Пушкин: Домик в Коломне

Начинается произведение лирическим отступлением о достоинствах или недостатках той или иной формы стихосложения. Заявив, что ему "четырехстопный ямб надоел", автор решает приняться за "октаву". Посетовав, что ныне большинство поэтов гнушаются глагольной рифмой, автор решает "отныне в рифмы брать глаголы". Таким образом, Пушкин нарочито принижает значение поэтической техники, тем самым показывая ее подчиненное значение по отношению к высказываемым мыслям. Поэзия, по Пушкину, как жизнь, прекрасна в любых своих проявлениях - если она гармонична, если отражает бытие, энергию и радость жизни. Мне рифмы нужны; все готов сберечь я, Хоть весь словарь; что слог, то и солдат - Все годны в строй: у нас ведь не парад. Сановный принцип поэзии, а именно - отражение жизни во всей ее полноте, четко высказан поэтом. Поэтическая техника является лишь средством, отображающим жизнь, а не чем-то застывшим и самоценным: Немного отдохнем на этой точке. Что? перестать или пустить на пе?... Признаться вам, я в пятистопной строчке Люблю цезуру на второй стопе. Иначе стих то в яме, то на кочке, И хоть лежу теперь на канапе, Всё кажется мне, будто в тряском беге По мерзлой пашне мчусь я на телеге. Что за беда? Не всё ж гулять пешком По невскому граниту иль на бале Лощить паркет или скакать верхом В степи киргизской. Поплетусь-ка дале, Со станции на станцию шажком, Как говорят о том оригинале, Который, не кормя, на рысаке Приехал из Москвы к Неве-реке. Переходя непосредственно к повествованию, рассказчик сообщает, что лет восемь назад у Покрова в лачуге жила с дочерью "одна вдова". Далее рассказчик сообщает, что в настоящее время лачуги уже нет, что на ее месте построили трехэтажный дом, т.е. пародирует характернейший прием сентименталистов и романтиков - придавать всему повествованию оттенок меланхолического воспоминания (т. е. "исторический" антураж занимает место "местного колорита"). Рассказчик повествует о событиях как о давно прошедшем и уже почти стершимся из памяти людей: Дни три тому туда ходил я вместе С одним знакомым перед вечерком. Лачужки этой нет уж там. На месте Ее построен трехэтажный дом. Я вспомнил о старушке, о невесте, Бывало, тут сидевших под окном, О той поре, когда я был моложе, Я думал: живы ли они? - И что же? Мне стало изустно: на высокий дом Глядел я косо. Если в эту пору Пожар его бы охватил кругом, То моему б озлобленному взору Приятно было пламя. Странным сном Бывает сердце полно; много вздору Приходит нам на ум, когда бредем Одни или с товарищем вдвоем. Однако последние строки придают пародийное звучание всему отрывку: меланхолические воспоминания попросту объявляются досужим вздором и пустой болтовней, хотя рас сказчик тут же оговаривается, заявляя, что "кто болтлив, того молва прославит" и что ему "доктором запрещена унылость".

Затем рассказчик сообщает, что дочь старушки имела "вкус образованный", умела играть на гитаре и пела: "Стонет сизый голубок", попутно рассказчик сетует на унылость русских песен: Фигурно иль буквально: всей семьей, От ямщика до первого поэта, Мы все поем уныло. Грустный вой Песнь русская. Известная примета! Начав за здравие, за упокой Сведем как раз. Печалию согрета Гармония и наших муз, и дев. Но нравится их жалобный напев. Девицу звали Параша, она вела хозяйство, т.е. "умела мыть и гладить, шить и плесть", и следила за стряпухой, как та варит гречневую кашу. Автор умело воссоздает романтическисентиментальный антураж: Зимою ставни закрывались рано, Но летом до ночи растворено Всё было в доме. Бледная Диана Глядела долго девушке в окно. (Без этого ни одного романа Не обойдется; так заведено!) Бывало, мать давным-давно храпела, А дочка - на луну еще смотрела. Дочь слушает ночные крики котов и тоскует. "По воскресеньям, летом и зимою" мать ходила с дочкой на богослужение. Туда же ходит некая графиня в "красе надменной и суровой". Рассказчик сравнивает ее с Парашей: Она страдала, хоть была прекрасна И молода, хоть жизнь ее текла В роскошной неге; хоть была подвластна Фортуна ей; хоть мода ей несла Свой фимиам, - она была несчастна. Блаженнее стократ ее была, Читатель, новая знакомка ваша, Простая, добрая моя Параша. Коса змией на гребне роговом, Из-за ушей змиею кудри русы, Косыночка крест-накрест иль узлом, На тонкой шее восковые бусы - Наряд простой; но пред ее окном Всё ж ездили гвардейцы черноусы, И девушка прельщать умела их Без помощи нарядов дорогих. Внезапно умирает стряпуха, и вдова с дочкой начинают искать новую. Параша уходит на поиски, отсутствует почти целый день, затем возвращается с какой-то девушкой и представляет ее как стряпуху. Мавра (имя стряпухи) соглашается на минимальную оплату. Скоро выясняется, что новая стряпуха скверно готовит и не умеет шить. В воскресенье мать с дочерью идут к обедне, Мавра остается дома. По дороге вдову одолевают сомнения: не обокрадет ли их часом новая стряпуха. Она возвращается домой и видит как кухарка бреется, "пред зеркальцем Параши чинно сидя". "Кухарка", закрывая лицо, бросается наутек. Когда приходит Параша, мать ей рассказывает о происшедшем. Параша закраснелась или нет, Сказать вам не умею; но Маврушки С тех пор как не было, - простыл и след! Ушла, не взяв в уплату ни полушки И не успев наделать важных бед. У красной девушки и у старушки Кто заступил Маврушу? Признаюсь, Не ведаю и кончить тороплюсь. - "Как, разве все тут? Шутите!" - "Ей-богу". - "Так вот куда октавы нас вели! К чему ж такую подняли тревогу, Скликали рать и с похвальбою шли? Завидную ж вы избрали дорогу! Ужель иных предметов не нашли? Да нет ли хоть у вас нравоученья?" - "Нет... или есть: минуточку терпенья... Вот вам мораль', по мненью моему, Кухарку даром нанимать опасно; Кто ж родился мужчиною, тому Рядиться в юбку странно и напрасно: Когда-нибудь придется же ему Брить бороду себе, что несогласно С природой дамской... Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего". Таким образом, эпический размах, который задается с самого начала столь тщательным подбором изобразительных средств, оказывается всего лишь мистификацией, еще одной пародией на общепринятые стереотипы.