Плотницкие рассказы

Автор: Белов Василий.

Март 1966 г; Тридцатичетырехлетний инженер Константин Платонович Зорин вспоминает, как его, выходца из деревни, унижали городские бюрократы и как когда-то возненавидел он все деревенское. А теперь тянет назад, в родную деревню, вот и приехал он сюда в отпуск, на двадцать четыре дня, и хочется баню топить каждый день, но его баня слишком стара, а восстановить её в одиночку, несмотря на плотницкую закваску, приобретенную в школе ФЗО, Зорин не может и поэтому обращается за помощью к соседу-старику Олеше Смолину, да только тот не спешит приниматься за дело, а вместо этого рассказывает Зорину о своем детстве.

Родился Олеша, как Христос, в телячьем хлеву и как раз на самое Рождество. А грешить его заставил поп: не верил, что у Олеши нет грехов, и больно драл за уши, вот и решил тот согрешить — украл отцовский табак и стал курить. И тут же покаялся. А как начал Олеша грешить, жить стало легче, стегать враз перестали, но только пошла в его жизни с тех пор всякая путанка…

На следующий день Зорин и Смолин, взяв инструменты, идут ремонтировать баню. Мимо них проходит сосед, Авинер Павлович Козонков, сухожильный старик с бойкими глазами. Олеша разыгрывает Авинера, говоря, что у того корова якобы нестельная и что он останется без молока. Козонков, не понимая юмора, злится и угрожает Олеше, что напишет куда следует про сено, накошенное Смолиным без разрешения, и что сено у него отберут.

В ответ Олеша говорит, что Авинер с разрешения сельсовета косит на кладбище — покойников грабит. Смолин и Козонков окончательно ссорятся, но когда Авинер уходит, Олеша замечает: всю жизнь у них с Авинером споры. С малолетства так. А жить друг без дружки не могут.

И начинает Смолин рассказывать. Олеша и Авинер — одногодки. Как-то ребята делали птичек из глины и фуркали — кто дальше. А Авинер (тогда еще Виня) набрал глины больше всех, насадил на ивовый прут да прямехонько в Федуленково окно, стекло так и брызнуло. Все, конечно, бежать. Федуленок — из избы, а Виня один на месте остался и только приговаривал: «Вон оне в поле побежали!» Ну, Федуленок и ринулся за ними, и Олешу настиг. Да и прикончил бы, если б не Олешин отец.

В двенадцать лет Винька и Олеша приходскую школу кончили, так Винька на своем гумне все ворота матюгами исписал — почерк у него был, как у земского начальника, а от работы Винька старался увильнуть, даже плуг отцовский портил, лишь бы навоз в борозду не кидать. И когда его отца пороли за неуплату податей, Виня бегал глядеть, да еще и хвастался: видел, дескать, как тятьку пороли и он на бревнах привязанный дергался… А потом отправился Олеша в Питер. Там мастера-плотники били его сильно, но работать научили.

После стычки с Олешей Авинер в бане не показывается. Зорин, услышав, что к Козонкову приехала дочь Анфея, отправляется в гости. Авинер поит своего шести- или семилетнего внука водкой, а сам, пьяный, рассказывает Зорину о том, как ловок он был в молодости — обманывал всех вокруг и даже из-под углов только что заложенной церкви деньги вытащил.

На следующее утро Олеша на баню не является. Зорин идет к нему сам и узнает, что от Олеши требуют идти в лес — рубить ветошный корм (это результат козней Козонкова: он ведь и про работу магазина каждую неделю жалобу строчит). Только после обеда Зорин приходит ремонтировать баню и снова начинает рассказывать. На этот раз про то, как Козонков захотел жениться, да невестин отец отказал ему: на Авинеровых розвальнях завертки веревочные, так на первой же горушке, глядишь, завертка-то и лопнет…

Потом Олеша рассказывает про свою любовь. У Таньки, Федуленковой дочки, коса густая была, ниже пояса. уши белые. А глаза — даже и не глаза, а два омутка, то синие, то черные. Ну, а Олеша робок был. И как-то в Успеньев день после праздника мужики напились, а парни спали на повети неподалеку от девок. Винька тогда пьяным прикинулся, а Олеша стал проситься под полог, где собирались спать Олешина двоюродная да Танька.

Тут двоюродная-то и шмыгнула в избу: самовар, дескать, забыла закрыть. И назад не вышла — догадливая она была. А Олеша, весь от страха дрожа, — к Таньке, да та стала уговаривать его уйти… Олеша сдуру и пошел на улицу. Проплясался, а когда уже под утро зашел на поветь, услышал, как Винька под пологом его Таньку жамкает. И как целуются. А двоюродная, обсмеяв Олешу, сказала, что Танька велела его найти, да только где сыскать-то? Будто век не плясывал.

Олеша заканчивает свой рассказ. Мимо проезжает грузовик, водитель оскорбляет Смолина, однако Олеша лишь восхищается им: молодец, сразу видно — нездешний. Зорин, злясь и на водителя и на беззлобие Смолина, уходит не попрощавшись.

Козонков, придя к Смолину, рассказывает, как с восемнадцатого года стал он правой рукой Табакова, уполномоченного финотдела РИКа. И сам с колокольни колокол спехивал, да еще и маленькую нужду оттуда справил, с колокольни-то. И в группке бедноты, созданной, чтоб вывести кулаков на чистую воду и открыть в деревне классовую войну, Авинер тоже участвовал. Так теперь товарищ Табаков, говорят, на персональной живет, и Козонков интересуется, нельзя ли и ему тоже персональную?

Вот и документы все собраны… Зорин смотрит документы, но их явно недостаточно. Авинер жалуется, что посылал, дескать, заявление на персональную в район, да затеряли там: кругом одна плутня да бюрократство. А ведь Козонков, считай, с восемнадцатого года на руководящих работах — и секретарем в сельсовете, и бригадиром, два года «зав. мэтээф работал, а потом в сельпе» всю войну займы распространял. И наган у него был.

Как-то повздорил Козонков с Федуленком — наганом грозил, а потом добился, чтоб того в колхоз не приняли: две коровы, два самовара, дом двоежилой. И тут Федуленка, как единоличника, таким налогом обложили… Авинер уходит. Дом Федуленка, где была контора колхоза, глядит пустыми, без рам, окошками. А на князьке сидит и мерзнет нахохленная ворона. Ей ничего не хочется делать.

Отпуск Зорина подходит к концу. Олеша работает на совесть и потому медленно. И рассказывает он Зорину, как направляли их, бывало, на трудгужповинность — дороги строить, как гнали то на лесозаготовку, то на сплав, а потом еще надо было в колхозе хлеб посеять, да только получалось на четыре недели позже нужного. Вспоминает Олеша, как пришли описывать имущество Федуленка. Дом — с молотка. Всю семью — в ссылку. Когда прощались, Танька к Олеше при всем народе подошла. Да как заплачет… Увезли их в Печору, было от них в первое время два или три письма, а потом — ни слуху ни духу. Олеше тогда Винька Козонков кулацкую агитацию приписал, и мучили Смолина сильно. Да и теперь Олеша не решается рассказать Зорину все до конца — тот ведь «партейный».

Баня оказывается готовой. Зорин хочет рассчитаться с Олешей, но тот будто не слышит. Потом они вместе парятся. Зорин специально для Олеши включает транзистор, оба слушают «Прекрасную мельничиху» Шуберта, а затем Зорин дарит транзистор Олеше.

Перед отъездом к Зорину приходят Олеша и Авинер. Выпив, они начинают спорить о коллективизации. Олеша говорит, что в деревне было не три слоя — кулак, бедняк и середняк, — а тридцать три, вспоминает, как в кулаки записали Кузю Перьева (у него и коровы-то не было, да только Табакова обматерил в праздник). А по словам Авинера, Смолина самого следовало бы вместе с Федуленком — под корень: «Ты контра была, контра и есть». Доходит до драки. Авинер стучит о стену Олешиной головой. Появляется Настасья, жена Олеши, и уводит его домой. уходит и Авинер, приговаривая: «Я за дисциплинку родному брату… головы не пожалею… Отлетит в сторону!»

У Зорина начинается грипп. Он засыпает, потом встает и, пошатываясь, идет к Смолину. А там сидят и мирно беседуют… Авинер и Олеша. Смолин говорит, что оба они в одну землю уйдут, и просит Авинера, если Олеша умрет раньше, сделать ему гроб честь по чести — на шипах. И Козонков просит Смолина о том же, если Олеша его переживет. А потом оба, клоня сивые головы, тихо, стройно запевают старинную протяжную песню.

Зорин не может им подтянуть — он не знает ни слова из этой песни…