событиям и явлениям собственной жизни, к людям, с которыми он связан совместной деятельностью и непосредственным общением.

Тем не менее психологическая интеграция индивида в те или иные большие социальные общности, интериоризация им выработанных ею ценностей - факт вполне реальный. Реально и влияние этих относящихся к социально-политической психологии ценностей на всю мотивационную психологию личности. Но это влияние чаще всего осуществляется не путем простого преобразования социальнополитических или идеологических ценностей в личные мотивы, но более сложно и опосредовано.

Можно предположить, что макросоциальные или идеологические ценности, не будучи непосредственным источником ценностей личных, участвуют в их отборе индивидом в качестве своего рода "социального семафора": они "поощряют" одни личные цели и ориентации, "запрещают" другие, проявляют нейтралитет к третьим. Будучи социальноиндивидуальным существом, человек не обязательно строго следует этим сигналам, но так или иначе считается с ними, пытается как-то согласовывать свои внутренние побуждения с социально санкционированными, нормативными ценностями. В исследовании Г.И. Саганенко и В.А. Ядова, построенном на сравнении доминирующих ценностей целей жизни советских инженеров и двух групп американцев (белых и черных), показано, что у советских людей доминируют "ценности широкого человеческого общения, а у американских граждан (независимо от цвета кожи) - "индивидуалистическая направленность". Так, у американцев одно из высших мест в иерархии ценностей занимает свобода, которая вообще отсутствует в советском опросе. У советских инженеров соответствующую иерархическую позицию занимает "интересная работа". Семья ("безопасность семьи", "счастливая семейная жизнь") - высшая ценность у белых американцев, но весьма важна и для советских инженеров (третья иерархическая позиция, после "здоровья" и "интересной работы"). Материальное благосостояние занимает 4-5-е места у американцев и 7-е место в советском обследовании, зато психологическая значимость межличностных отношений в национальных выборках резко различается. У советских людей "любовь" занимает 5-е, а "хорошие", "верные друзья" - 6-е место, у американцев соответственно 14-15-е и 9-10-е места.

Бесспорно, эти данные отражают не только "социально-экономические различия образов жизни" (как полагают Саганенко и Ядов), но и своеобразие национальных характеров. Американский индивидуализм и склонность русских людей к самовыявлению в личных отношениях хорошо известны. Позволительно однако усомниться, что содержательные различия в жизненных целях и ценностях американцев и советских людей действительно столь резки, как об этом говорит сопоставление двух обследований. Ценность интересного творческого труда не была почему-то включена в американский опрос, между тем многочисленные эмпирические исследования по трудовой мотивации свидетельствуют о том, что в американском обществе начала 70-х годов (к этому времени относятся оба исследования) она имела значение во всяком случае не меньшее, чем в советском. В условиях низкого жизненного уровня большинства советских людей вообще и технической интеллигенции в частности, роста их материальных притязаний, начавшегося именно в 60-70-х годах под влиянием нового потребительского стандарта, вряд ли материальное благосостояние могло занимать второстепенное место в их жизненных планах. Приведенные данные отражают не столько реальные личные "жизненные линии", сколько ценностный уровень массового сознания, в значительной мере воспроизводящий ценности, господствующие в соответствующих обществах. В Штатах - это ценности индивидуальной свободы и индивидуального успеха, благосостояния семьи и опоры индивида на собственные силы. В советской системе - одна из высших официальных ценностей - труд на благо общества, материальные же результаты труда для работающего - вторичны по сравнению с его самоценностью, абстрактным социальным значением.

В личных системах ценностей эти представления не воспроизводятся буквально, но в советском случае они побуждают отождествлять смысл труда с самим фактом участия в социальном трудовом процессе, с институциональной принадлежностью к трудовому коллективу. "Я тружусь, если нахожусь 8 часов на работе и состою в штате предприятия" - примерно так ощущали свой трудовой статус и ситуацию многие советские работники. В то же время высокая ценность труда могла стимулировать творческую трудовую мотивацию, установку на "интересный труд", если, конечно, для нее существовали предпосылки в содержании труда, собственных задатках и потребностях работника. Американец, даже если он любит свой труд, выявляет в нем свои творческие потенции, побуждается системой социальных ценностей видеть смысл труда в его материальных результатах, в обеспечении благосостояния семьи.

Эти особенности ценностного сознания различных обществ парадоксальным образом отражаются на реальной трудовой деятельности.

В советском обществе труд был намного менее производителен, интенсивен, эффективен, чем в американском, трудовой процесс изобиловал "перекурами", производственный брак и низкое качество продукции - типичные болезни советской экономики. Все это, разумеется, объясняется институциональными особенностями экономической системы, уравниловкой в оплате труда: но имело и свои психологические корни. Для советского работника высокая социальная ценность труда как такового часто оборачивалась равнодушием к его реальным результатам, как для себя лично, так и для общества: он удовлетворялся относительно низкой зарплатой, стабильным положением в производстве и различными социальными льготами16, а формальное участие в трудовом процессе (своего рода "полутруд"17) нередко был для него достаточным психологическим основанием чувства собственного достоинства, идентификации с макрообщностью "трудящихся" (или с "рабочим классом"). В США и других странах Запада добросовестный, нередко, качественный труд - условие материального благосостояния человека и общества, поэтому соответствующие ценности выступали как весомый стимул эффективной трудовой деятельности.

В условиях перехода к рыночной экономике и ослабления былых гарантий занятости эта психологическая черта проявилась в пассивном отношении значительной части работников к угрозе потери работы и ухудшения жизненного уровня. Как показано в относящемся к началу 90-х годов исследовании B.C. Магуна и В.Е. Гимпельсона, около половины (48% опрошенных) рабочих обнаружили неспособность к таким активным формам индивидуального "сопротивления обстоятельствам", как освоение новой профессии, повышение квалификации или более интенсивный труд. См.: Магун B.C., Гимпельсон В.Е. Стратегии адаптации рабочих на рынке труда // Социол. исслед. 1993. № 9. С. 81-82.

Сложнее обстоит дело с ценностями "широкого человеческого общения", столь важными для советских людей. Помимо национальных особенностей, в их высоком иерархическом статусе, по-видимому, сказывается потребность в психологической опоре на "других", особо сильная у людей, не привыкших или отученных рассчитывать на собственные индивидуальные силы, на личную инициативу и энергию. В соответствии с официальной идеологией, такую опору должно было обеспечивать человеку социалистическое общество с якобы присущими ему коллективизмом и гуманизмом. Поскольку же на деле социалистические общественные отношения пронизывал бездушный бюрократизм, гарантировавший лишь минимальную стабильность материального и социального положения людей, но равнодушный к конкретным человеческим судьбам и потребностям, опора на непосредственные позитивные личные отношения - дружбу, любовь - приобретала особое значение для поддержания психологического равновесия личности.

Из всего сказанного очевидно, что идеологические или социальнополитические ценности общества, больших социальных групп, в которые психологически интегрирована личность, являются лишь одним из факторов, формирующих ее мотивацию. Удельный вес этого фактора исторически и социально конкретен. В одних социально-исторических ситуациях он играет решающую роль (что было, например, характерно для массовых слоев советского общества в 20-40-х годах), в других идеологические ценности не в состоянии контролировать реальные тенденции личной мотивации и оказывают на них лишь косвенное воздействие. В таких ситуациях люди не столько подчиняют свои мотивы идеологическим ценностям, сколько психологически приспосабливаются к ним, и "продукты" этого приспособления могут значительно отличаться от самих ценностей, хотя и несут на себе их печать.

Чем более велик разрыв между господствующими групповыми ценностями и личными мотивами, тем острее ощущаются ценностноидеологический дефицит и потребность в новых ценностях, более адекватных запросам личности. Иными словами, связь между социальнополитическими ценностями и личными мотивами носит двусторонний характер. Это взаимовлияние социальных ценностей и индивидуальных мотивов ярко проявляется, например, в российском обществе в условиях перехода к рыночной экономике. Изменение реальной ситуации в сфере трудовых отношений, угроза безработицы вызвали у многих работников перелом в их установках, связанных с трудовой деятельностью, активизировали мотивы, нацеленные на мобилизацию индивидуальных усилий и инициативы. По данным социологического опроса рабочих, проведенного в 1991 г., 37% опрошенных готовы в случае обострения проблемы занятости освоить новую профессию, 32 работать над повышением квалификации, 23% - работать гораздо более интенсивно18. Подобные установки находят опору в новых "либеральных" или "рыночных" ценностях, ориентированных на ответственность индивида за собственный материальный и социальный статус.

В 1989 г. лишь 27% опрошенных рабочих-мужчин советской промышленности считали, что они работают с полной отдачей сил (Там же. С. 74).