Протестное движение в колониальном Казахстане: истоки мифологизации

С.Ф.Мажитов

Современный период в развитии государств постсоветской эпохи обнаруживает трансформацию исторического сознания их народов. Начало этому было положено благодаря обретению ими политической свободы, имевшей последствием свободу волеизъявления и слова. Последнее привело к утверждению в обществе плюрализма мнений и суждений, среди которых с особым акцентом зазвучал голос историка. День ото дня не становится меньшим число как тех, кто стал прислушиваться к словам историков, так и тех, кто вступает с ними в полемику или же использует их в целях самоутверждения на ниве политики, этнических амбиций и другого. Описываемое явление коснулось обществоведов, историков и не историков бывших азиатских республик СССР.

В периодической печати и специальной литературе имеют место неоднозначные по своему содержанию, не говоря уже об их направленности на конкретных потребителей, суждения и утверждения по поводу этнической истории, этнической территории, истоков государственности и т.д. на территории Казахстана и соседних с нами государств.

Между тем, постоянное переписывание истории и часто мнимое ее «переосмысливание» порождает все новые и новые мифы по поводу негативов и позитивов прошлого, что в условиях национальных историографий ведет к зашоренности, взгляду «из-за плетня». Постоянно всплывающие исторические рудименты и атавизмы ведут к замкнутости, что непременно препятствует объединению народов и сообществ. Одной из серьезных, требующих сугубо специального научного подхода в процессе своего изучения является история протестных движений эпохи колониализма в Казахстане. В литературе, как правило, их принято называть еще и «национально-освободительными движениями». Хотя мало кто попытался определиться с тем, что же такое «национально-освободительное движение», «протестное движение», «восстание», «крестьянская война» и т.д. с точки зрения научного осмысления этих понятий. Иначе говоря, речь идет о неполноценной научной разработанности, и как следствие – появлении самых различных суждений по поводу истории и типологии социально-политических движений, имевших место в обществе и государстве.

Рынок современной исторической и историографической информации обнаруживает наличие комплекса недостатков, способствующих генерации мифологической ситуации вокруг истории протестных движений. Причины подобного состояния кроются в том, что на исследователей по-прежнему воздействуют устоявшиеся стереотипы и стандарты досуверенной эпохи. Коль скоро речь идет об истоках мифологизации, назовем некоторые из них.

Первое. Отсутствие иммунитета любви к родной истории. Еще Лев Толстой и Шакарим Кудайбердиев говорили о том, что для того, чтобы написать историю не то, чтобы всего человечества или Отечества, а даже историю отдельного человека: «Нужна любовь». Между тем не секрет, что как домарксистская, так и советская историография способствовала росту негативной оценочной шкалы. Обратно пропорционально этому процессу снижалась шкала написания истории с подлинно патриотических позиций. Историки все больше увлекались поиском негативов в прошлом. Между тем, никакая другая историческая тематика требует неподдельной и не нарочитой заинтересованности и любви к историческому прошлому, как история протестных движений периода колониализма. Потому что каждая жертва этих протестов в конечном счете была неоценимой платой за будущность народа и государства. И эта же плата породила в исследователях синдром страха, боязни стать аутсайдером общества и мишенью идеологического официоза.

Второе. Национальная историография была поставлена на колени упорствующим нажимом имперского и тоталитарного режимов. Возьмите любой учебник или научное исследование по истории национально-освободительного движения казахского народа и вы увидите по каким шаблонам и стандартам они написаны. Все восстания эпохи колониализма представлены разрозненно, отрывочно, не говоря уже о «купюрности» их истории. Читатель или обучаемый заведомо нацеливается авторами на усеченное восприятие отрывочных сведений, а не цельного процесса. Мы совершенно ничего не знаем о таких событиях как движение хана Вали, потомков Кенесары Касымова и т.д. Не подвергалось серьезному анализу движение Каипгали Ишимова, по которому существуют многочисленные архивные документы, не вошедшие в научный оборот. Еще более, усугубляется подобное состояние и разнобоем в определении хронологических рамок истории освободительных и протестных движений в Казахстане. Одни авторы начинают эту историю с 1731 года – года присоединения Младшего жуза к России, другие с восстания Срыма Датова (1783-1897 гг.). В одних учебниках различные этапы протестного движения показаны и названы как формы движения. Отсюда разношерстность в названии каждого из этапов, то «восстание», то «народное движение», «война», «революция» и т.п.

Третье. Практически основу всех исследований по названной проблематике составляют стереотипы советской эпохи. В частности, речь идет о Ташкентской сессии 1954 года, проведенной по инициативе Академии Наук СССР, совместно с академиями союзных республик Средней Азии и Казахстана. Объединенная научная сессия по истории народов Средней Азии и Казахстана как известно была посвящена дооктябрьскому периоду. Ее установки стали обязательным для всех, кто исследовал историю национально-освободительного движения в Казахстане и Средней Азии. Она дала положительный результат в деле углубления сферы научного поиска. Но вместе с тем, закрыла путь к альтернативному изучению истории и поиску истины. Порожденный этой Сессией синдром мнимой эволюции концептуального осмысления истории движений периода присоединения Казахстана к России, впоследствии вылился в фабрикацию стереотипов в освещении этой проблемы, которых не избежали и современные авторы.

Четвертое. Не разработанность теории и методологии истории протестных движений. Этот источник мифологизации иногда старательно затушевывается некоторыми исследователями по истории национально-освободительного движения. Они утверждают, что как можно говорить о теории и методологии национальных движений, если не разработана фактическая их история. Издержки подобного подхода проявляют себя в том, что исследователь, который берется за изучение истории протестных движений, работая с архивным и документальным материалом позволяет себе допускать вольности в отборе материалов. Следствием действия подобного источника мифологизации является то, что от пользователя конечной информации скрывается многообразность и многожанровость как источников, так и их информо-вариативность. С другой стороны, это ведет к написанию сплошной фактажной истории, в которой присутствуют лишь проблески проблемности. В-третьих, этим порождается однообразность и повторяемость в историографическом осмыслении трудов по истории протестных движений. Потому историографический труд по движению скажем Кенкесары Касымова становится идентичным по подходу с тем, который написан по историографии движения Исатая и Махамбета.

Пятое. Отсутствие компаративной и коммуникативной связи между казахстанскими исследованиями по истории протестных движений и подобными трудами сопредельных стран. Потому неудивительно, что например, в одной из работ Института истории Российской Академии наук, вышедшей в 2003 году, движение К.Касымова 1837-1847 гг. до сих оценивается как «феодально-монархическое». Казахстанская историография отошла от подобной оценки этого события еще в начале 90-х годов ХХ в.

Данный список факторов, порождающих мифологизацию истории протестных движений в Казахстане можно было бы продолжить. В настоящей работе преследуется лишь цель обозначить основные их них. Обратимся к непосредственному содержанию того, что одразумевается под протестными движениями, их внутреннему содержанию на уровне теоретическом.

Возросшие расположенность к изменениям и потенциал способности к преобразованию традиционных обществ наиболее явно проявляются в возникновении движений, таких, как восстание, инакомыслие, протест, а также в достижении более высокого уровня выражения политической борьбы, чем тот, который существовал раньше, в первобытных обществах. Даже если картина изменений в кочевых обществах как движения между ритуалами восстания, с одной стороны и разделом либо слиянием племенных образований – с другой, выглядит упрощенной, все-таки действительно лишь в подобных обществах впервые можно вполне идентифицировать более определенно выраженные движения изменений и ориентации протеста.

В традиционных обществах сложилась тенденция к формированию типа относительно автономных и длительных восстаний и движений протеста. Организаторам таких движений могли выступить носители моделей культурного порядка или выразители солидарности различных коллективов. Первые поддерживали особую культурную ориентацию, вторые – социальный код (иерархию в противовес равенству, принуждение в противовес солидарности или поощрительным мерам т.п.). В то же время возникали и движения инакомыслия, которые нередко были направлены на переосмысление оснований господствующих культурных моделей и традиций. А в процессе формирования институтов, прежде всего в экономической и образовательных сферах, выдвигались и организаторы нового типа.

Кроме того, различные типы движений (восстание, инакомыслие, протест и политическая борьба) часто были взаимосвязанными; эти связи эти связи порождали дополнительную напряженность и распространение установок, ориентирующих на изменения. Во всех этих обществах формировались противоположные тенденции в отношений связей между символически и организационно более выраженными движениями протеста и процессами политической борьбы. С одной стороны, возрастающая структурная дифференциация в сочетании с большей выраженностью символов коллективной и культурной идентичности обществ способствовала образованию организационных и символических связей среди различных, идейных течений, ориентаций и движений, активизировала процессы технических инноваций, институциональных нововведений и политическую борьбу.

С другой стороны, существовала тенденция к относительному обособлению различных проявлений протеста, политической борьбы и нововведений. Эта тенденция отражала традиционализм таких обществ и тот факт, что по сравнению с обществами современного типа развитие техники и структурная дифференциация находились в них на низком уровне. Кроме того, эти движения угрожали правителям и элитам, которые стремились усилить тенденцию к обособлению при помощи различных мер, варьируя от прямого насилья до искусной, так сказать, кооптации. (Разумеется, ни одна из этих мер ни могла обеспечить постоянный успех.)

Типы изменений, которые действительно происходили в традиционных обществах, отражали, влияние разнообразного соединения различных тенденций, включая организационную оформленность и символическую четкость движений протеста, политической борьбы и строительства институтов (а также их взаимосвязанность либо, обособленность). Кроме того, оказывали влияние внешнее факторы – война, торговля, вторжение извне, демографические изменения, а толчком к изменениям оказывалась структурная дифференциация. С точки зрения подобных рассуждений история протестных движений требует своего нового осмысления на новом уровне теоретико-методологических обобщений, подкрепленных новым осмыслением своей документальной базы.

Объективный взгляд на рассматриваемую проблему обнаруживает следующий факт. Национальным историческим школам современности досталось непростое наследие прошлого. Стоит вспомнить о том, что при изучении и анализе государственной политики, которая питается из единого кормилища исторического прошлого человечества, мы исходили от того, что выгодно для империи, под двуглавым орлом которой находились не одно столетие. Затем нас вынуждали осуществлять идейный молебен перед пятизвездным алтарем большевизма. И стояли мы на платформе то великодержавной, то классово-партийной историографии. Было время, когда после Великой Отечественной войны историки пытались совместить эти платформы. Эпоха «перестройки» обеспечила разъезд по национальным историографическим квартирам, в лоне которых проведены двенацать лет независимости и суверенитета. Кто-то быть может списать это на переходный период, трудности времени и т.д. Но, на мой взгляд, в стороне осталось самое главное. Усердия по поводу возрождения национальных историй не учитывали того, что под видимым завесом «национальных интересов», ставших мощным методологическим инструментом многие, особенно непрофессиональные историки, не увидели их сущностного содержания и критериев, их непосредственную связь с государственными приоритетами.

«Национальные интересы» как осознанное целое возникают и проявляются на стадии формирования самостоятельного гражданского общества и правового государства. Истинное величие, благополучие народа и государства заключаются вовсе не в возвеличивании себя и самоутверждении через достижения исторического прошлого. Историю можно переписывать тысячу раз и она не престанет быть национальной. Другое дело, что историческое наследие через призму национальных интересов должно выражать совокупность социальных интересов разноуровневого характера. Поскольку последнее и есть основа формирования стратегии любого государства, направленной на создание оптимальных внутренних и международных условий для развития своей нации. История нужна нации, которая является отражением двуединства общества и государства.