Образ Чехова в прозе И. С. Шмелёва

Образ Чехова в прозе Шмелёва (Цикл «Как я встречался с Чеховым»

Имя А.П. Чехова было дорого сердцу Ивана Шмелева еще «из дней юности», с той самой детской встречи у пруда в Мещанском саду, как назывался тогда Нескучный сад при Мещанском училище, на Калужской улице: «Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте, – писал И.С. Шмелев в очерке «За карасями». – Чехов был тогда еще А. Чехонте, а я – маленьким гимназистом. Было это в Москве, в Замоскворечье».[1]

Очерк «За карасями» композиционно и хронологически занимает первое место в автобиографическом цикле «Как я встречался с Чеховым», написанном И.С. Шмелевым как воспоминания в 1934 году. В очерке рассказано о том, как двое юных заядлых рыболовов (Иван Шмелев и его друг Евгений Пиуновский), «ведущие жизнь» то «индейцев», то «эскимосов», пришли в ожидании улова на место своей «богатой прикормки – из горелых корок, каши и конопли», – но судьба приготовила им иной сюрприз. Там уже «…сидит какой-то, – пишет Шмелев, – … соломенная шляпа!.. Смотрим из-за берез: сидит – покуривает, удочки на рогульках, по обе стороны. Женька шипит: «пощупаем, не браконьер ли?» Но тут незнакомец поднимается, высокий, голенастый, и – раз! Тащит громадного карасищу, на-шего, черноспинного, чешуя в гривенник, и приговаривает, баском таким: «иди, голубчик, не упирайся», – спокойно так, мастера сразу видно» (2, 310). Эта встреча, обернувшаяся для мальчиков незабываемым знакомством с А.П. Чеховым, повлияла на характер восприятия Шмелевым художественной личности писателя в целом. Несмотря на то, что личное знакомство с Чеховым было случайным и непродолжительным, оно не только послужило впоследствии поводом для «приятного воспоминания», но и оказало серьезное влияние на формирование художественного мировоззрения Шмелева. Не лишенным символического значения нам представляется описанное в очерке заключение необычного дружеского союза между молодым Чеховым и маленьким еще Шмелевым – будущим классиком русской эмиграции. Опередивший ребят и занявший их место «незнакомец» в итоге предложил «настоящее индейское» примирение: «Что же вы не сказали? у нас, рыболовов, правила чести строго соблюдаются… <…> Вынул портсигар и угощает: «не выкурят ли мои краснокожие братья со мною трубку мира?» Мы курили только «тере-тере», похожее на березовые листья, но все-таки взяли папироску. Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: «Отныне мир!» – и протянул нам руку. Мы пожали в волнении. И продолжал: «Отныне, моя леска – твоя леска, твоя прикормка – моя прикормка, мои караси – твои караси!» – и весело засмеялся. И мы засмеялись, и все закружилось от куренья» (2, 311-312).

Наблюдательный Иван Шмелев отметил очень характерные особенности внешности и манеры поведения Антона Чехова и художественно отразил их в своих очерках. Например, он обратил внимание, как «брат бледнолицый вынул …записную книжечку и записал что-то карандашиком» (2, 312). Насколько можно судить по воспоминаниям современников, Чехов делал заметки и творческие наброски, начиная с 1883-1884 годов

Одним из важных эпизодов, отраженных в очерке и имевших свое значение в восприятии Шмелевым личности Чехова, представляется эпизод с «дикообразовым пером» («особенный поплавок, на карасей»), которое Женька подарил Чехову тогда у пруда – «на счастье». Шмелев особо отметил чеховское выражение благодарности: «Незнакомец взял «дикообразово перо», прижал к жилету, сказал по-индейски – «попо-кате-петль!», что значит «Великое Сердце», и положил в боковой карман, где сердце. Потом протянул нам руку и удалился. Мы долго смотрели ему вслед» (2, 312). Простота в общении Чехова – «приятного незнакомца, отныне – брата» – с двумя мальчишками «ласковый смех», взгляд «с прищуром», «добродушное его лицо, такое открытое, простое», сам облик Чехова, – все это через много лет оживет в образной ткани художественной прозы и публицистики Шмелева. И едва ли не определяющим во всем многообразии звучания чеховской темы будет мотив большого и благородного сердца, прочно связанный с образом самого Чехова.

Цикл очерков «Как я встречался с Чеховым» Шмелева – яркое свидетельство того, какими непосредственными и глубокими были первые впечатления юного будущего писателя от «самодостаточной внутренней силы и редкостной цельности чеховской неповторимой души».[2] «Случилось, – пишет он, заканчивая первый очерк цикла, – такое необычное в бедной и неуютной жизни, которую мы пытались наполнить как-то… нашим воображением. Многого мы не понимали, но сердце нам что-то говорило. Не понимали, что наш «бледнолицый брат» был, по истине, нашим братом в бедной и неуютной жизни и старался ее наполнить. Я теперь вспоминаю, из его рассказов, – «Монтигомо, Ястребиный Коготь…»» (2, 313).

Названия всех трех частей рассказа Шмелёва сознательно ориентированы на чеховский стиль, краткий, точный, лаконичный («За карасями», «Книжники…но не фарисеи», «»Весёленькая свадьба»). Вторая и третья части озаглавлены фразами, которые в воссозданных Шмелёвым диалогах произносит Чехов, то есть представляют собой прямую чеховскую цитату.

Обладающее несомненными художественными достоинствами первое печатное произведение Шмелева о Чехове может быть рассмотрено еще и как источник важной биографической информации. Причем эта информация касается не только героя и участника событий Ивана Шмелева, но и непосредственно описываемой в ней с фактографической точностью личности Антона Чехова. Это позволяет отнестись к очеркам, в частности, и как к мемуарным материалам об А.П. Чехове. Представляет интерес, например, составленный в деталях портрет писателя, каким его увидел и запомнил «маленький гимназист» Ваня Шмелев. Схваченные им характерные «черточки» Чехова не только совпадают с описаниями его внешности в воспоминаниях других современников, но и существенно корректируют их: «высокий, голенастый», с «приятным таким баском», «совсем молодой, усики только, лицо простое» («За карасями»), «высокий молодой человек с открытым лицом, в пенсне», с ласковой «усмешливой улыбкой», «волосы были не ежом, а волнисто зачесаны назад, как у о. дьякона», глядит «с прищуром», «в пальто с барашком, высокий, с усмешливыми глазами за пенсне» («Книжники… но не фарисеи» – второй очерк цикла).

Выстраивая композицию и систему образов своего рассказа, Шмелёв коснулся узловых проблем поэтики раннего Чехова. Во-первых, он тонко уловил оборотную сторону чеховского юмора – за ним великая грусть о несовершенстве человеческой жизни. Эта грустная ирония окрашивает заголовок третьей части шмелёвского рассказа под названием «Веселенькая свадьба». В его сюжетном действии практически отсутствует Чехов как действующее лицо, мальчикам лишь мельком удается увидеть его, столкнувшись с ним в толпе, но всей атмосферой происходящего и тональностью повествования поддерживается впечатление его близкого присутствия. Он где-то рядом, вот только друзьям не удается найти его: «Нет его вмалиновой гостиной… Нет его и в ломберной – угловой, и в малой, где «прохладительное» для дам… нет и в буфетной… и здесь даже нет его…». В это время гремит свадьба, веселятся каждый на свой лад гости. Читатель, вместе с маленькими друзьями, в ожидании желанной встречи успевает утомиться от многообразия кушаний на столах и подробностей празднества, разворачивающихся на его глазах, как из свитка, – «…а его нет и нет». Построенный на таком своеобразном «антиприеме», текст произведения до последних строчек держит читателя в напряженном ожидании, интригует его. Вместе с тем воспринимающий уже награжден в своем терпении: ему передается ощущение необыкновенной встречи с незримо присутствующим Чеховым. В завершении очерка наконец появляется полуобраз-полунамек, но лишь на мгновение: «И вот я слышу – будто знакомый голос, баском таким: «веселенькая свадьба!». Возле зеленой двери – он, писатель! В сером пиджаке, в пенсне с грустно-усмешливой улыбкой. Кто-то еще за ним. Женька меня толкает – «там он… смотри…» – но дверь закрылась». В памяти Шмелева осталась и чеховская вывеска: «После, мы прочитали, на карточке: «Антон Павлович Чехов, врач». Он жил внизу, под вывеской – «для свадеб и балов»…» (2, 325-329).

Таким образом, есть основания говорить о необычной, в отличие от влияния других литературных предшественников, роли Антона Павловича Чехова в формировании творческой индивидуальности Ивана Сергеевича Шмелева. Описанные в очерках «Как я встречался с Чеховым», обстоятельства знакомства, послужили зарождению глубокой личной симпатии писателя, что, в свою очередь, явилось объективной причиной последующего творческого сближения с Чеховым.

[1] Шмелев И.С. Собрание сочинений: В 5 т. – М.: Русская книга: Известия. – 1999-2000 г. – Т. 2. – С. 309. Здесь и далее ссылки на произведения И.С. Шмелева даются по этому изданию с указанием номера тома и страницы в скобках. Все выделения в тексте источника жирным шрифтом, курсивом либо разрядкой принадлежат И.С. Шмелеву.

[2] Убогий А. Русский путь Чехова //Наш современник. – М. – 2004. – № 7. – С. 217.