Страдание и сострадание

Страдание и сострадание

1 Страдание и сострадание в истории этической мысли

Вопрос о причинах и жизненном смысле страдания и сострадания всегда был полем горячих споров и дискуссий. Ответ на него зависит от мировоззренческого подхода к бытию мира и месту человека в нем. Большое значение имеет жизненный опыт, порождающий специфическую рефлексию над своими и чужими страданиями. Для многих творческих личностей, способных к глубокому анализу духовной жизни, этот опыт часто становился источником теоретических открытий и литературных описаний. Ф.М. Достоевский, переживший трагический фарс собственной смертной казни и познавший ужасы каторги, всю жизнь проповедовал гуманистическую сущность сострадания и искупительную силу страдания.

Трудно сказать, когда и где впервые возникла мысль, что страдание — сущность жизни человека. На заре духовной жизни человечества мыслители Древней Индии сформулировали «закон кармы», согласно которому каждый человек получает воздаяние своим хорошим и плохим поступкам. Уже брахманизм учил, что страдание является наказанием за грехи прошлых воплощений. Буддизм придал этой мысли абсолютное значение и в учении Будды о «четырех благородных истинах» провозгласил, что человек самим фактом своего существования обречен на страдания. Поэтому большинство философских систем Древней Индии видели главную цель человека в достижении нирваны — в избавлении от страданий как атрибута жизни.

Однако в учении чарвака-локаята, отрицавшем существование души после смерти и стоявшем на гедонистических позициях, имелась другая точка зрения на истоки и смысл страдания. Смысл жизни человека чарваки видели в удовольствиях, доставляемых чувственными наслаждениями. И хотя наслаждения всегда связаны со страданиями, — рассуждали они, — но в нашей власти использовать наибольшее число удовольствий и избежать сопутствующих им страданий, подобно тому, как человек, захотевший рыбы, берет ее со всеми костями и чешуей, и, съев столько, сколько хочет, выбрасывает остальное. Поэтому не следует из боязни страданий отвергать удовольствия, к которым мы склонны.

В западной античной этике вопрос о смысле страдания ставился Аристотелем: «Ничему хорошему в жизни нельзя научиться иначе, чем через страдание», — считал он. И одновременно: «Все, однако, согласны, что страдание — зло и что его избегают». Того же, кто стойко переносит страдания, Аристотель называет мужественным.

Интересна позиция Аристотеля по вопросу о сострадании. По его мнению, сострадание следует испытывать к «близким нам», «когда с ними случается все то, чего мы боимся для самих себя». К состраданию способны люди, уже пострадавшие, и те, кто считает других хорошими людьми, не заслуживающими несчастья. А это значит, что есть люди, не способные испытывать чувства сострадания. К ним Аристотель относит тех», кто «совершенно погиб», т.е. полагает, что уже все пережил и потерял тех, кто считает себя вполне счастливым и поэтому ведет себя надменно; и тех, кто вообще никого не любит и всех людей считает плохими.

В отличие от античного представления, согласно которому страдание выпадает на долю человека по воле рока или случая, в христианском учении главными источниками страдания считаются мучения тела и души от внешнего насилия, мучения тела от болезней и мучения духа из-за грехов мира. Возможны два ответа на эти страдания — либо человек смиренно принимает их и преображает в средство своего спасения, либо страдания побеждают его, и, не видя для себя выхода, он начинает хулить Бога и умирает — как физически, так и духовно.

С христианской точки зрения, болезнь, смерть и страдание присутствуют в мире как результат грехопадения людей. До этого их в мире не было. Страдания приносит в мир человек, когда он грешит и разрушает себя злом. Но, как утверждает Библия, искупительная жертва Христа делает страдание залогом спасения. Хотя Христос не грешил и не должен был страдать и умереть, он добровольно принял на себя грехи мира и пошел на смерть «спасения нашего ради». Христианство утверждает, что крайней формой всех страданий, ведущих человека к спасению, является сострадательная любовь ко всему, что погибает из-за чудовищной бессмысленности греха.

В западной философии Нового времени страдание и сострадание оценивают по-разному. И. Кант определяет страдание как чувственное неудовольствие, вызванное чем-то, затрудняющим жизнь. В жизни человека между периодами удовольствия всегда бывают моменты страдания. В антагонизме страдания и удовольствия первичным является страдание. Без него не было бы жизни как таковой; оно — стимул к деятельности, толкающий человека к лучшему. Что касается моральной ценности сострадания, то, по мнению Канта, оно не является подлинно моральным, ибо испытывается человеком лишь на основе его чувственной природы. Кроме того, оно только увеличивает количество страдания, прибавляя к горю страдающего еще и горе сострадающего.

В постклассической этике эта негативная оценка сострадания сменяется двойственным отношением к нему, особенно в его толковании представителями «философии жизни» А. Шопенгауэром и Ф. Ницше.

Шопенгауэр видит в сострадании опыт непосредственного проникновения в чужое Я, слияния с ним. Способность к состраданию он рассматривает как одно из трех проявлений моральности человека (наряду со справедливостью и человеколюбием). Если Кант, Гегель и другие философы пытались исключить сострадание из этики, то Шопенгауэр, наоборот, превращает это состояние в краеугольный камень этики, распространяя его и на отношение человека к животным. Высоко оценивает Шопенгауэр и роль страдания в жизни человека.

Ницше оценивает страдание и сострадание по-разному. Он отвергает сострадание как депрессивное состояние, уменьшающее ценность жизни, и считает его «проявлением дурного вкуса»: «Сострадание называется добродетелью у всех маленьких людей: они не умеют уважать великое несчастье, великое безобразие, великую неудачу. В то же время Ницше высоко оценивает страдание как условие формирования величия духа. «Воспитание путем страдания, путем великого страдания — неужели вы не знаете, что только такое воспитание создавало до сих пор всякое возвышение человека?», «Страдание делает человека аристократом: оно отделяет его от других».

В русской философии страданию как условию формирования и существования личности отводится особое место. По мнению Н.А. Бердяева, положение «Я страдаю, значит, я существую» гораздо вернее и глубже декартовского «Я мыслю, следовательно, я существую». Самыми важными вопросами человеческого существования Бердяев считает вопросы о том, как победить страдание, как вынести его, как уменьшить количество страдания для всех людей. Он выделяет два вида страданий: одни связаны с социальными причинами и преодолеваются изменением социального строя, развитием научного знания; другие — с трагической основой жизни, и они неустранимы. Но страдание в этом мире не есть только зло: без него человек превратился бы в животное. Побеждать страдание человек может любовью и творчеством, а облегчается собственное страдание, когда человек начинает испытывать сострадание к другому.

Сострадание Бердяев определяет как «соединение со страдающей тварью в ее богооставленности», то есть в ее страдании. Поскольку страдание бывает разным (возвышающее и очищающее, унижающее и раздавливающее), то и сострадание неоднозначно: оно должно способствовать освобождению человека от второго вида страдания и помогать ему переносить страдание первого вида.

Вместе с тем уже с начала XX в. сострадание по каплям уходило из реальной жизни. Люди становились безжалостнее, никто уже не умел, да и не хотел жалеть. Слово «жалость» доживало свои последние дни. В пьесе «На дне» М. Горький с пафосом требовал уважения к человеку, противопоставляя уважение жалости: «Надо уважать человека! Не жалеть... не унижать его жалостью... Уважать надо!» И до сегодняшнего дня мы, воспитанные на этих словах, испытываем некоторое презрение к жалости, не терпим, чтобы нас жалели, видя в этом унижение нашего достоинства. А ведь одним из коренных значений слова «жалеть» в русском языке является «любить, беречь, заботиться».

2 «Всеобщий характер страдания»

Рассмотренные взгляды на страдание и сострадание отражают, если так можно выразиться, частно-личностный аспект их понимания. XX век с его природными и социальными катаклизмами привнес в мир то, что Э. Фромм назвал «всеобщим характером страдания»: «Не следует забывать, что страдание — это, пожалуй, единственное эмоциональное состояние, которое является общим для всех людей», — писал он.

Как правило, причины всеобщего характера страдания коренятся не в самом человеке, а в окружающем мире. Человек живет в определенный исторический период, в конкретном обществе и государстве, действует в сложившейся системе общественных отношений. Все, что происходит в обществе, непосредственно или опосредованно влияет на его жизнь, вызывает отклики в его душе. И этими откликами часто бывают страдания. Все формы социального рабства, насильственные попытки перестроить жизнь людей, голод, нищета, войны, революции, международный терроризм — все это порождает страдания миллионов людей.

Но не только социальные причины порождают страдания людей. Стихийные силы природы, вызывающие землетрясения, наводнения, оползни, извержения вулканов, уносят тысячи жизней, оставляют людей без крова и имущества. А сколько страданий принесли и еще могут принести так называемые техногенные катастрофы! Кровоточащей раной остается для нас Чернобыльская трагедия, последствия которой еще долго будут сказываться на жизни и здоровье наших детей.

Люди страдают телом — от холода, голода, болезней, непосильного труда; страдают душой — от самих себя и друг от друга, от клеветы, зависти и злобы; страдают от общения с людьми, обладающими тяжелым характером; страдают от бессилия в борьбе со злом; страдают в тоске одиночества, в горечи разочарования, в муках обманутой любви, в скорби от потери близких, страдают от неумении выразить себя и быть понятым.

Центральный вопрос в проблеме страдания — вопрос о его смысле. Человек способен на героические усилия, если он верит в ценность, цель, смысл своей жертвы и страдания. Но если он теряет веру в смысл своих страданий, у него опустятся руки.

Важно также понять причину страданий, чтобы извлечь из них необходимый жизненный урок и избежать их в другой раз. Одно из определений гласит: «Страдание — это чувство болезненного неудовольствия, которое мы испытываем в том случае, когда действительность не отвечает нашим желаниям». Следовательно, источник страданий заключается или в наших желаниях, или в действительности. В самом деле: или наши желания дурны, злы и противоречат природе вещей; или, наоборот, действительность настолько дурна и извращена, что это противоречит нашим добрым желаниям; или, наконец, наша собственная нравственная деятельность противоречит нашим возвышенным желаниям. Как сказано в Библии, «доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». И тогда мы тоже испытываем глубокое нравственное страдание.

Таким образом, вопрос о причине страданий связан с проблемой добра и зла. Вопрос же о смысле страданий связан с проблемой смысла жизни, предназначения, ради которого живет человек (это предназначение может быть как подлинным, так и мнимым): насколько человек следует смыслу своего жизненного пути или уклоняется от него. В связи с этим можно поставить и другой вопрос: к чему приводит страдание, не приносит ли оно результатов, которые оправдывали бы его. С этой точки зрения, страдание может рассматриваться как школа жизни.

Страдание, испытанное нами вслед за каким-либо нашим дурным поступком, учит нас правде и справедливости, подтверждая наличие нравственного закона в жизни. Например, я обидел человека, а вскоре и сам испытал горечь обиды от другого. И это страдание напомнило мне о том, которое причинил я.

Страдание очищает душу. Великий исследователь страдания Ф.М. Достоевский всем своим творчеством утверждал, что потребность человека в очищающей скорби так велика, что часто он сам ищет возмездия, наказания, страдания, лишь бы успокоить свою совесть.

Страдание облагораживает человека, являясь для него источником нравственных ценностей: оно приводит к вере, любви, духовной силе, делает человека снисходительным к другому, воспитывает чуткость к чужому горю, понимание человеческой души.

Страдание не только делает нас лучше, но вырабатывает в нас способность делать лучше других, ибо оно дает не только силу, но и мудрость, способность воздействовать на других.

Однако страдания вовсе не обязательно «очищают», «облагораживают» и т.д. Возможности благотворного влияния страдания на нравственный облик личности могут быть не использованы или вовсе не востребованы человеком. Таким образом, смысл страдания в том, служит ли оно смыслу бытия человека, самовыражению и самоутверждению личности. Если да, то человек способен даже сознательно искать страданий, для него жизнь без них бессмысленна, а «страдание — святая благодать» (В. Жуковский), к которой следует стремиться. Так считал, например, Пушкин: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Однако далеко не все люди так относятся к страданию. Многие бывают раздавлены им, и тогда оно вызывает у них страх и проклятия.

От чего зависит разная реакция на страдание? И в чем истинная «мудрость о страдании», которую можно назвать «патософией» (В. Марцинковский)? Она заключается не в одном лишь анализе страдания и умении объяснить его смысл и причины, но главное — в умении его побеждать, мудро овладевать им. И в этом — одна из основных задач жизни, ибо принять жизнь — значит принять страдание, а уметь жить — значит уметь страдать, считают сторонники патософии.

Практически мы реагируем на страдания двояко: или мы бежим от него, или принимаем его. Реакция на страдание, модель нашего поведения зависит от нашего понимания страдания, от модели нашего отношения к нему.

1. Страдание воспринимается как несправедливое, незаслуженное, а состояние — как безысходное. В этом случае естественное стремление человека — бегство от страдания. Формы этого бегства могут быть самые разные — от ухода в нирвану путем внутреннего самосовершенствования (как в буддизме) или искусственным, ложным путем забвения (через алкоголь, наркотики и т.п.) — до прекращения страдания путем прекращения самой жизни — через самоубийство (суицид).

2. Человек относится к страданию как к заслуженному, более того, имеющему смысл: его отношением к страданию становится его принятие, которое, впрочем, тоже может быть разным: можно тупо терпеть, стиснув зубы, а можно преодолевать или даже преображать страдание.

Во-первых, если страдание воспринимается как справедливое наказание за грех или преступление, и человек согласен с этим, согласен «пострадать», то одна из возможных реакций на страдание — смирение и покорность. А если он к тому же видит в страдании возможность искупления своей вины, то он может воспринимать его с готовностью, даже с облегчением.

Во-вторых, если человек принимает страдание во имя веры или идеи, то он тем более не просто героически претерпевает все муки, но и сознательно идет на них, так как в этом случае страдание обретает для него смысл. А страдать, зная, что это не бессмысленно, страдать во имя, ради кого-то или чего-то — значит победить страдание. Так жертвенно и самоотверженно шли на страдание убежденные поборники религиозной веры, той или иной политической идеологии или определенных научных взглядов. Когда Джордано Бруно предоставили возможность купить жизнь ценою отречения от своих идей, он уже зная приговор инквизиции (смерть на костре), ответил: «Я умираю мучеником добровольно». Мученичество — одна из форм добровольного принятия страдания и, в то же время, противостояния ему.

В-третьих, подлинный способ преодоления страдания — любовь и творчество, ибо они не только приносят забвение от мук страдания, но и помогают находить в нем источник радости. Так, муки неразделенной любви — это не только страдание, но и наслаждение: страдая, я упиваюсь собственным чувством, я благословляю любимого человека, я счастлив, что он есть, и хочу, чтобы он был счастлив, даже с другим.

У творческой личности физические страдания, осознание собственного несовершенства или несовершенства мира порождают стремление выразить и компенсировать это несовершенство в творчестве — стремление, воплощающееся в настоящих шедеврах философии (Ницше), поэзии (Байрон, Лермонтов), музыки (Бетховен, Скрябин), пронизанных болью всего человечества.

Возможен еще один путь: противопоставлять страданию радость. В конце XIX в. английский писатель Г.К. Честертон разработал философию радости, основанную на том, что «...все прекрасно в сравнении с небытием». Честертон считал, что, во-первых, есть страдание и есть мода на страдание. У человека со здоровой душой должна быть «трагедия в сердце и комедия на уме»; во-вторых, радость не умаляет значения страдания, но помогает его преодолевать, ибо радость соответствует природе человека, она помогает ему выжить и жить. И еще: не в утешение страдающим, но как стратегию выживания рекомендуем помнить изречение царя Соломона: «Все проходит — и это пройдет...»

3 Сострадание — страдание с другим

Отдельный вопрос — это вопрос о том, как страдание сказывается на отношении человека к другим людям. По мнению Э. Фромма, всеобщий характер страдания в XX в. привел к тому, что в обществе выработался синдром привыкания к страданию — как собственному, так и чужому, и, как следствие, значительно снизилась способность человека к сопереживанию. Но не только равнодушие к чужому страданию является негативной реакцией на собственное страдание. Еще более опасными являются озлобленность, агрессивность, жестокость, мстительность, выражающиеся формулой: «Если я страдал, то пусть пострадают и другие».

К счастью, именно «всеобщий характер страдания» подсказывает человеку достойный выход. Как отмечают многие философы и писатели, страдающий человек находит утешение в человеческой солидарности: он может облегчить собственные страдания, испытывая сострадание к другим. Поэтому Ф.М. Достоевский считал сострадание главнейшим и, может быть, единственным законом всего человечества, а Н.А. Бердяев писал, что новая этика должна поставить сострадание в один ряд со свободой и творчеством.

В христианской этике сострадание определяется как сочувствие чужому горю и страданию, соединенное с желанием помочь. Таким образом, можно говорить о моральной ценности сострадания в двух аспектах.

1. Внутреннее сопереживание чужого несчастья.

Если мы не в силах ослабить или ликвидировать причину чужой беды реальным делом, мы должны проявить сострадание хотя бы в виде утешительных, ободряющих слов, жестов, мимики или даже сочувственного молчания. Так, рука, всего лишь положенная на плечо скорбящего при утрате им близкого человека, означает разделенное с ним горе, облегчает тяжесть переживаний.

Проявление сострадания со стороны других людей помогает страдающему переносить муки, избавляет от чувства одиночества, покинутости, заставляет проявлять терпение, мужество, выходить за пределы своей боли, думать о других с благодарностью. И даже если страдающий человек сам виноват в собственных бедах, то он нуждается не столько в объяснении причин своего страдания («Ну что ж, ты сам в этом виноват, раньше надо было думать»), сколько в утешении и сочувствии, в возможности высказать, -а иногда и выплакать свою боль и обиду, и быть выслушанным и понятым.

Но жалеть и любить надо именно человека, а не его грех, проступок, глупость. Сострадание должно помогать человеку, но вместе с тем бороться против зла в нем, соединяя мягкость сопереживания с твердостью противостояния злу, а подчас и с суровой требовательностью, борющейся с человеком за человека. Без этого сострадание может вылиться в гибельную, расслабляющую сентиментальность.

2. Сострадание, непосредственно проявляющееся в поступке. Это активное сострадание, реализующееся в милосердии и благотворительности.

Одна из форм милосердия — реальная помощь нуждающимся, умение поделиться с ближним. В обществе всегда будут люди, которые, в силу тех или иных жизненных обстоятельств, не в состоянии сами справиться со своей бедой (престарелые, инвалиды, многодетные, больные). Они нуждаются не только в доброжелательном отношении, но и в материальной поддержке. Правда, здесь возможен противоположный результат: из благотворительности может вырасти паразитизм, привычка жить за счет других, отказ от самостоятельности, активности, предприимчивости.

Благотворительность может быть направлена не только на помощь отдельным людям, но и на поддержку искусств, науки, ремесел. В этом случае она принимает форму меценатства, которое, с одной стороны, способствует развитию культуры, с другой — приобщает к ней самого мецената, что ведет к его нравственному совершенствованию.

К сожалению, спонсорство. пришедшее сегодня на смену меценатству, не равно ему в своем бескорыстии, ибо предполагает получение каких-либо льгот или выгод (как правило, связанных с имиджем и благосостоянием спонсора), поэтому назвать его благотворительностью в полном смысле слова нельзя.

Милосердие проявляется в умении прощать — «прощать тихо и незаметно» (А. Швейцер). Прощению как форме любви к ближнему особенно большое место отводится в христианской этике, которая учит прощать не только «ближнему», но и «дальнему», и даже врагу. В своих молитвах мы просим Бога явить нам милосердие, простив нам наши грехи. Мы просим прощения у тех, кому причинили страдание; и мы должны уметь прощать тех, кто заставил страдать нас. Ибо Иисус Христос своими страданиями искупил наши грехи.

Одна из самых сложных проблем, которая остается открытой: всегда ли и все мы должны прощать «врагам нашим»? Не приведет ли это к безнаказанности и даже поощрению зла? Проблематичным является и вопрос о границах милосердия и помощи ближнему. Та же эвтаназия — помощь в смерти: следует ли облегчать человеку его предсмертные страдания, ускоряя его уход из жизни? Эвтаназия — сострадание или преступление, добро или зло? Наконец, вопрос о том, на кого должно распространяться наше сострадание: только ли по отношению к человеку? Древнеиндийские философы, мизантроп А. Шопенгауэр, альтруист А. Швейцер и многие другие были здесь едины: сострадание — это чувство, которое человек — поскольку он человек, должен проявлять ко всему живому. А. Швейцер выразил это формулой «благоговение перед жизнью», а отказ от сострадания к живому назвал попыткой «замутить естественные источники нравственности».