Вольнолюбивая лирика А. Пушкина

Вольнолюбивая лирика А. Пушкина

Автор: Пушкин А.С.

А. С. Пушкин принадлежал к поколению, воспитанному войной 1812 года. Освободительная война способствовала общественному подъему: люди 1810— 1820-х годов ощущали себя участниками и деятелями Истории (с большой буквы), жили для будущей славы. При этом особые надежды возлагались на Пушкина как на самого талантливого поэта поколения, призванного стать “рупором”, “провозвестником” свободолюбивых идей. Талант его мыслился “средством” политической пропаганды, другие темы объявлялись мелкими и недостойными.

Вольнолюбивые стихотворения Пушкина (1817—1820 годы), по сути, стали программой и манифестом декабристской этики. Но “муза” Пушкина никак не хотела ограничиваться этим аскетическим идеалом, вызывая упреки, а то и недоверие друзей-декабристов. Недаром Пушкина называли “Протеем” (древнегреческое божество, постоянно меняющее облик): он был изменчив и восприимчив, свободно принимая различные поэтические личины, пробуя все новые жанры, не соглашаясь на самоограничение и односторонность. Таким образом, свободолюбивая лирика Пушкина следует двум различным идеям свободы: идее самоограничения во имя гражданской свободы и идее поэтической свободы, не признающей никакого самоограничения.

На первом этапе своего творческого пути Пушкин присягает на верность общественному идеалу —жертвенному служению. В оде “Вольность” (1817 год) он отказывается от любви (Афродиты — “Цитеры слабой царицы”) и посвященных ей “венка” с “изнеженной лирой”.

В стихотворении “Деревня” (1819 год), развернув идиллическое описание красот сельской природы и удовольствий уединения на ее лоне, поэт резко и неожиданно отказывается от этих удовольствий:

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:

Среди цветущих нив и гор

Друг человечества печально замечает

Везде невежества убийственный позор.

Поэтический “жар”, обращенный на красоты природы и уединенные “размышления”, назван “бесплодным”:

О, если б голос мой умел сердца тревожить!

Почто в груди моей горит бесплодный жар,

И не дан мне судьбой витийства грозный дар?

В послании “К Чаадаеву” (1818 год) — все тот же “отказ”, но на этот раз от всего круга “частных” поэтических тем, от всего “личного” и “тихого”:

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман...

Отказавшись от любовного чувства, поэт переплавляет его в чувство гражданское:

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуту первого свиданья.

В 1823 году этот общественный идеал претерпевает кризис, а с 1824 года — теряет былую силу. Надежда поэта “на тронах поразить порок” не только несбыточна, но и вредна, так как уводит от собственно поэтических целей. Что же способствует поэтическому вдохновению? Любовь, дружба, уединение на лоне природы — надо вернуться к этим темам, вечным и неотменимым. В таком духе поэт переиначивает концовку послания к Чаадаеву 1818 года — через шесть лет — в стихотворении “Чаадаеву”:

Чадаев, помнишь ли былое?

Давно ль с восторгом молодым

Я мыслил имя роковое

Придать развалинам иным?

Но в сердце, бурями смиренном,

Теперь и лень, и тишина.

И в умиленьи вдохновенном,

На камне, дружбой освященном,

Пишу я наши имена.

После перелома 1823—1824 годов вольнолюбивая тема из гражданской лирики переходит в стихотворения о назначении поэта и поэзии, приобретя характер поэтического манифеста. Поэт должен быть свободен — и от “властей”, и от “народа”:

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от властей, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться тут и там,

Дивясь божественным природы красотам

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! Вот права...

(“Из Пиндемонти”, 1836 год)

Поэт — “царь” и.должен “жить один”, он “сам свой высший суд” (“Поэт! не дорожи любовию народной”, 1830 год). Всякие внешние цели и условия, навязываемые поэту, отвергаются им: кто возьмется сказать, в чем тайна и каково назначение поэзии, кто имеет право предписывать поэтическому вдохновению, что ему можно, а что нельзя? Для поэта нет внешнего закона, а в чем заключается его внутренний закон — загадка.

Что же касается политической лирики, то она после декабрьского восстания 1825 года исполнена раздумий о судьбах народов и об исторической необходимости. Какова должна быть позиция человека по отношению к истории? Главное — остаться человеком. Поэтому поэт, обращаясь и к властителю (Николаю I), и к его жертвам (декабристам — политическим узникам), взывает к простым человеческим добродетелям, призывая: властителя — к милосердию (“милость к падшим призывал”), жертв — к “гордому терпенью”.