Лирический герой Владимира Высоцкого

Поэт и Время. Эта проблема настолько сложная, насколько и вечная, неразрешимая. Это понятия, не существующие друг без друга. Поэту открыты тайны прошлого, настоящего и будущего, но именно Времени дано судить, станет ли он Поэтом. Уже больше двадцати лет с нами нет Высоцкого. Кем он был: актером, бардом, поэтом, композитором? Сильным он был или безвольным? «Какое время на дворе, таков мессия», «белый аист московский», «жизнь кончилась, и началась распродажа», — так говорят собратья «по цеху поэтов» Вознесенский, Окуджава, Евтушенко о Высоцком. Ведь Высоцкий — это эпоха в поэзии и музыке ХХ века. А критики, литературоведы? Они до сих пор в долгу перед поэтом. Пора определить его место в современной поэзии. Ведь он заставил нас взглянуть на себя со стороны: его герои — это мы. Высоцкий принадлежит к так называемому поколению «шестидесятников ». Романтически приподнятое настроение общества, вызванное недолгой «оттепелью», послужило импульсом к расцвету поэзии… «Громкая», «тихая», интеллектуальная, бардовская… По накалу страстей в дискуссиях, по общему интересу к публичным выступлениям и даже по наивности споров «физиков» и «лириков» это время удивительно напоминает начало ХХ века. Можно провести и другие параллели с началом века: расцвет жанра «городского романса», усиление внимания к собственной истории и во многом утраченной культуре, и, конечно, эпатирование публики. На гребне этой волны, вобрав в себя все веяния времени, Высоцкий ворвался в поэзию со своими первыми произведениями. Кого избрал поэт в лирические герои? Дураков и сумасшедших, воров и алкоголиков, чертей, покойников и иже с ними. Словом, тех, кому в «приличной» литературе не дано высказаться. Невольно напрашивается ассоциация с «чудиками» Шукшина. Героев Высоцкого и Шукшина роднит генетическая связь с Иванушкой- дурачком, чья кажущаяся простота на деле оборачивается мудростью. «Маргинальный» тип Шукшина, «блатные» Высоцкого, как и персонаж русской сказки, не вписываются в свою среду, их не приемлет ни город, ни деревня, ни тюремная компания. Они — темные, малограмотные, неразвитые — обладают возвышенной душой. Егор Прокудин, прошедший воровскую школу и не разучившийся видеть красоту, сделан из того же теста, что и герой стихотворения Высоцкого «Весна еще вначале»:

И вот опять — вагоны,

Перегоны, перегоны,

И стыки рельс отсчитывают путь, —

А за окном — в зеленом

Березки и клены —

Как будто говорят: «Не позабудь!».

А с насыпи мне машут пацаны, —

Зачем меня увозят из Весны!..

На мой взгляд, лирические герои Высоцкого — вор, алкоголик, сумасшедший, работяга, солдат или спортсмен — плоть от плоти того самого «маленького человека», которого открыли в литературе Гоголь и писатели натуральной школы ХIХ в. Но на сколько же выросло число Башмачкиных и Девушкиных и как они преобразились! Они заполонили жизнь, вытеснив других.

В. Высоцкий занял необычную позицию. Традиционный для русской классической литературы образ поэта-пророка не устраивал его своей расхожестью. При частом употреблении высокие понятия становятся затертыми штампами. И поэт окутал себя, свой облик иронией. Он напялил шутовской колпак и с простовато-лукавым видом выплеснул нам в лицо правду обо всех нас — Ванях и Зинках, палачах и репрессированных, стукачах и штрафниках, — замаскировав (это ключевое слово для творчества поэта) ее в форму баллады, сказки, притчи («Песня-сказка о нечисти», «Сказка о несчастных сказочных персонажах», «Баллада о детстве», «Баллада о любви», «Притча о Правде и Лжи» и др.). Такого рода диффузия жанров, использование условностей второго ряда в реалистическом повествовании с успехом применялись и в прозе 60–70-х годов. Реальность плюс условность дают неожиданный эффект приращения смысла, повествование обретает многомерность, многозначность. История отдельного «конченого человека» вырастает до уровня обобщения, до истории «конченого поколения»:

И не волнуют, не свербят, не теребят

Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Интересна схожесть творческой манеры Высоцкого и Зощенко. Для простоватого рассказчика Зощенко не существует сложных философских произведений мировой литературы: любое из них он упростит до двух-трех фраз. У Высоцкого в такой же манере написана серия рассказов о любви в каменном веке, в средние века, в эпоху Возрождения, а также «Песня о вещем Олеге», «Песня про плотника Иосифа, деву Марию…» и многие другие. Трудно утверждать, что к этой схожести поэт стремился сознательно. Скорее всего, он пришел к такой характеристике своего героя самостоятельно, хорошо представлял себе его психологию и тип мышления. Простота и доступность поэзии Высоцкого — кажущиеся. Истоки ее феномена следует искать в русском народном творчестве — в скоморошестве, народном театре, смеховой культуре. Говоря о своих современниках, поэт и смеется над ними, и жалеет их. Его перевоплощения, совершаемые с такой виртуозной легкостью, — не что иное, как смена маски в балагане. Так в наше время переосмыслена формула Шекспира: «Весь мир — театр». Театр же оборачивается балаганом:

Раздали маски кроликов,

Слонов и алкоголиков.

Атмосфера неофициального народного праздника — это атмосфера поэзии Высоцкого, которая вовсе не «энциклопедия нашей жизни ». Мотив маскарада проходит через многие его стихотворения: Смеюсь навзрыд — как у кривых зеркал, — Меня, должно быть, ловко разыграли:

Крючки носов и до ушей оскал —

Как на венецианском карнавале!..

Все в масках, в париках — все как один,

Кто сказочен, а кто — литературен…

Сосед мой слева — грустный арлекин,

Другой палач, а каждый третий — дурень.

Смех, таящий в себе некую двойственность, свойственную русскому народу (дразнить дураков и вместе с тем внимать им с блаженным благоговением), помогающий превозмочь, преодолеть самые невыносимые условия жизни, получил неожиданное воплощение в творчестве Высоцкого, любящего и страдающего, смеющегося и воспевающего человека таким, каков он есть. Прием изображения знакомого явления в ином свете был подхвачен в 80-е годы поэтами «новой волны» — концептуалистами:

Вот землекоп траншею роет,

Вгрызаясь в грунт

За пядью пядь…

То пыль со лба стряхнет порою,

То потную откинет прядь.

…А завтра утром

В час рассветный

Сюда он явится опять

И будет столь же беззаветно

Ее обратно засыпать.

О, Русь, загадочная Русь,

Никак в тебе не разберусь.

(И. Иртеньев. Землекоп)

Однако если концептуалисты, в отстраненной форме воспроизводящие предмет и, заодно, примитивно-реалистическую поэзию, этот объект «воспевающие», отрицают и то и другое, то Высоцкий и тут противоречив — в его произведениях отчаяние и надежда сменяют друг друга:

Я в тайну масок все-таки проник, —

Уверен я, что мой анализ точен:

Что маски равнодушны у иных —

Защита от плевков и от пощечин.

Насколько поучительна и трагична история взаимоотношений поэта и его героев. Парадоксально, но факт: будучи имитацией масскультуры, направленная против нее, поэзия Высоцкого сама стала частью этой масскультуры. Маска шута срослась с лицом. После смерти, как он и предвидел, его пытаются обузить и согнуть, «от- чаянием сорванный голос» превратить в «приятный фальцет». Мы пока еще не оценили по достоинству феномен искусства Высоцкого и, конечно, обаяние — это синкретизм нашего времени. Явление глубоко народное, известное до письменной культуры и внезапно проявившееся в конце ХХ в.