Возвышенная тайна музыки Глинки

Медушевский В. В.

Воздействие Глинки на последующее развитие русской музыки, победно выступившей на просторы мировой славы, было исключительным. В нем, по известному сравнению Чайковского, будущая русская музыка предстала заключенной словно дуб в желуде.

Светлой силой, вознесшей русскую культуру в лице Глинки, – не пробудимся ли и мы к возрождению?

Недоумевал Чайковский: "как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и каким образом, долго быв бесцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал на ряду (да! на ряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно"?! И заключал с восторгом: "Да! Глинка настоящий творческий гений".

Мнение Чайковского о Глинке несправедливо. Быть заурядным и уверенно вести нацию к вершинам красоты – так не бывает. А все ж в стремительности воспарении Глинки к совершенству красоты и вправду есть что-то поистине чудесное, – как и во всех явлениях русской жизни. Вспомним: преп. Сергию Радонежскому не давалась грамота, а небесный гость отверз его ум. И великий чудотворец нашего времени, преп. Иоанн Кронштадский, в детстве испытал немощь своего ума, по молитве же познал величие обетования Божия: "сила Моя совершается в немощи" (2 Кор. 12:9). А святой преподобный Илья Муромец, к мощам которого притекают люди в XXI веке? Свершилось над ним чрез святых монахов-странников небывалое: не просто восстал он от тридцатилетнего паралича, но восстал богатырем для защиты земли Русской!

Что скажет о дивной силе, влекшей его к небесной красоте, сам Глинка? И кому скажет? Не всякому человеку ведь можно доверить святую тайну, а только человеку Божию.

Сподобился Глинка дружить с ним, отцом Церкви XIX века, св. Игнатием (Брянчаниновым). По просьбе композитора святитель зафиксировал главные моменты их продолжительных бесед в статье "Христианский пастырь и христианин-художник". Художник начинает беседу с глубоких признаний: "Душа моя с детства объята любовью к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого... Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает видеть его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно, таинственно для самого меня, воспевать его: я начинаю понимать, что только тогда удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог"1

Русский XIX век, чудо истории, эпоха гениев… Откуда они берутся?

Главное в гении – провидческая сила. Гениев производит величие задач.

"Мировой гений" есть всегда и прежде всего — "национальный гений", и всякая попытка создать нечто великое из денационализированной или "интернациональной" души дает в лучшем случае только мнимую, "экранную" "знаменитость". Истинное величие всегда почвенно. Подлинный гений всегда национален: и он знает это сам о себе. <...> Грядущая Россия будет национальной Россией"2.

"Жизнь народного духа, слагающая самую сущность родины, находит себе в творчестве гения сосредоточенное и зрелое выражение. Он говорит от себя, но не за себя только, а за весь народ; и то, о чем он говорит, есть единый для всех, но неясный большинству предмет; и то, что он говорит о нем, есть истинное слово, раскрывающее и природу предмета и сущность народного духа; и то, как он его говорит, — разрешает скованность и томление народного духа, ибо слово его несомо подлинным ритмом народной жизни. Гений подъемлет бремя своего народа, бремя его несчастий, его искания, его жизни; и подняв его, он побеждает так, что победа становится <...> источником победы для всех, связанных с ним национально-духовным подобием <...> Гений ставит свой народ пред лицо Божие и выговаривает за него и от его имени символ его предметной веры, его предметного созерцания, знания и воления. Он открывает и утверждает этим национальное духовное единство, то великое духовное "мы", которое составляет самую сущность родины <...> Он оправдывает жизнь своего народа пред лицом Божиим, и тем становится истинным зиждителем Родины."

"Дело пророка и гения состоит в том, что он, пребывая во внешней и внутренней стихии своего народа, приемля все его бремена и слабости, его страдания и беды, ставит себя и в своем лице свой народ перед лицо Божие и выговаривает от всего своего народа символ национального Боговосприятия. Этим он указует своему народу верный путь к духу и духовности; и сам остается тем духовным очагом, около которого размножается среди целых поколений огонь духовного горения".3 Через гения, его творчество осуществляет народ свое единство с ним и свое единение с Родиной.

Как действует в гении творческая сила Божия? "Круг аввы Дорофея", подвижника христианской древности, помогает понять тайну. Бог центр, жизнь людей – радиусы: чем ближе к Богу, сияющему источнику любви, тем прочнее нежные узы дружественности, а в отдалении от Бога люди и народы боримы ненавистью. Ярко явлено это в нашей стране: пока жила она Богом, тысячекратно умножил Господь население, чудесным образом раздвигал территорию! Ныне она, растлеваемая блудом, как и спланировано ее недругами, теряет в год более миллиона человек (население Смоленской области!), а в царствование Николая II ежегодно пополнялась на миллион душ. Любовь Божия раздвигает и всякую человеческую личность, рождая в ней любовь к народу, к родине.

Не подозревал Чайковский о великости любви Глинки к России и вере в ее призвание. О патриотизме Глинки свидетельствует в воспоминаниях его немецкий учитель Ден. О том же говорит его музыка. Одеть людей в броню духовной крепости, напоить родниковой водой чистоты небесной, посетить красотой Божией заключенных в темницу уныния и зажечь их сердца, – разве это не дело истинного патриотизма?

"Патриотизм есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях", – определяет Н.М.Карамзин.4

Сейчас патриотизм немоден. Он – дар свыше. Это свойство духовных людей, а духовность утрачена населением России. Родина есть то единственное место на земле, где тебе открылся Бог, писал С.Н.Булгаков. Обыватель судит иначе: родина там, где хорошо платят и много товаров, – психология предателя.

В чем глубина патриотизма? Послушаем вновь великого Ильина.

"Истинный патриотизм родится из духовной природы человека и из воли к духу <...> Любовь к родине должна быть осмыслена как творческий акт духовного самоопределения, ибо только в этом виде своем она достигает истинной высоты и зрелости. Человек вообще определяет свою жизнь тем, что находит себе любимый предмет <...> И вот если человек обретает для такой любви предмет, действительно заслуживающий ее по своему объективному достоинству, и если этим предметом является духовная жизнь и духовное достояние его народа — он становится истинным патриотом <...> Именно духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибнуть за него. В ней сущность родины, которую стоит любить больше себя <...> С нею действительно стоит слить и свою жизнь и свою судьбу, потому что она имеет объективную ценность перед лицом Божиим."

Не случайно поразивший Чайковского скачок в творчестве Глинки был связан с сочинением "Ивана Сусанина". Опера написана в один год с "Гарольдом в Италии" Берлиоза. Какая пропасть между ними! Там, на Западе, герой – индивидуалист. У Глинки – личность.

Великое, неслыханное в истории понятие личности открыли миру святые отцы Церкви, размышляя о тайне Божественных Ипостасей. Личность соборна по определению. Она не хищна, не рвет на части, подобно индивиду, свою соборную человеческую природу, но любовью к Богу вмещает в себя и всех людей. Западный человек с XVIII века, будучи индивидуалистом, натянул на себя возвышенное имя личности – и тут же все понятия в его голове безнадежно перепутались. Святые отцы первых веков христианства Божией мудростью четко развели понятия личности и индивида. По их строгим критериям Чайльд Гарольд никак не личность. В противном случае и бесов следовало бы признать личностями, что абсурдно. Они, вредители миру, одновременно и злейшие враги самим себе, заключившим себя в омерзительную самость, в проклятие индивидуализма.

Что ж делает Глинка? В век разнузданного индивидуализма он с любовью выводит на сцену истинную личность. Здесь – пророчество о нас. Станем соборными – спасется Русь от всеобщего и всеохватного предательства. Но соборность не достижима своими силами. В отличие от всех земных временных соединений (корыстью ли, крикливыми лживыми идеями) соборность есть сроднение людей божественной благодатью. Как небо от земли, отстоит соборность православного народа от прочих объединений людских — от "коллективизма" "новой политической общности людей — советского народа", от корпоративного интереса, скручивающего людей в клубок в сфере бизнеса, от одержания безумными идеями (расизма, коммунизма и пр.) в политических партиях, от круговой поруки мафии, от безумной страсти толпы, от алчного ажиотажа игроков, от взаимного услаждения комплиментами в артистических кругах и прочей иллюзорности отпавшей от Бога жизни.

Истинно сродняет лишь божественная благодать — живая реальность единения во Христе. Благодать Святого Духа омывает и освящает любовь семейную, любовь к Царю-Помазаннику, к отечеству ("преклоняю колени мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле" — Еф. 3:14-15). Поскольку соборность имеет вышеестественное происхождение, то она и "не может быть пережита вне рамок Церкви простым теоретическим представлением, потому что она является как множественное единство людей в Божественной Личности". 5

"Народ – это собрание богочтителей", – четко дефинирует св. Григорий Богослов.6 "Некогда не народ, а ныне народ Божий" (1 Пет. 2:10). Здесь отличие от безликого "населения".

Иван Сусанин – представитель народа Божия. Чтобы восчувствовать красоту личности, соборной по природе, нужно хотя бы отчасти иметь в себе ростки такой любви. Индивидуалист не может принять в сердце героя Глинки – так рождается в его восприятии дистанция отчужденности и выплевывает он ярлык: "эпическая личность". Непонимающее сознание индивида, не знающее тайны личности, в образы Сусанина у Глинки, Кутузова у Прокофьева, в музыку Рахманинова умудряется внести ощущение сердечной дистанцированности, которой там нет. Соборность, специфическую сторону русской интонации, даже в пламенной симфонической музыке Рахманинова упрямо связывает он с эпичностью ("эпический симфонизм"). Языческие категории драмы-эпоса-лирики неприложимы к красоте! Аристотель разграничил эти роды по способу отражения события (в лицах, словом, откликом сердца). Однако не событие лежит в сокровенной сердцевине высокого искусства, рожденного христианством, а призывающая благодать Божия (спасающая благодать лишь в Церкви), красота как явление славы Божией в мире, вера, небесная любовь, образ Христа во всем. Эпично, драматично или лирично богослужебное пение? – Нелепый вопрос. Если и употреблять языческие термины, то так, как это делает Гоголь, – преображая их, вводя в русло онтологического строя русской души. "В лиризме наших поэтов, – писал он – есть что-то близкое библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости".7 Его величие и пророческую силу Гоголь объясняет тем, что "наши поэты видели всякий высокий предмет в его законном соприкосновенье с верховным источником лиризма – Богом".8 Высота русского искусства, его историософские и духовные прозрения познаются только на последней глубине сердца, открываемой святоотеческой аскетикой. Всякая иная мысль слепа и являет собой пародию на отечественную культуру.

Откуда идет это характерное для России сочетание неотмирной либви и мужества? Откуда удивительные для Запада лики нежного богатырства, эта чреда оперных образов от Сусанина и князя Игоря до Александра Невского и Кутузова? Откуда лирические басы, откуда могучие, пронизанные чувством соборности возглашения дьякона на ектиниях, откуда продолжающее этот стиль искусство Шаляпина? Откуда мужественный и нежный тон игры Рахманинова и всей русской школы исполнительства? Размышляя об этом специфическом тоне русской культуры, в котором могучее спокойствие соединяется с нежнейшей мягкостью чувства, нельзя не вспомнить о русском православном богатырстве. По словам митрополита Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского, "богатырство на Руси представляло собой особый вид церковного (а возмножно, даже иноческого) служения, необходимость которого диктовалась заботой о защите веры"9.

Откуда и мужественная нежность женских образов, например, в героической арии Людмилы "Зачем мне жить?" Сила и ревность борьбы за святость небесной возвышенной любви заставляет вспомнить, например, блаженную Ксению. Она, воплощение любви, приняла на себя образ и имя своего мужа Андрея, что значит "мужественный", а вместе с тем образ жизни столь высокий, что нам невозможно и представить.

Обычное для России соединение нежности и мужества есть раскрытие христианского достоинства и смирения, которое мы видим в Самом Господе.

Черты генеральной интонации России как выражения православного характера, совестливой психологии, произведения православной веры, устремляющей человека не к внешним карьерным целям, а к истинной жизни с Господом, — слышатся и в инструментальной музыке — в сочинениях Рахманинова, в первой части b-moll-ного концерта Чайковского, в побочной партии Седьмой симфонии и в других произведениях Прокофьева...

И все это – в ростке уже у Глинки…

По мысли Чайковского самой трудной проблемой для композитора является "проблема финала" в симфониях. Важна она и для сценических жанров. Смысловое содержание финала – человек общественный, homo communius, по определению музыковеда М.Арановского. Священным огнем обжигает это слово: народ православного древнего Запада так назвал сокровеннейший момент церковной службы: communio – причастие. Причащающиеся Жизни вечной образуют народ Божий, невидимый град в видимом теле общества.

Где обрести такой соборный финал? Высший образец находим мы в гениальном "Славься" из оперы "Иван Сусанин" Глинки. Откуда его непостижимая подъемная сила? Сравнение с "Гимном Советского Союза" открывает радикальное отличие церковных гимнов от светских: первые полетны, свободны, крылаты, ибо славят не себя, а действие силы Божией: "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу, о милости Твоей и истине Твоей", как воспевает и Псалом (Пс. 113:9). Великая подъемная ликующая сила "Славься" – от духовного родства с церковными гимнами.

Испытавшие знают, с какой непредставимой духовной крепостью и мощью звучат церковные гимны в жизни, когда — в ответственной ситуации — поются они в знаменование силы Божией. Оперный финал Глинки являет собой музыкально-сценическое воплощение такой ситуации.

Истоки интонационности "Славься" — в знаменном распеве. Ликующий праздничный перезвон II и III ступеней мажорного лада "Славься" мы находим в пятом гласе. Пятый глас обычно разучивается в семинариях на песнопение "Благословен еси, Господи". В неделю вечера, т.е. на понедельник (день небесных бесплотных сил) Стихира бесплотным 5 гласа содержит такие слова: "Таинницы Богоначалия честные, Трисветлого и Единосущного Божества, иже песнь непрестанно бесплотными гласы и языки огненными приносяще, наша моления и молитвы принесите...". В немногих словах — святая интонационная теория ангелогласного пения. Бога воспевают ангелы не самодостаточными и самодовольными оперными голосами, но "бесплотными гласы". Но дабы мы не подумали, будто бесплотные гласы подобны колеблющимся призрачным теням в гомеровском аиде, тут же добавлено: "и языки огненными". Языки чистого святого пламени божественной любви. Пламенеющим ангелам передаем мы наши немощные моления...

Сравним гениальный хор Глинки с религиозным по духу бетховенским шедевром, Девятой симфонией.

Представимо ли "Славься" Глинки на месте ее финала? Немыслимо это! — хотя много формально-общих моментов в их мелодиях. Откуда бы взяться в симфонии такой самозабвенности в ликующем восторге?! Нет никаких предпосылок к ней в развитии симфонии, ибо не от мощи она, способность самозабвения, а от любви Божией, из нее рождается. А любовь Божия — от неискаженной веры. Оттого вместо маршевой скандированности звуков и размеренности вопросо-ответной структуры — радостно рвущийся ввысь бесконечный перезвон терции и второй ступени лада. В музыке Глинки сказалась, выпелась вся святая культура России — именно здесь источник силы его творений, столь изумившей Чайковского.

Слышит ли ликующий свет индивид? Не имея в себе соборного начала, он измышляет чудовищно искаженные интерпретации. Вот пример из недавно защищенной докторской диссертации (речь идет о финале "Ивана Сусанина", в котором доктор слышит "парадность, торжественный блеск"): "Безысходное личное страдание накрепко "прибито" к единому телу государственности гвоздями народной победы... Власть для торжествующего победу народа "своя". Для обеспечивших же эту победу мучеников из народа и "своя" и "чужая"...".

Услышать в "Славься" парадность?! В этой-то окрыленной бескорыстной музыке, где каждая клеточка ликует: "Не нам, но имени Твоему"?! Для личности — все свои в Боге, и православная царская власть — своя.

Сейчас повторяется (в утрированном, окарикатуренном виде) ситуация, которая складывалась в XIX веке. Спорили тогда две концепции искусства. Одна тучей двигалась с Запада. Уже много столетий (еще до Картезия) томился тот в беспросветности картезианского мирочувствия. Душа заточена в ужас двумерности. Мир материальный – и мир наших чувств, идей, идеалов... А где ж мир истинно сущий, дивный, светозарный?! Без Богопознания нет и мировоззрения. Материальный мир не откроется с внутренней стороны как сияющая, ликующая мысль Божия. И душа, зарывшись в психизмы, не познает своей нежной глубины, которая есть образ Божий в ней, раскрывающийся лишь в реальности Богообщения.

Душа же православного народа – не пленочное двумерное картезианское существо! Она жаждет жить в истинном дивном мире со Христом. В ней горит забытая Западом главная цель пришествия Господа на землю – цель обoжения, святости людей. Она отвергает отвлеченное мышление – отвлеченное от сути, от главного: от Христа, от совести, истины, веры, любви. В противоположность тому ищет правды и великого смысла жизни. "Во всем ищите великого смысла", – наставлял святой Нектарий Оптинский. "Во всем мне хочется дойти до самой сути", – признавался Пастернак.

Великий чудотворец Иоанн Кронштадтский писал: "Мы потому и можем мыслить, что есть беспредельная Мысль, как потому дышим, что есть беспредельность воздушного пространства. Вот отчего и называются вдохновением светлые мысли о каком-либо предмете. Мысль наша постоянно течет именно под условием существования беспредельного мыслящего Духа".

Как просто и хорошо! Войди в беспредельность милости Божией – и все! Не нужно высокоумных трансцензусов, лукавых медитаций, экстатических трансов. Можно ли представить в этих состояниях Богородицу? Тогда зачем они нам? Безлукавая святая смиренная простота выше плотского высокоумия.

В русском искусстве онтологизм художественной мысли – ее бытийственная связь с реальнейшей реальностью духовного мира, ее прикрепленность к миру истинной существенности – дает установку духовного реализма.

Она возникла в самом искусстве, а нарождавшаяся святая его теория (в заметках Жуковского, в духовной прозе Гоголя) безжалостно (да и с наслаждением) вытаптывалась бесцеремонной западнической бездуховностью. Ведь и поныне всякий школьник знает злое письмо Белинского к Гоголю, не подозревая о мудром ответном письме великого писателя. Критический реализм демократов служил миру всецело посюстороннему, стоял в оппозиции к небесному, – а потому являл собой хулу и карикатуру на русскую культуру, был проявлением разрушительной беспочвеннической линии в нашей истории, закончив свое дело погромом духовности и омертвением народа. Напротив, установка духовного реализма позволяет понять русское искусство в его подлинной высоте и неотмирной красоте. Духовный реализм утверждает истинную реальность – бытийственную огненную силу – духовного (не душевного!) мира и духовной жизни в явлениях искусства.

Приложим сказанное к восприятию финала оперы Глинки – и мы получим два слышания. Одно бездуховное, принижающее человека и клевещущее на небесную его красоту, пачкующее ее политикантством. Другое адекватное, бесконечно радующее, открывающее возвышенную тайну композитора: Глинка в сфере музыки стал великим представителем искусства духовного реализма, освещающего глубины народного духа.

Открываются грандиозные перспективы российской истории, сокращением которой стала творческая стезя Глинки и последующих композиторов. Что же за великая задача встала перед Россией? Задача возвращения к своей изначальной и вечной глубине, которая есть православие!

Великая цель русского сердца влекла за собой труднейшие производные задачи – вслед за духовной стороной нужно было и основания музыкального языка возвести к древним вечным началам. Укрепленный советами св. Игнатия Брянчанинова, Глинка задумал реорганизацию музыкального языка в направлении приближения к церковным истокам. Гениальный композитор едет на Запад, к своему учителю Дену учиться тем принципам старинной гармонии и формы, которые сочетались бы с духом древних церковных песнопений нашей Православной Церкви. "Здесь у меня цель – цель великая… Достигнул ли я цели? – это другое дело – стремлюсь к ней постоянно".10 "Дело, за которое я принялся с Деном, чем более обозначается, тем более требует труда, труда упорного и продолжительного… Поэтому вовсе не надеюсь êntre complet, а почту себя счастливым, если удастся проложить хотя тропинку к нашей церковной музыке".11 Поистине великая задача – на века! Столь же требовательным был композитор в поисках русской формы. Он уничтожил рукопись Казацкой симфонии, в которой, по его словам, развитие малороссийских тем было начато на немецкий лад. Целое дает окраску части. Русские темы, используемые Бетховеном, звучат по-немецки! А у русского композитора должны звучать по-русски. И эту задачу нахождения русской формы Глинка наметил, передав эстафету последующим поколениям композиторов... Музыка начала вглядываться в свои святые истоки — этот путь не имеет конца, ибо бесконечна высота призвания народа.

Недавно создано глинкинское общество. Дай Бог, чтобы послужило оно преображению жизни. В музыке Глинки и русской культуры, которую она представляет, да изведает оно эту окрыляющую нас силу, о небесном происхождении которой знал великий композитор. И да поставит своей целью возвышение общественного слуха. Особенно важны духовно-нравственные акценты в школьном воспитании. В нем судьба страны. Долго мы оплевывали святость – теперь валяемся, по слову Библии, "в блевотине своей" (Притч. 26:11, Ис. 19:14, 28:8, Иер. 48:26, 2 Пет. 2:22). Но покаявшись, да возвратимся к святости, которая есть смирение пред Богом. Святость не умирает, ибо это требование Божие: "Будьте святы, потому что Я свят" (1 Пет. 1:16). Умрем мы, если не войдем в святость, исполняя желание Божие, ибо "Бог гордым противится, а смиренным дает благодать" (Иак. 4:6, 1 Пет. 5:5).

Список литературы

1. Святитель Игнатий (Брянчанинов). Христианский пастырь и христианин – художник// Троицкое слово (Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры), 1990, Nr 6?c. 7

2. И.А. Ильин. О русском национализме. Собр. соч. в 10 томах, т.2 кн.1, с.363-366

3. И.А. Ильин. О России. Три речи. Собр. соч. в 10 томах, т.6, кн. 2, с.31

4. Н.М. Карамзин. О любви к отечеству и народной гордости. Одесса, 1888

5. Протоиерей Владислав Свешников. Заметки о национализме подлинном и мнимом. – М., 1995, с. 93

6. Св. Григорий Богослов. Творения т.2. СПб., Изд. Сойкина, (6.г.), с. 313

7. Н.В. Гоголь. Духовная проза… с.75

8. Там же с. 76

9. Митрополит Иоанн. Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. СПб, 1994, с. 39

10. Полное собрание писем. Собрал и издал Николай Финдейзен. СПб., с. 543

11. Там же, с. 521