Я уцелел, но без всего

Кокшенева К. А.

Говорят, что Александр Проханов написал национальный бестселлер. Говорят, что роман "Господин Гексоген" создан им в порыве искренних патриотических чувств. Говорят, что наш ведущий журналист по оппозиционерству предъявил соотечественникам неслыханную "новую правду" о разрушении России. И мы можем вздохнуть с легкостью – наконец-то все разоблачены, расставлены по местам, выравнены в шеренги.

Первый парадокс прохановского "жесткого романа" – его жесткость почему-то всем пришлась по вкусу и оказалась удобоносимой для тусовщиков любой комплекции: от банкиров-миллионщиков до писцов, обслуживающих хозяев своих газет. Но грустнее другое – нормальные, любящие свое Отечество и давно пребывающие в скорби русские интеллигенты смогли увидеть в этом романе "правду осквернения страны". Именно поэтому я решила писать о "Гексогене", задавая автору и его героям самые прямые и ясные вопросы.

Вопрос первый: действительно ли роман "Господин Гексоген" можно назвать "национальным бестселлером"?

Да, можно. Именно с этим утверждением я соглашусь, так как прохановский роман беспрепятственно вписывается в это пиаровское чудовище, имеющее столь дикое имя – порождение слепого, выморочного сознания безответственных последних лет. Национальный бестселлер – безумный термин безумных лет. Ясно всякому, что определение "бестселлер" не имеет ни малейшего отношения к художественной литературе – но кричит, вопиет о своем страстном желании всем угодить и понравиться, о своем намерении включить как можно больше читателей в злободневное публицистическое пространство. Роман Проханова обладает всеми этими качествами: он пообещал читателю рассказать правду о закулисной жизни политиков; он построен на выигрышной теме о "тайном знании", мировом заговоре; все главные герои его служат в спецразведках; жирным курсивом и с этакой размашистой прямотой говорится о евреях, а еще автор "задрал юбки" известным дамам-политикам. "Жареное", "клубничка" (эротическая и политическая) и кровушка ("наша русская", "наша мусульманская", "наша африканская") – вот составляющие блюда под названием "бестселлер".

Бестселлер принципиально принадлежит злобе дня. Он – площадное явление и в этом качестве, безусловно, может содержать в себе элементы "правды факта", фактуру журналистской "правды секунды". Бестселлер принципиально рассчитан на эксплуатацию действительно социально-ярких и реальных чувств населения: недовольство политиками (а когда было "довольство"?), недовольство правительством, чиновниками; чувств обиды и тоски об утраченном; чувств стыда и унижения. Но именно эти реальные чувства в пространстве прохановского романа категорически преобразованы и направлены в иное русло. Какое? О том речь впереди.

Пока же скажем, что бестселлер по определению не может быть национальным (все же трудно вычленить некий общий для всех народов России национальный элемент). Следовательно, "национальный" здесь не более чем эффектная вывеска-мутация, некая имитация, но само слово это сегодня, безусловно, "заряженное". Одновременно присутствие рядом с "бестселлером" определения "национальный" сильно пахнет сливанием в него некоего особого, безупречно денационализированного смысла. Впрочем, задолго до недавно приобретенного на западном рынке дешевых распродаж "национального бестселлера", мы уже слышали о переведенном на многие языки "мировом бестселлере" – "Русской красавице" Вик. Ерофеева, где, естественно, нет ни "русской" (в ее живом образе), ни "красавицы", но имеются только шлюшки с элитарными способами жить, не чурающиеся и оккультизма.

Вопрос второй: какова она, "новая правда" романа "Господин Гексоген"?

"У нас нет России", – именно с такой мыслью написан роман самого публицистического современного писателя. Как происходит этот "акт возмущения" лучше всего видно именно из второстепенного ряда литературы, куда отнесем и данное сочинение А. Проханова. В чем суть этой "протестной литературы", которая так "подкупает" нынешнего читателя? Прежде всего, повторим, в спекуляции отчаянием. Проханов, страстно вещающий все последние годы о "русских началах" то белых, то красных, то средне-третьих, об оппозиционности "режиму Е.Б.Н.", активный зритель переворота 91-го года и крови 93-го, пишет роман, полный безвыходности, утешая читателя тем, что помимо "заговора спецслужб", в котором явно победили поклонники "мирового правительства", есть еще некие тайные "чистые" силы, есть некий "Русский орден", радеющий за самостоятельность России (представитель этого ордена дважды мелькнет в романе). Но это ли может быть утешением, это ли должно стать надеждой, если "вера в Россию" на протяжении всего романа разлагается как труп на глазах у публики? Вроде бы в Россию "верят" все герои, все желают ее процветания и могущества. Но вера эта всегда имеет теневую сторону — непременно с изъяном и с гнильцой.

Верит в Россию и главный герой Белосельцев, правда, все время ведомый коллегами-спецслужбистами, во всем и во всех сомневающийся, участвующий во всеобщем разложении при пассивном внутреннем сопротивлении. Осмыслена ли и реальна любовь к Отечеству в другом герое – больном головушкой, "юродивом" Николае Николаевиче? Увы, но только в больном сознании (Николай Николаевич – странный герой, но все же никак не юродивый) осталась определенность любви. Громкие слова о России звучат из уст героев банкиров, политиков, разведчиков, ведущих страну к краху (пока), ради силы в будущем. Итак, вера в Россию, как положительное начало, на всем романном поле героями активно профанируется.

Александр Андреевич в своем романе использует прием узнавания: реальные политики, олигархи, президенты, журналисты прописаны гротескно, смачно, с фантасмагорическим азартом. Но именно этот прием здесь работает на мнимый эффект правдивости. Прочитайте внимательно роман и вы не найдете в нем абсолютно ничего, что не было бы хорошо известно из газет и телепередач. Прочитайте и спросите себя: ну что такого уж тайного, необыкновенно закулисного вы узнали из романа, о чем много раз не читали и что не видели? Не видели загородного дома президента, не знаете, что из себя представляют резиденции олигархов? Но, во-первых, кроме общих картинок Проханов и тут ничего не дает, а во-вторых, надо ли знать и кому это интересно, кроме подглядывающих в замочные скважины обывателей, в каких интерьерах происходят "деловые встречи", оргии и попойки? Мне кажется, что нормальному человеку совершенно неинтересно (и даже противно) видеть министра культуры в купальном костюме а lа Тарзан (что недавно продемонстрировало государственное TВ), читать прохановские описания "холеной пятки" дочки Истукана (под таким прозвищем фигурирует бывший президент), просто мерзко узнавать о ее "сексуальных аппетитах", и категорически скучно читать о московском мэре в образе услужливого пса, несущего на четвереньках брошенную Истуканом кость. Роман же, кажется, всеми этими сценами рассчитан или на злобное наслаждение (увы, от бессилия) старшего поколения, или на оценки "во, клево!", "прикольно, блин!", "я тащусь" молодых читателей.

Из своих героев Проханов сделал как раз те же самые "куклы", ядовитым описаниям сотворения которых в утробе Останкинской башни он отдал столько экспрессивных страниц. Автор описывает зловоние зловонно, о сытой похоти пишет похотливо, роскошь живописует по-мещански сладострастно. Следовательно, вся политтехнологическая новизна романа – только пиаровская завлекаловочка о "правде развала страны". Впрочем, Проханов ничего другого и не мог предложить, так как писал он конспирологический роман.

Еще валяются на книжных полках сочинения Григория Климова — тоже "борца за Россию", любящего раскрывать правду об извращенцах-заговорищиках, революционерах-вырожденцах. "Господин Гексоген" — это продолжение Климова на "новом историческом этапе". Оба писателя выжгли огнем заговора всякую живую реальность, не оставив места свободному вздоху человека. Проханов разоблачает конспирологов с позиций конспиролога. (Климов, писавший об извращениях и выродках, стал сам носителем вырожденчества, как бы выпестовал в своей личности мерзость деградации). Главная рациональная идея конспирологического романа Проханова – все контролируется (планируется, просчитывается, провоцируется и т.п.). И тут я вижу недоверие романа к жизни и к человеку — в книге не только героям, но и читателю не оставлено никакого личного пространства, никакой свободной воли. А ей, как известно, человек обладает даже в тюрьме, даже в нищете, даже в страдании. В романе Проханова все просвечивается лучами разведки, прослеживается наблюдательными устройствами и "топтунами"-доносчиками. Я не хочу сказать, что нет подобных явлений, нет специально проводимых акций, провокаций и т.д. Но всей своей новейшей историей наш человек и наша страна доказали присутствие в жизни органичного, самосозидательного, творческого начала и неуправляемого народного инстинкта. Я хочу сказать только то, что есть в русской жизни нечто, что сильнее и государственного могущества, и тотального контроля. Есть та внутренняя сила, что способна изменить любой заговор олигархов, любой план политэлиты: еще недавно наших крестьян почти голыми выбрасывали в тайгу, переселяли "по плану", а они всерьез и будто навсегда строили дома, заводили скот, рожали детей. Их вновь, "по плану", сгоняли с места строить какой-нибудь металлургический гигант, а они вновь, всерьез, как будто навсегда, жили своим инстинктом крепкого дома (увы, но вот роман Зои Прокопьевой, русский эпический роман "Своим чередом", прямо противоположный во всем идеологии нац. бестселлера Проханова, не был в свое время прочитан). Олигархи и политики "по тайному сговору" развяжут войну: и пойдет на нее наш солдатик, и своей простодушной серьезностью, своим естественным патриотизмом напрочь изменит содержание этой войны (читай Виктора Николаева). Между тем, именно этим простым "всерьез" и спасаются потом сами же политики (примеры, я думаю, у всех на виду). Роман же Проханова производит впечатление газовой камеры – писатель травит читателя свирепыми, агрессивными, фантасмагоричными картинами, но каждая из них, как театральная декорация, только имитирует реальность.

"Революционный перец" в изображении бравых историй генералов спецслужб и особенно главного героя, коктейль из "белого" и "красного" (главный герой мечется в поисках правды от "белых мощей" монархов к "красным мощам" мавзолея), идеологический винегрет из золотого покрова Богородицы и усатого Сталина, православный демократизм (тут пригодился и Патриарх, на мэрской тусовке наблюдающий эротический танец голой девицы), мусульманский "эзотеризм" (русский офицер посещает мечеть, находя ее вполне пригодной для теплой молитвы) – все в этой книге перепутано и перетасовано. Но, тем не менее, этот миражный роман, кажется, не забыл теорию марксима-ленинизма – и тоже навыворот. В учении том была абсолютизация объективных движущих сил истории, а в романе – полная абсолютизация субъективной воли заговорщиков. Там творцом бытия был народ, здесь же – спецслужбы. Там был откровенный атеизм – серый, тотальный, но и в чем-то более честный в своей прямоте, здесь же использование веры как "эстетического компонента" (правда, без различия мусульманской или православной составляющей), как идеологического – в духе времени – приема. Там человек был "винтиком" государственной машины, здесь он настолько автономен, что сама имперскость-державность, о которой Проханов пишет много лет, скукожилась в романе как шагреневая кожа до тождества государственных интересов интересам касты посвященных. В общем, автор много потрудился – все поп-идеи российской политкультуры он собрал с журналистским усердием, ни одной из них не отдавая предпочтения (кстати сказать, абсолютно этот же джентльменский идеологический набор присутствует и в романе "Укус Ангела" питерца Крусанова, который в "Дне литературы" отнесли по новомодному "имперскому" ведомству, спеша, очевидно, выстроить "тенденцию"). По сути, Проханов создал роман-химеру, ибо родство высказанных писателем идей от их подлинников весьма далековато. Я бы даже сказала, что все идеи "Гексогена" имеют "различные степени законности" в отношении к декларируемым учениям: политическим ли – о монархии, империи, консерватизме; святоотеческим ли – о христианстве. Низвергнутые с горней высоты на площадь (а ведь за каждым из этих учений стоят поколения и поколения русских мыслителей, писателей, богословов), прилаженные наспех к грубой газетной реальности, они выглядят ободранными бомжами (ну, не гадкая ли это провокация – рассказ "старца Паисия" из Троице-Сергиевой Лавры о Патриархе, во чреве которого растет некто с "копытами и хвостом"?!).

Вопрос третий: кто же выведен в романе разрушителем России? Да герои-то все сплошь русские. Это они, русские солдаты спецназа, насилуют мертвое тело чеченки. Это русские генералы спецслужб контролируют еврейские капиталы (приятное во всех отношениях самообольщение!), а потом, засадив по тюрьмам олигархов, жируют в точь точь так же, как и они. Это русский генерал, одетый в казачий мундир с золотом эполет, орет о "жидах, убивших царя". Только эта бесспорная истина так художественно декорируется, что казачий генерал, разбивающий драгоценный фарфор и терзающий плоть белого рояля (таким образом стирается память о еврейском олигархе), не вызывает у читателей никаких чувств, кроме брезгливости. Это наш Патриарх выписан в самых ярких красках современного бестиария, а другой герой, "сергиевский старец", – жалким клеветником на того же Патриарха. Поэтому-то я не хочу слышать никаких сопливых рассуждений о прохановском-де "разоблачении" и "уличении" мерзавцев и о нашей "кривой роже" перед авторским зеркалом! Не памфлет же автор написал – в романе нет иронии, все на полном серьезе, без тени юмора, на открытом форсаже.

Вы скажете, что в Проханове нельзя не признать "мастера метафоры"? Я не говорю о других его произведениях, но художественные средства этого романа легко вычленяемы: образ осени, как увядания, тоски и разрушения, навязчиво повторяясь, присутствует в начальных главках. Далее следуют довольно меткие описания людей в образах птиц. Правда, весь роман "птичья метафора" будет назойливо вертеться перед глазами. Наконец, "бабочки" — как хрупкость красоты жизни — еще одна, пожалуй, самая удачная образная конструкция романа. Но больше всего места в романе отдано образу Москвы – мегаполису могущества, силы, месту обитания властей и спецслужб, столицы для богатых (нельзя не отметить авторские удачи именно в таком описании города). Хотя все это, тем не менее, не главное.

Главное – в самой сущности прохановской энергетики образов. И тут писатель неожиданно выступает как явный поклонник модернистской эстетики антиномий, эстетики сильных парадоксов. Причем, чем больше угол расхождения, тем эффектнее получается "образное падение" в ткани романа. Прием воссоздания чего-либо "естественного" в "неестественных условиях" – любимейший в эстетике автора "Гексогена". Если бы это был советский роман о рабочем классе (пофантазируем), то Проханов изобразил бы преждевременные роды героини со всеми натуральными физиологическими подробностями, например, где-нибудь в сталелитейном цехе, на фоне огнедышащих печей. Тоже самое он делает в своем "национальном бестселлере" – все, к примеру, эротические сцены всегда возникают в романе в ситуации опасности, игры жизни со смертью. Своей чернокожей любовницей, украшенной фруктами в качестве элемента любовной игры, главный герой обладал во время опасного спецзадания, другая героиня, прекрасная итальянка, подорвалась на мине после ночи любви, а завершается цепь любовных приключений рефлектирующего русского Джеймса Бонда в городе Пскове с русской девушкой Аней. Вздохнем и скажем: хорошо, что не в монастыре. Вообще, в романе много физиологии – утрированной, чрезмерной, пышно-бесстыдной ( "бодрияровского соблазна").

Из абсолютного идеализма (любви к Отечеству, например) не раз вырастали в истории зловещие цветы зла. Из абсолютного патриотизма Александра Проханова вырос абсолютный заговор и "новые патриоты", которые теперь умеют разрушать не со злобой, а с любовью. Теория полного контроля (главная идеологема романа) не может не быть унизительной для нормального человека, ибо она изменяет сущность явлений почище либерализма и материализма. Согласно авторскому замыслу, единым целым, осью, что держит мир, объявляется Великая геополитическая комбинация конспирологов (под стратегическим названием "Америка-Европа-Россия"). И здесь Проханов навел, независимо от того хотел он так написать или нет, масонский порядок в нашей с вами еще такой живой, не успевшей стать историей, жизни.

Роман Проханова оказался в новейшем ряду модных произведений с главными героями конспирологами. Конспиролог бодренько пришагал к нам все из того же географического пространства — с Запада, где уже вытеснил прежнего Благородного разбойника, Великого авантюриста. Я полагаю, что смена героя — только еще одно свидетельство борьбы за вытеснение исторического сознания (у нас с ним тоже успешно борются, начиная со школы) сознанием виртуальным... И все же именно в России рановато говорить о "конце истории".

Роман "Господин Гексоген" мне видится клеветой на мир, пребывающий в Божественной воле. Это клевета на жизнь всякого человека, наделенного свободой выбора, свободным самоопределением, но и знающим личного Бога, не посягающим на свою полную автономию от Него.

Азарт холодного неверия "ни во что" сквозняком "выдувает" роман Проханова из русской литературы. Любые рассуждения о якобы жестокой отечественной классике, которые в критике в связи с романом Проханова непременно будут, – ни что иное как ширма. У классиков все было всерьез. Достоевский не писал своих бесов с "метафизической" усмешечкой. Лесковским нигилистам противостояли живые, прекрасные русские герои – люди веры. "Положительность" же прохановского романа кульминацией своей имеет фантасмагорическую сцену гибели в авиакатастрофе всех злодеев-заговорщиков. Такая утопическая "нравственность" – ни что иное как интеллектуальное наше самоубийство, подменяющее духовно-трезвый взгляд на проблемы сказочным "чтоб все сгинули!". И они "сгинули". В романе Проханова. А в реальности? Да вы и сами знаете.

Читая Проханова, думаешь, что он всего лишь страстный игрок, а все прочитанное – гниль (любимое слово "классических" нигилистов). Именно этот роман показал, что сегодня нет ни одной патриотической идеи, которая не имела бы своего зеркального отражения в либерализме. Из такой ситуации могут быть только две дороги-выхода: упрямо бороться за сохранение подлинного, вечного смысла и ценностей нашей культуры, веры, жизни; быть внутренне, личностью своей, им адекватным. Или заняться кликушеством, говорить о протесте, выставляя на торжище те же самые ценности, только предварительно выпуская из них живую жизнь, превращая в штампы, профанируя, опустошая, вывертывая наизнанку. Но если "протест" становится делом профессиональным, то не может быть разницы между Прохановым, научающим всюду видеть "тайные силы", и Явлинским, видящим "спланированную акцию" в стадном буйстве подростков, болеющих за футбольную команду России. И те, и другие не скажут правды о сути нынешней свободы: одни будут защищать анархизм лимоновцев, другие "свободу детей-беспризорников" и их право на беспризорность, о чем недавно вещал либеральнейший министр культуры.

Яд безотрадности – он, и только он, остается в твердом остатке от прохановской комбинаторики. И не спасает больше ни "чарующая сила пропасти", ни шарм опасности и эманация сильных чувств, рожденных войной, ни эстетское наслаждение кровью. Сам писатель, безусловно, уцелеет – наша политическая реальность ежедневно будет подбасывать все новые факты в костер конспирологов. Но в этом "национальном бестселлере" Александр Проханов, как и его герой Белосельцев, остался без всего – без трезвой, ответственной веры в Россию, без народной идеологии, без русской культуры.

На пафос романа: "выхода нет!", этакого байронического крика отчаяния, не раз звучавшего в истории, существует самый сильный и ясный аргумент — продолжение жизни, продолжение истории: "Умирать собрался, а жито сей". По-прежнему против людей отрицания, образами которых заполнен роман, стояли и будут стоять люди веры. И, я думаю, что "народному русскому опопозиционеру" будет совершенно нечем платить, если народ предъявит ему "вексель". Искренний читатель, осиливший прохановский роман, догадается о несостоятельности народного должника.

Карта убита! – смыкая уста, политкорректно растворив реальность в фантомно-виртуальном финале романа, говорит писатель. Нет, – отвечаем мы, – не все идеи принадлежат в этом мире спецслужбам, не только синим лучом телеэкрана пронзена душа соотечественников.