Лирика 7

Лирика

Автор: Рождественский Р.

Роберт Рождественский. Стихи разных лет

КОГДА ЛЮБИЛ... (из поэмы "До твоего прихода") Люб(Воздуха!

Воздуха!

Самую малость бы!

Самую-самую...)

лю!

(Хочешь, --

уедем куда-нибудь

заново,

замертво,

за море?..)

Л-

(Богово -- богу,

а женское -- женщине

сказано,

воздано.)

лю!

(Ты покоренная.

Ты непокорная...

Воздуха!

Воздуха!)юб-

(Руки разбросаны.

Губы закушены.

Волосы скомканы.)

лю!

(Стены расходятся.

Звезды, качаясь,

врываются в комнаты

Люб-

(В загнанном мире

кто-то рождается,

что-то предвидится...)

лю!

(Где-то

законы,

запреты,

заставы,

заносы,

правительства.)

Люб-

(Врут очевидцы,

сонно глядят океаны остывшие.

лю!

(Охай, бесстрашная!

Падай, наивная!

Смейся, бесстая!)

Люб-

(Пусть эти сумерки

станут проклятием

или ошибкою...)

лю!

(Бейся в руках моих

каждым изгибом

и каждою лкою!)

Люб-

(Радостно всхлипывай,

плачь и выскальзывай,

вздрагивай,

жалуйся!..)

лю!

(Хочешь -- уедем?

Сегодня? --

пожалуйста.

Завтра? --

полуйста!)

Люб-

(Царствуй, рабыня!

Бесчинствуй, учитель!

Неистовствуй, женщина!)

лю!

(Вот и глаза твои.

Жалкие,

долгие

и сумшедшие!..)

Люб-

(Чертовы горы уставились в небо

темными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

Слышишь,

люби меня!

Знаешь,

люби меня!)

Люб-

(Чтоб навсегда!

Чтоб отсюда -- до гибели...

Вот оно...

Вот оно...)

лю!

(Мы никогда,

никогда не расстанемся...

Воздуха...

Воздуха!..)

x x x

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

-- Ну, как дела? --

чирикает привычно. --

Есть жалобы?.. --

Я отвечаю:

-- Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб...

Вот, -- говорю, --

не прыгал с парашютом...

Вот, -- говорю, --

на лошади не ездил...

По проволоке в цирке не ходил...

Он морщится:

-- Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьезно...

-- Я серьезно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною...

Он так мечтал о небе --

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся

в теплой тишине...

Еще мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нем --

не акробатов,

не клоунов,

не львов, больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спрессованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

"Я научусь!

И я пойду за нею!.."

Вы скажете:

-- Но это все наивно... --

Да-да, конечно.

Это все наивно.

Мы --

взрослые --

мечтаем по-другому

и о другом...

Мечта приходит к нам

еще неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной, как правнук.

И остается в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это все равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней -- как ослепление --

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребенка.

Исполнились друзья,

дороги,

дали.

Не все дороги

и не все друзья, --

я это понимаю!..

Только где-то

живут мечты --

наивные, смешные, --

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго --

вдруг обернемся

и "спасибо!" скажем.

Рукой взмахнем:

-- Счастливо!..

Оставайтесь...

Простите за измену.

Мы спешим... --

Но, может, это даже не измена?!

...А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

-- А я мечтал...

давно когда-то...

вырастить

овчарку...

А после

подарить погранзаставе...

И не успел... --

Действительно, смешно.

x x x

Савве Бродскому

Я богат.

Повезло мне и родом

и племенем.

У меня есть

Арбат.

И немножко свободного времени...

Я

подамся

от бумажных

запутанных ворохов

в государство

переулков,

проспектов

и двориков.

Все, что я растерял,

отыщу в мельтешении радужном.

Где витой канделябр

и бетонные глыбины --

рядышком.

Где гитары

щекочут невест,

где тепло от варений малиновых.

Где колясок

на каждый подъезд

десять --

детских

и две --

инвалидных.

Там, где будничны

тополя

перед спящими школами.

Там, где булькают,

как вскипевшие чайники,

голуби.

Выхожу не хвалить,

не командовать

уличной вьюгою.

Просто так

улыбаться

и плыть

по Арбату

седеющим юнгою.

ЧУДО

Так полыхнуло --

сплеча,

сполна --

над ледяным прудом! ..

(Два человека --

он и она --

были виновны в том...)

В доме напротив полночный лифт

взвился до чердака.

Свет был таким,

что мельчайший шрифт

читался наверняка...

Так полыхнуло, так занялось --

весной ли, огнем --

не понять.

И о потомстве подумал лось,

а заяц решил

линять.

Землю пробили усики трав

и посверлили лучи.

Тотчас,

об этом чуде узнав,

заспешили с юга

грачи.

На лентах сейсмографов

стала видна

нервная полоса...

(Два человека --

он и она --

глядели

друг другу в глаза...)

Реки набухли.

Народ бежал

и жмурился от тепла.

Кто-то кричал:

"Пожар! ..

Пожар! .."

А это

любовь была.

x x x

Все начинается с любви...

Твердят:

"Вначале

было

слово..."

А я провозглашаю снова:

Все начинается

с любви!..

Все начинается с любви:

и озаренье,

и работа,

глаза цветов,

глаза ребенка --

все начинается с любви.

Все начинается с любви,

С любви!

Я это точно знаю.

Все,

даже ненависть --

родная

и вечная

сестра любви.

Все начинается с любви:

мечта и страх,

вино и порох.

Трагедия,

тоска

и подвиг --

все начинается с любви...

Весна шепнет тебе:

"Живи..."

И ты от шепота качнешься.

И выпрямишься.

И начнешься.

Все начинается с любви!

СКАЗКА С НЕСКАЗОЧНЫМ КОНЦОМ

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводился военный парад,

армия

маршировала на месте

от начала парада

и до конца.

Ибо, если подать другую команду, --

не "на месте шагом",

а "шагом вперед...", --

очень просто могла бы начаться война.

Первый шаг

был бы шагом через границу.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда чихал знаменитый булочник

(знаменитый тем,

что он был единственным

булочником

в этой стране), --

так вот, когда он чихал троекратно,

булочники из соседних стран

говорили вежливо:

"Будьте здоровы!.."

И ладонью

стирали брызги со щек.

Страна была до того малюсенькой,

что весь ее общественный транспорт

состоял из автобуса без мотора.

Этот самый автобус --

денно и нощно,

сверкая никелем, лаком и хромом,

опершись на прочный гранитный фундамент

перегораживал

Главную улицу.

И тот,

кто хотел проехать в автобусе,

входил, как положено,

с задней площадки,

брал билеты,

садился в удобное кресло

и,

посидев в нем минут пятнадцать, --

вставал

и вместе с толпой пассажиров

выходил с передней площадки --

довольный --

уже на другом конце государства.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда проводились соревнования

по легкой атлетике,

все спортсмены

соревновались

(как сговорившись!)

в одном лишь виде:

прыжках в высоту.

Другие виды не развивались.

Ибо даже дистанция стометровки

пересекалась почти посредине

чертой

Государственнейшей границы,

На этой черте

с обеих сторон

стояли будочки полицейских.

И спортсмен,

добежав до знакомой черты,

останавливался,

предъявлял свой паспорт.

Брал визу на выезд.

Визу на въезд.

А потом он мучительно препирался

с полицейским соседнего государства,

который требовал прежде всего

список

участников соревнований --

(вдруг ты -- хиппи, а не спортсмен!).

Потом этот список переводили

на звучный язык соседней страны,

снимали у всех отпечатки пальцев

и --

предлагали следовать дальше.

Так и заканчивалась стометровка.

Иногда --

представьте! --

с новым рекордом.

Страна была до того малюсенькой,

что жители этой скромной державы

разводили только домашнюю птицу

и не очень крупный рогатый скот

(так возвышенно

я называю

баранов).

Что касается более крупных зверей,

то единственная в государстве корова

перед тем, как подохнуть,

успела сожрать

всю траву

на единственной здешней лужайке,

всю листву

на обоих деревьях страны,

все цветы без остатка

(подумать страшно!)

на единственной клумбе

у дома Премьера.

Это было еще в позапрошлом году.

До сих пор весь народ говорит с содроганьем о мычании

этой голодной коровы.

Страна была до того малюсенькой,

что, когда семья садилась за стол,

и суп

оказывался недосоленным,

глава семьи звонил в Министерство

Иностранных Дел и Внешней Торговли.

Ибо угол стола,

где стояла солонка,

был уже совершенно чужой территорией

со своей конституцией и сводом законов

(достаточно строгих, кстати сказать).

И об этом все в государстве знали.

Потому что однажды хозяин семьи

(не этой,

а той, что живет по соседству),

руку свою протянул за солонкой,

и рука была

арестована

тут же!

Ее посадили на хлеб и воду,

а после организовали процесс --

шумный,

торжественный,

принципиальный --

с продажей дешевых входных билетов,

с присутствием очень влиятельных лиц.

Правую руку главы семьи

приговорили,

во-первых -- к штрафу,

во-вторых

(условно) --

к году тюрьмы...

В результате

несчастный глава семейства

оказался в двусмысленном положенье:

целый год он после --

одною левой --

отрабатывал штраф

и кормил семью.

Страна была до того малюсенькой,

что ее музыканты

с далеких пор.

играли только на флейтах и скрипках,

лишь на самых маленьких скрипках и флейтах! Больше они ни на чем не играли. А рояль они видели только в кино да еще --

в иллюстрированных журналах,

Потому что загадочный айсберг рояля,

несмотря на значительные старанья,

не влезал

в территорию

этой страны.

Нет, вернее, сам-то рояль помещался,

но тогда

исполнителю

не было места.

(А играть на рояле из-за границы --

согласитесь --

не очень-то патриотично!)

Страна была невероятно крохотной.

Соседи

эту страну уважали.

Никто не хотел на нее нападать.

И все же

один отставной генерал

(уроженец страны

и большой патриот)

несколько раз выступал в Сенате,

несколько раз давал интервью

корреспондентам, центральных газет,

посылал посланья Главе государства,

в которых

решительно и однозначно

ругал

профсоюзы и коммунистов,

просил увеличить военный бюджет,

восхвалял свою армию.

И для армии

требовал

атомного

оружия!

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ВОСЬМОГО МАРТА

Все равно что за снегом идти

в Африку,

а за новою книжкой стихов --

в мебельный

и уныло просить

со слезой в голосе

адрес господа бога

в бюро справочном,

все равно что ругать океан

с берега

за его невниманье

к твоей личности,

все равно что подснежник искать

осенью

и, вздыхая, поминки справлять

загодя,

все равно что костер разводить

в комнате,

а гнедого коня

в гараже требовать,

и упорно пытаться обнять

облако,

и картошку варить

в ледяной проруби,

все равно что на суше

учить плаванью,

а увесистый камень

считать яблоком,

все равно что от курицы

ждать лебедя --

так однажды

решить,

будто ты

полностью

разбираешься

в женском

характере!

БАЛЛАДА О ТАЛАНТЕ, БОГЕ И ЧЕРТЕ

Все говорят:

"Его талант --от бога!"

А ежели --от черта?

Что тогда?..

Выстраиваясь медленно в эпоху,

ни шатко и ни валко

шли года.

И жил талант.

Больной.

Нелепый.

Хмурый.

Всего Гомера знавший назубок.,

Его считал

своею креатурой

тогда еще существовавший

бог.

Бог находил, что слог его прекрасен,

что на земле таких --

наперечет!..

Но с богом был, конечно, не согласен

тогда еще не отмененный

черт.

Таланту черт шептал:

"Опомнись,

бездарь!

Кому теперь стихи твои нужны?!

Ведь ты, как все,

погибнешь в адской бездне.

Расслабься!

Не отягощай вины".

И шел талант в кабак.

И --

расслаблялся.

Он пил всерьез!

Он вдохновенно

пил!

Так пил,

что черт глядел и умилялся.

талант

себя талантливо

губил!..

Бог

тоже не дремал!

В каморке утлой,

где --стол,

перо

и пузырек чернил,

бог возникал

раскаяньем наутро,

загадочными строчками

дразнил...

Вставал талант,

почесываясь сонно.

Утерянную личность

обретал.

И банка

огуречного рассола

была ему нужнее,

чем нектар...

Небритый.

С пересохшими губами.

Упрямо ждал он

часа своего...

И строки

на бумаге

проступали,

как письмена,--

отдельно от него.

И было столько гнева и напора

в самом возникновенье

этих строк!..

Талант, как на медведя,

шел

на бога!

И черта

скручивал

в бараний рог!..

Талант работал.

Зло.

Ожесточенно.

Перо макая

в собственную боль.

Теперь он богом был!

И был он чертом!

А это значит:

был

самим собой.

И восходило солнце

над строкою!..

Крестился черт.

И чертыхался бог.

"Да как же смог он

написать

такое?!"

...А он

еще и не такое

мог.

x x x

Надо верить в обычное.

Надо рассчитывать

здраво.

У поэтов

с убийцами,

в сущности, равная слава.

Кто в веках уцелел?

Разберись в наслоенье мотивов...

Мы не помним царей.

Помним: были Дантес и Мартынов.

Бесшабашные, нервные,

святые "блюстители долга"