Николай Огарев

Я. Черняк

Огарев Николай Платонович (1813—1877) — выдающийся деятель русского революционного движения, поэт и писатель. Р. в семье богатого помещика. В 1834 в Москве, будучи уже студентом, О. одновременно с Герценом был арестован и привлечен к следствию по делу «О лицах, певших пасквильные стихи», и после 8-месячного тюремного заключения, нашедшего впоследствии отражение в стихотворном отрывке «Тюрьма», был выслан на родину в Пензу под наблюдение отца и местного начальства. В 1838 Огарев получил разрешение отправиться для излечения болезни (он страдал припадками эпилепсии) на кавказские минеральные воды; состоявшаяся здесь встреча Огарева с поэтом-декабристом А. И. Одоевским , переведенным после ссылки рядовым в кавказские войска, сыграла значительную роль в развитии взглядов и настроений О. в этот период. Происшедшая в ноябре того же года смерть отца позволила О. приступить к выполнению давно задуманного дела: отпуску на волю наследственных крепостных родовой вотчины Рязанской губ. Свыше 1 800 крепостных семейств села Верхний Белоомут получили в результате 3-летних хлопот О. свободу. Весной 1841 Огаревы отправились за границу, где оставались с некоторым перерывом в течение пяти лет. Вернувшись в Россию в начале 1846, Огарев совместно с Герценом активно пропагандировал в Московском кружке последнего материализм и политический радикализм. Сойдясь в начале 1849 с Н. А. Тучковой, Огарев подвергся преследованиям со стороны первой своей жены, отказавшейся предоставить Огареву официальный развод. Попытка Огарева эмигрировать вызвала арест по доносу отца и дяди первой жены О. и предъявление доверенной Марии Львовны Огаревой — Авдотьей Панаевой — безденежных векселей О. ко взысканию. Возникший судебный процесс привел к полному разорению Огарева. В начале 1856, с трудом собрав средства для уплаты долгов, Огарев оставил Россию. Руководя с этого времени вместе с Герценом деятельностью «Вольной русской типографии», являясь организатором «Колокола» и деятельным сотрудником всех изданий Герцена — «Полярной звезды», «Голосов из России», «Под суд», «Общее вече», — О. становится одним из крупнейших деятелей революционной агитации в России. Как пропагандист общины О. справедливо может считаться одним из предшественников революционного народничества. Его перу помимо многих замечательных произведений революционной поэзии принадлежит огромное число статей по политическим и экономическим вопросам, брошюры и прокламации (среди них получили значительное распространение — «Что нужно народу», «Что нужно войску»; они легли в основу программы первой «Земли и воли»). В 60-х годах О. сближается с М. А. Бакуниным, а позднее занимает позицию, более близкую к молодой эмиграции, чем та, на которой стоял А. И. Герцен. В 1870, после смерти Герцена, Огарев сотрудничает в возобновленном Нечаевым и Бакуниным «Колоколе». Последние годы жизни больного О. проходят в крайнем одиночестве. Попытки О. в 1873—1875 снова войти в революционное движение и в частности примкнуть к «Вперед» П. Л. Лаврова остались незавершенными.

О. был одним из виднейших деятелей того первого периода в развитии русской революции, когда выходцы из дворян 30—40-х гг., идя вслед за декабристами, широко развернули революционную агитацию, которую позднее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли» (Ленин, Памяти Герцена). Развиваясь под влиянием идей революционного крыла декабристов, а позднее утопического социализма Сен-Симона и его учеников, О. к моменту возвращения в Россию имел тщательно выношенный план деятельности, намечавший прежде всего экспериментальную проверку в обстановке крепостной деревни возможностей применения вольнонаемного труда и организации промышленных предприятий. О. предполагал привлечь к этому делу ряд соратников и, образовав коммуну, поселиться в деревне и отдать все свои силы, знания и средства переделке жизни крепостного крестьянства. Против утопически-коммунистических проектов О. возражал Н. И. Сазонов (см. «Письмо Н. И. Сазонова Огареву», «Звенья», «Academia», том V). Путь индивидуального реформаторства был испробован Огаревым в конце 40-х годов на практике и быстро показал свою несостоятельность. К этому именно времени относится последовательное развитие и созревание собственно революционных взглядов О. Множество произведений лирического характера, создавших О. славу проникновенного поэта-лирика, а также и ряд поэм («Господин», «Деревня», «Радаев»), целый ряд отдельных стихотворений, проникнутых политическими мотивами, ряд позднейших статей в «Колоколе» на экономические и политические темы теснейшим образом связаны именно с этим периодом жизни О. (1848—1855). Многие факты указывают на то, что именно тогда закрепилось в О. сознание необходимости революционного, а не либерально-реформистского пути борьбы с крепостным строем.

Опыт практической деятельности привел Огарева к сознанию необходимости других, гораздо более решительных способов революционной перестройки действительности: «О! если так, то прочь терпенье! Да будет проклят этот край, Где я родился невзначай! Уйду, чтоб в каждое мгновенье В стране чужой я мог казнить Мою страну, где больно жить. Все высказав, что душу гложет, Всю ненависть или любовь, быть может!», восклицает О., отчаявшись в своих реформаторских опытах, и клянется: «Но до конца Я стану в чуждой стороне Порядок, ненавистный мне, Клеймить изустно и печатно И, может, дальний голос мой, Прокравшись к стороне родной, Гонимый вольности шпионом Накличет бунт под русским небосклоном» («Письмо Юрия», 1854).

Борьба с либерализмом энергично велась Огаревым и во время реформы 60-х гг. «Когда один из отвратительнейших типов либерального хамства, Кавелин (писал В. И. Ленин в статье «Памяти Герцена»), восторгавшийся ранее „Колоколом“ именно за его либеральные тенденции, восстал против конституции, напал на революционную агитацию, восстал против „насилия“ и призывов к нему, стал проповедывать терпение, Герцен порвал с этим либеральным мудрецом. Герцен обрушился на его „тощий, нелепый, вредный памфлет“, писанный „для негласного руководства либеральничающему правительству“, на кавелинские „политико- сантиментальные сентенции“, изображающие „русский народ скотом, а правительство умницей“. „Колокол“ поместил статью „Надгробное слово“, в которой бичевал „профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлобленных, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли“. Кавелин сразу узнал себя в этом портрете» (Ленин, Сочин., изд. 3-е, т. XV, стр. 467). «Надгробное слово», цитируемое Лениным, было написано О. Борьба с «золотушной мыслью экс-профессоров», с либерализмом и либералами продолжалась до конца его жизни.

Пламенная ненависть к крепостническому порядку не могла однако устранить из поэтического творчества Огарева мотивов, отражающих разрушение усадебного быта, некоторой поэтизации его упадка («Старый дом»), рефлексии, столь характерных для дворянской интеллигенции 30—40-х гг. Именно в этом плане находят себе объяснение те произведения О., в которых раскрыты драматические переживания политического одиночества революционеров в эпоху 40-х гг. Он стремится воплотить в жизнь волнующие его идеалы: «И мы клялись... И бросились друг-другу мы на шею. И плакали в восторге молодом... И что ж потом? Что ж вышло? — Ничего!» («Исповедь лишнего человека»). О. бичует этих «мечтам не верящих мечтателей» за расхождение слова и дела, но подчас признания такого рода появляются у него самого: «Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем... Но мы вокруг не встретили участья. И лучшие надежды и мечты, Как листья средь осеннего ненастья, Попадали и сухи и желты» («Друзьям»). Или много позднее: «Тебе с тоскующей мечтой не совладать, изгнанник добровольный» («Радаев»). Все эти мотивы возникли у О. не случайно. Они свидетельствуют о некотором остаточном грузе сословно-классовой психологии, от которого не могли вполне избавиться революционеры дворянского периода. Тем не менее уже в эту пору ведущим началом идеологии О. являлся конечно не либерализм. О. приблизился к революционно-демократическим идеологам крестьянской революции гораздо более, чем многие другие поэты той поры. Этот переход на новые позиции со всей силой отразился на творчестве О. в 1860. В стихотворении «Сон» поэт рассказывает о «священном гневе», который заставил его сорвать «дланью дерзновенной» венец с главы царя. «Довольно, я вскричал, — погибни наконец Вся эта ветошь ненавистной власти! Пророческая мощь мою вздымала грудь, И царь бледнел, испуганный и злобный. В народе гул прошел громоподобный...» В стихотворении «Студент» он воспевает «гонимого местью царской и боязнию боярской» революционера-демократа, кончившего свою жизнь «в снежных каторгах в Сибири». В поэме «Тюрьма» он радуется тому, что он народу не чужой: «И час придет, и час пробьет — Мы свергнем рабской жизни муку — И мне мужик протянет руку, Вот что мне надо! для того Готов стерпеть я без печали Тюрьму и ссылку в страшной дали».

Все эти мотивы разумеется никак не могли возникнуть в творчестве либерального поэта: в них звучит непримиримая ненависть О. к крепостническому режиму.

В стилевом отношении поэзия Огарева представляет собой явление переходного периода. Порывая не только со средой крепостников, но — по мере обострения классовых конфликтов — и с либеральными группами дворянства, Огарев перестает удовлетворяться только сменой однородных поэтических мотивов, стремясь найти адекватную форму новому отношению к действительности, выросшей политич. мысли и револ. практике. Путь О. в этом отношении аналогичен пути Рылеева от «Дум» к историческим и народным сюжетам «вольнолюбивых» поэм с одним однако отличием: политическая лирика О. искала не эпических, а ораторских форм — следствие сознательной пропагандистской установки поэта. Все более отчетливо ораторская установка сказывается и в многочисленных у О. посланиях и посвящениях («Искандеру», «Герцену», «Предисловие к „Колоколу“», «На смерть Пушкина» и др.). Идеологическая и художественная близость Огарева к Рылееву ни в какой мере не случайна: «Рылеев был мне первым светом... Отец по духу мне родной — Твое названье в мире этом Мне стало доблестным заветом И путеводною звездой» («Памяти Рылеева»). Но конечно это продолжение рылеевской традиции крайне осложнялось той особо сложной обстановкой политических условий, которые характеризовали эпоху последекабрьского разгрома. Возникающие в этой атмосфере мотивы философской лирики, рефлексии носят особенный характер. Рефлексия О. вызвана была напряженными поисками новой революционной среды — среды «наследников декабризма». Именно рефлектирующая лирика О. 30—60-х годов впоследствии переросла в боевую гражданскую лирику, интенсивно разрабатываемую поэтом и вносящую ряд новых черт в поэзию О. Гл. обр. ко второму периоду деятельности О. относятся политические эпиграммы и пародии. По своей тематике молодой Огарев сближается с Лермонтовым, хотя поэзия Огарева в идеологическом отношении глубоко отлична от творчества томящегося в политическом тупике Лермонтова. В дальнейшем эти связи слабеют. Об отношении О. к поэзии Лермонтова см. статью-дневник О. «С утра до ночи».

Характерно однако, что уже в 40-х гг. и в поэзии и в поэтике Огарева возникают мотивы реалистической лирики, противопоставленные и мистико-романтическим и субъективистским мотивам предшествующего периода. В ряде произведений, посвященных крепостной деревне, намечается выход за пределы прежнего стиля. Однако законченного нового стиля О. не создал.

Поэзия О. обладает несомненными достоинствами простоты, искренности, политической насыщенности, представляя собой отображение одного из самых сложных этапов в истории русского революционного движения.

Литературная деятельность О. до сих пор не нашла правильной оценки. Буржуазно-эстетическая критика подчеркивала в О. усадебного лирика, поэта дворянского упадка, рефлексии, безвольной грусти, систематически искажая ведущее революционное содержание его поэзии. Высоко оцененная многими современниками (см. напр. отзыв Н. Г. Чернышевского, сохраняющий все свое значение и до настоящего времени), поэзия О. получила впоследствии искаженное освещение в серии высказываний от П. В. Анненкова, В. П. Боткина, Н. Щербины до Ю. Айхенвальда, А. Волынского и мн. др. Знаток биографии О., М. О. Гершензон подчеркнул в ряде своих статей именно те стороны его поэзии, которые делали О. причастным литературной традиции либерализма. Лишь в отдельных отзывах, напр. Андреевича (Соловьева), намечается правильная оценка: «В лирике Огарева, — пишет критик, — лучше всего протестующее настроение, ее ненависть к крепостничеству и ее порывы к свободе». Задача марксистской критики заключается в том, чтобы разрушить либерально-буржуазную легенду об О. и восстановить подлинное революционное значение его политической и литературной деятельности.

Список литературы

I. Стихотворения, М., 1856

То же, изд. 2-е, М., 1859

То же, изд. 3-е, М., 1863

То же, Лондон, 1858

Стихотворения, 2 тт., под ред. М. О. Гершензона, изд. М. и С. Сабашниковых, М., 1904

За пять лет (1855—1860). Политические и социальные статьи, ч. 2. СтатьиН. Огарева, Лондон, 1861

Essai sur la situation russe, Лондон, 1862

Юмор, с предисл. И-ра (А. И. Герцена), Поэма, Лондон, 1857

То же, с предисл. Я. Эльсберга, изд. «Academia», М. — Л., 1933

Трилогия моей жизни, «Русская мысль», 1902, XI

Исповедь лишнего человека, там же, 1904, VIII

Русские пропилеи. Материалы по истории русской мысли и литературы. Собрал и приготовил к печати М. Гершензон, том II, Москва, 1915

История одной проститутки, с примечаниями Н. Бродского, сборник «Недра», книга II, Москва, 1923

С утра до ночи Записки-дневник 1872—1873 гг., с послесл. С. Переселенкова, «Литературная мысль», Л., 1923, I

Записки русского помещика, «Былое», кн. XXVII—XXVIII (Л., 1925)

Переселенков С. А., «С утра до ночи». Статья-дневник Огарева

сб. «Архив Н. А. и Н. П. Огаревых». Собр. М. Гершензон, под ред. и с предисл. В. П. Полонского, Гиз, М. — Л., 1930

Гурштейн А., Забытые страницы Огарева, «Литература и марксизм», 1930, II

Переселенков С. А., Из литературного наследия Н. П. Огарева, «Литература», I, под ред. А. В. Луначарского, Ленинград, 1931 (Труды Института новой русской литературы Академии наук СССР)

Мендельсон Н., Письма Н. П. Огарева, «Новый мир», 1931, V

Его же, Письма Н. П. Огарева, сб. «Звенья», М. — Л., 1932

Его же, Забытые статьи Н. П. Огарева, там же, М. — Л., 1933, II.

II. Чернышевский Н. Г., Эстетика и поэзия, СПБ, 1893, и в «Полном собр. сочин.», т. II, СПБ, 1905

Тучкова-Огарева Н., Воспоминания, Москва, 1903

Пассек Т., Из дальних лет, изд. 2-е, СПБ, 1905—1906

Анненков П., Литературные воспоминания, СПБ, 1909

Гершензон М. О., История молодой России, М., 1923 (ст. «Лирика Огарева»)

Мендельсон Н. М., Н. П. Огарев, «История русской литературы XIX в.», т. II, М., 1911

Неведомский М., К 100-летней годовщине Н. Огарева, «Наша заря», 1913, X—XI

Андронов И., Н. П. Огарев, Очерк жизни и творчества, с предисл. Н. Котляревского, П., 1922

Герцен А. И., Былое и думы, изд. «Academia», М. — Л., 1932 (см. по указателю)

Черняк Я. З., Огарев, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огаревском наследстве (Дело Огарева — Панаевой), По архивным материалам, (Предисл. Л. Б. Каменева), изд. «Academia», М. — Л., 1933.

III. Тихомиров Д. П., Материалы для библиографического указателя произведений Н. П. Огарева и литературы о нем, «Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук», том XII (1907, кн. IV). Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, М. — Л., 1924

Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М. — Л., 1928.