Проблема подлинности «Слова о Полку Игореве»

А.А.Зализняк

Одну из традиционных для последних двух веков дискуссионных проблем из области истории русской литературы и культуры составляет вопрос о происхождении «Слова о полку Игореве».

Противостоят друг другу две точки зрения — что это подлинное произведение, созданное в древнерусскую эпоху, и что это подделка конца XVIII века, созданная незадолго до первой публикации этого произведения в 1800 году. Разрешение этой дилеммы чрезвычайно затруднено тем, что рукописный сборник, в составе которого было «Слово о полку Игореве», по сохранившимся сведениям (впрочем, не совсем чётким), погиб при нашествии Наполеона в великом московском пожаре 1812 года. Тем самым анализ почерка, бумаги, чернил в данном случае невозможен.

Дискуссия между сторонниками и противниками подлинности «Слова» возникла уже вскоре после публикации памятника и не угасает до сих пор. К сожалению, в этой дискуссии немалую роль играли и играют не собственно научные аргументы, а страсти и пристрастия.

Литературоведческие и историко-культурные аргументы, выдвигавшиеся с обеих сторон в этой дискуссии, всё же не обеспечивают строгого и однозначного решения проблемы. Больше шансов здесь у лингвистики, поскольку она позволяет достичь более высокой степени строгости, чем в других гуманитарных дисциплинах.

Русские рукописи XI — XVI веков можно подразделить так:

1) созданные в XI — XIV веках и дошедшие до нас в записях той же эпохи; это чистый древнерусский язык во всех его аспектах (грамматика, фонетика, орфография);

2) созданные в XI — XIV веках, но дошедшие в списках XV — XVI веков; здесь сохраняется древнерусская грамматика (иногда с некоторыми ошибками), но писец уже произносит слова не по-древнему, а в соответствии с фонетикой своего времени и записывает по более поздней орфографии;

3) созданные в ХV — XVI веках; это уже более поздняя («старовеликорусская») не только фонетика и орфография, но и грамматика.

Лингвистический анализ «Слова о полку Игореве» даёт следующий результат: все основные характеристики (фонетические, орфографические, морфологические, синтаксические) здесь такие же, как в памятниках второй из этих трёх групп. А от первой и от третьей группы имеются чёткие отличия. «Слово» совпадает с памятниками второй группы по нескольким десяткам параметров, в том числе таких, где соответствующее грамматическое правило отличается высокой сложностью. Даже имеющиеся в тексте «Слова» ошибки — в точности такие же, какие характерны для писцов XV — XVI веков.

Никаких языковых элементов, которые принадлежали бы языку XVIII века и не могли бы в то же время принадлежать языку переписчиков XV — XVI веков, в тексте «Слова» нет.

Выясняется, кроме того, что в «Слове» есть такие отклонения от фонетических, орфографических и морфологических норм, которые в рукописях ХV — XVI веков встречаются только у писцов великорусского Северо-Запада и северной Белоруссии и возникают в силу особенностей соответствующих диалектов.

Вывод:

либо «Слово о полку Игореве» и есть древнее сочинение, дошедшее в списке XV — XVI веков, сделанном северо-западным писцом, — в тексте нет никаких элементов, которые исключали бы такую версию;

либо все эти языковые характеристики искусственно воспроизвел умелый фальсификатор (или имитатор) XVIII века.

Тем самым проблема сводится к тому, чтобы сделать обоснованный выбор между этими двумя возможностями.

В версии подлинности никаких дополнительных объяснений здесь не требуется.

В версии поддельности необходимо выяснить, каким образом фальсификатор мог достичь такого результата. Разумеется, он непременно должен был быть знаком с каким-то числом подлинных древних рукописей. Для воспроизведения древнего языка у него было в принципе два пути: интуитивная имитация языка каких-то прочитанных им рукописей или познание всех необходимых языковых характеристик и умение их применить к сочинению текста.

Вариант с непосредственной (интуитивной) имитацией.

Имитатор должен был создать сочинение, которое, во-первых, соответствовало бы всем общим древнерусским нормам, во-вторых, обладало бы индивидуальными языковыми особенностями некоторого образца — какой-то конкретной рукописи, представляющей собой список XV — XVI веков с древнего подлинника, сделанный северо-западным писцом.

Это примерно то же, как если бы сейчас русскому человеку, не владеющему украинским языком и не имеющему отношения к лингвистике, дали в подлиннике собрание сочинений, допустим, Коцюбинского и, если пожелает, то и другие книги по-украински и предложили сочинить на некую заданную тему украинский текст страниц на десять, причём с индивидуальными особенностями языка Коцюбинского. Каковы шансы на то, что его сочинение успешно прошло бы контроль со стороны лингвистов, то есть что они не отличили бы его язык от подлинного украинского и вдобавок признали бы его похожим на язык Коцюбинского? Весь накопленный ныне опыт наблюдений над тем, как люди осваивают иностранные языки, говорит за то, что шансы на успех здесь имел бы только гениальный имитатор.

Но даже и этой аналогии в данном случае недостаточно. Как показывает изучение, рукописи, совпадающей по всем своим языковым характеристикам со «Словом о полку Игореве», не существует. Любая реальная рукопись XV — XVI веков в каких-то характеристиках с ним расходится. Это значит, что имитатор не мог ориентироваться во всём на один образец. Он должен был в одних фонетических и грамматических пунктах «настраивать себя» на один образец, в других — на другой, в третьих — на третий.

Никаких примеров интуитивной имитации такой неимоверной степени сложности история не знает. Гений имитации, возможно, сумел бы сделать и это (поскольку за гением при желании можно предполагать практически безграничные способности). Но человек, не являющийся гением, этого сделать безусловно не мог.

Вариант с научным овладением всеми теми закономерностями строения текста, которые реально соблюдены в «Слове о полку Игореве».

В этом случае фальсификатор должен был быть первоклассным лингвистом, который поставил себе сознательную цель создать у своих будущих критиков впечатление, что перед ними древнее сочинение, переписанное на Северо-Западе в XV — XVI веках. Для этого он должен быть воспроизвести в своем тексте: 1) древнейшие грамматические черты; 2) особенности их передачи и частичного искажения писцами XV — XVI веков; 3) северо-западные диалектные черты. И следует отметить, что он заботился исключительно о мнении далёких потомков, ибо несомненно понимал, что в современном ему обществе никто не имел никакого понятия о всех этих материях и никак не мог оценить его виртуозности.

Необходимо, однако, ясно представлять себе общую ситуацию в конце XVIII века. Исторической лингвистики, т.е. науки об изменении языков во времени, ещё не существует, до её первых шагов ещё остаются десятилетия. Никаких каталогов рукописей ещё нет. Даже просто установить, относится ли конкретная рукопись к древнейшим векам, или к XV веку, или к XVII веку, можно только в качестве особого научного достижения — поскольку подавляющее большинство русских рукописей не датировано, т.е. не имеет даты в тексте, а палеография, позволяющая датировать рукописи по форме букв, ещё находится в совершенно зачаточном состоянии. Никаких грамматик древнерусского языка ещё нет. Никаких описаний фонетики и орфографии древних рукописей ещё нет.

Все эти знания были накоплены исторической лингвистикой лишь на протяжении последующих двух веков, трудами сотен филологов, включая десятки высокоталантливых. На этом пути был сделан ряд выдающихся открытий, без которых наши нынешние знания об истории русского языка были бы невозможны. Два примера: в 1890-е годы Александр Иванович Соболевский открыл, что в XV — XVI вв. в русских рукописях использовалась особая орфография южнославянского происхождения, которой не было ни до, ни после этого периода. Тогда же Якоб Вакернагель открыл закон, которому в древних индоевропейских языках подчинялось расположение во фразе энклитик — безударных служебных слов. И так далее, в десятках пунктов.

И вот всех этих знаний наш фальсификатор должен был достичь сам — начиная от открытия самого фундаментального принципа изменяемости языка во времени и кончая сотнями конкретных деталей из фонетики, орфографии и грамматики рукописей разных веков и разных уголков Руси. Среди прочего он должен был сделать — на век раньше Соболевского и Вакернагеля — открытия обоих этих учёных, поскольку в сочинённом им «Слове о полку Игореве» представлена южнославянская орфография, а энклитики размещены в точном соответствии с законом, который носит ныне имя Вакернагеля. Не зная всех этих больших и малых правил, он неизбежно допустил бы в своём сочинении целый ряд ошибок; между тем в «Слове о полку Игореве» таких ошибок нет.

Лингвист, равный по потенциалу совокупности десятков и сотен своих более поздних коллег, — несомненно, безмерный гений. И столь же уникально и его поведение: будучи великим учёным, он не оставил потомкам ни слова обо всех своих открытиях, вместо этого пожелав для себя полной вечной безвестности.

Таков итог анализа языка «Слова о полку Игореве». Подделка не является абсолютно невозможной, но её можно допустить только в том предположении, что её осуществил некий гений, причём пожелавший полностью скрыть от человечества свою гениальность.