На Руси московской

.

В 1147 г., как об этом сообщает Суздальская летопись, князь Юрий Долгорукий нназначил своему союзнику, черниговскому князю Святославу, втречу "на Москве".

Это было превое упоминание о Москве, и с него ведёт счёт годам наша столица. Удобное географическое положение Москвы у пересечения водных торговых путей, развитие ремёсел и земледелия, приток населения из дркгих земель постепенно превращают небольшую деревянную крепость в центр Русского государства. С XIV в. сюда перемещается светская и духовная власть, здесь сосредоточиваются письменность и культура Старой Руси.

Занимая выгодное географическое положение, Москва оказалась на стыке двух основных русских наречий - северного (окающего) и южного (акающего). Первоначально говор Москвы был смешанным, однако с голами здесь всё увереннее утверждалось акающее произношение - типичная и устойчивая черта будущего русского литературного языка. Это благоприятная особенность московского произношения не осталась незамеченной. "Московское наречие, - писал М. В. Ломоносов, - не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы о, как а, много приятнее".

Общепризнанно, что русский национальный язык сложился на основе говора Москвы.

Период становления Москвы как столицы Русского государства был весьма важным и для развития русского литературного языка. Мы уже упоминали о том, что после принятия христианства в Древней Руси образовались как бы два языка: церковнославянский (сложившийся на основе старославянского) и древнерусский - исконный язык восточных славян. Церковнославянский язык использовали при богослужениях, при написании церковных книг, он не во всём был понятен простому люду. Недаром автор русской грамматики, вышедшей за рубежом в XVII в., Генрих Лудольф так характеризует применение этих языков: "Точно так же никто из русских не может писать или рассуждать по научным вопросам, не пользуясь славянским языком, так и наоборот, - в домашних и интимных беседах нельзя никому обойтись средствами одного славянского языка: Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски".

На деле же, конечно, происходило непрерывное смешение церковнославянских и древнерусских особенностей языка. Например, ещё в "Слове о полку Игореве" мы встречаем и церковнославянизмы (храбрый, глава, град, злато, Владимир, брань, вран, древо), и русизмы (хоробрый, голова, Володимер, боронь, болото). В различных по жанру памятниках древнерусской поры церковнославянизмы и русизмы были представлены в разных пропорциях. В богослужебных книгах, естественно, преобладали церковнославянизмы; наоборот, договоры, летописи, грамоты, "Русская правда" (свод законов древней поры) имели в своей основе восточнославянский элементы.

Русский язык постепенно осваивал церковнославянскую лексику, используя как её важное стилистическое средство. Церковнославянизмы стали применяться в книжном, высоком стиле. Так, для разговорной, бытовой речи привычно было употребление исконно русского варианта ворота, церковнославянское же слово врата (отсюда наше современное - вратарь; первоначально оно значило: "привратник, сторож у церковных ворот") обычно встречалось в книжных выражениях и названиях: врата храма, царские врата, врата премудрости. Вспомним у Пушкина: "Твой щит на вратах Цареграда:" Впоследствии некоторые церковнославянизмы и русизмы получили тонкие смысловые оттенки, сохраняющие информацию об их различном происхождении и сфере применения. Возьмём для примера русское слово борода и церковнославянское брада. В "Словаре:" Ожегова (1972) последнее снабжено пометой (стар.) - старинное. А вот что писал в ХIХ в. об этих словах профессор П. А. Плетнёв, вспоминая о своей лекции в Петербургском университете: "Я изъяснил, что нет в языке слов равнозначащих совершенно, потому что с лексиконным значением в голову приходит с каждым словом идея века, народа, местности, жизни. Всё это удалось мне выяснить простым примером - борода и брада. Первое так и рисует читателю Русь в виде её мужика, купца или попа. Второе каждого из нас переносит во времена патриархов: в жизнь восточных народов и проч., оттого только, что это слово врезалось в память из церковных книг".

Но вернёмся в Московскую Русь. Выше уже говорилось, что церковнославянский язык сыграл большую роль в культурной и языковой жизни Руси, но исторически, как считают специалисты, он был обречён на отмирание. К XV в. церковнославянский язык сильно обрусел, многие демократические черты восточнославянской речи стали просачиваться даже в богослужебные книги.

Но XV в. принёс новое испытание русскому языку. В это время началась насильственная реставрация церковнославянского языка, искусственная архаизация письменной речи. Язык того времени, как образно заметил замечательный русский учёный, выдающийся лингвист академик А. А. Шахматов, "стал облекаться в ветхие ризы". Этот возврат к старому, византийскому наследию имел, конечно, глубокие общественно-политические и идеологические корни.

В XV в. турки захватили Сербию и Болгарию, пал Константинополь (так называемый второй Рим). Вот тогда и появилась теория, что Москва - это третий (и последний!) Рим. Усиление монархии требовало опоры в авторитете церкви. Церковники же, рассматривая живой, народный язык как проявление еретических взглядов, насильственно культивировали архаическую речь, возрождая и насаждая древние образцы письменности.

В этот период так называемого "второго южнославянского влияния" происходит правка церковных книг по греческим образцам, восстанавливаются буквы (кси, пси, фита и др.), не обозначающие даже звуков живой русской речи, свято чтутся традиции церковного произношения, изобретаются высокопарные, неестественные слова, усложняется синтаксис письменного языка. Пристрастие к "плетению словес", к предложениям, содержащим по десять причастных оборотов и нередко по 150 слов, было не случайным. Придавая письменному языку божественный, мистический характер, служители культа стремились сделать его недоступным для непосвящённых, оторвать его от влияния народной речи.

Вот, например, какие искусственные сложные эпитеты были в ходу во времена "плетения (или, как ещё говорили, "извития") словес": пение красногласное, колокола светлошумные и доброгласные, море многомутное, слава треблаженная, взор огнезарный, ангел солнцезарный, орел небопарный и т. п. Пышность замысловатых эпитетов и нарочитая запутанность синтаксиса служили у проповедников определённой цели - вызвать у слушателей благоговейное удивление и раболепное преклонение перед "величественными" словами церкви.

Но не все, конечно, во времена Московской Руси писали таким архаизированным церковнославянским языком. С "плетением словес" вступали в конкуренцию деловой стиль договорных и правовых грамот, разговорно-бытовая лексика челобитных и других светских памятников старины.

Простым, конкретным языком отличается написанный в XVI в. "Домострой", содержащий свод правил домашней жизни горожанина. Вот, например, какое наставление даётся в "Домострое" относительно поведения жены, хозяйки дома: "Да сам, чадо, что твориши, того жену учи: Умела бы сама и печи, и варити, и всякую домашнюю порядню умела, а всякое женьское рукоделье знала:". А вот совет о ведении хозяйства: "И блюда, и братены, и ковши, и лошки по лавке не валялися бы где, устроено быти в чистом месте лежало бы опрокинуто ниц:".

Смешение церковнославянских элементов и московского просторечия весьма характерно для посланий Ивана Грозного к Курбскому. Вот, например, торжественные, возвышенные слова: "Ты же, тела ради, душу погубил еси, и славы ради мимотекущия, нетленную славу презрел еси." Но задетый за живое возражениями изменника, в порыве гневных чувств Иван Грозный нередко сбивался на просторечие: ":таких собак везде казнят".

Живое и страстное слово протопопа Аввакума звучало в тёмные, страшные года раскола. Больше половины жизни провёл в тюрьмах и ссылках этот ревнитель старинного благочестия, упрямый борец за мирскую правду, Протопоп Аввакум был одним из идеологов старообрядческого движения против реформ патриарха Никона, стремящегося к установлению беспредельной власти официальной православной церкви. "Священство выше царства" провозглашал патриарх Никон, возвращая русские церковные обряды к греческим образцам. Это при нём, Никоне, было строго указано креститься тремя перстами, а никак не двумя. Низшее духовенство, поддержанное движением крестьян, стрельцов, казаков, бедных посадских людей, восстало против вселенских притязаний надменного патриарха, против ломки привычных русских обрядов.

Отстаивая старую веру, неистовый протопоп Аввакум обвинял в ереси патриарха Никона, гневно обличал царскую власть, даже самого царя. Мученицкая жизнь Аввакума завершилась мученицким концом. Преданный анафеме, он был заключён в Пустозёрский острог и вместе с тремя своими "соузниками" и собратьями по борьбе сожжён в срубе 14 апреля 1682 г.

Но сочинения писателя-протопопа не забыты историей. "Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и "Жития" его, - замечал М. Горький, - остаётся непревзойдённым образцом пламенной и страстной речи бойца".

Аввакум был не только "расколоучителем", идейным вождём старообрядческого движения. Он решительно порвал с принятой тогда манерой пышного "плетения словес", ухищрениями юго-западной риторики. Его, так сказать, языковая программа изложена в смелом обращении к самому царю Алексею Михайловичу: "А ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори свои природным языком, не унижай ево и в церкви и в дому". Оберегая простую, бесхитростную речь, Аввакум признавался: ":люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красити".

Никакой пересказ не даст полного представления о безыскусственном и волнующем языке Аввакума. Вот несколько строк из его "Жития" (они вряд ли нуждаются в переводе), рассказывающих о злоключениях мученика-протопопа в Сибири: ":взяли меня палачи, привели перед него. Он (начальник охраны Пашков) со шпагою стоит и дрожит; начал мне говорить: "поп ли ты или роспоп?" И аз ответщал: "Аз есмь Аввакум протопоп; говори: что тебе дело до меня?" Он же рыкнул яко дивия (т. е. дикий) зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой, и паки в голову, и збил меня с ног и, чекан (т. е. топор) ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши (т. е. раздев), по той же спине семьдесят два удара кнутом: Посем привезли с Брацкий острог, и в тюрму кинули, соломки дали. И сидел до Филипова поста в студёной башне; там зима с те поры живёт, да бог грел и без платья! Что собачка, в соломке лежу; коли накормят, коли нет:"

Словесным мастерством Аввакума восхищались писатели-классики XIX в.: Тургенев, Лесков, Л. Толстой и другие... Смело соединяя русское просторечие и элементы церковнославянского языка, протопоп Аввакум продолжал традиции древнерусской литературы, подготавливая почву для создания национального русского языка.

Итак, церковникам не удалось повернуть вспять колесо истории. Русский язык не пошёл по пути реставрации церковнославянских форм. В борьбу со "славянщизной" вступила живая, разговорная речь. В XVII в. наряду с церковным произношением, которого держались высшие круги общества, становится признанным простой московский выговор. Ослабели прежде неукоснительные орфографические нормы. Писцов и дьяков теперь уже не секли розгами за малейшие отступления от правил письма. В 1675 г. царь Алексей Михайлович издаёт указ, разрешающий писать "как кто произносит", "по природе тех городов, где кто родился и по обыкностям своим говорить и писать привык". Постепенно уступали свои позиции церковнославянские слова, например союзы егда, аще, дондеже, заменяясь русскими когда, если, покамест (пока).

Демократизация русской речи, увеличение числа переводных книг во второй половине XVII в. значительно расширили словарный запас языка. Усилился приток иноязычных слов, и теперь уже не из греческого языка, а преимущественно из западных: латинского, немецкого, польского. Были расшатаны, казалось бы, незыблемые устои церковнославянского языка, постепенно терявшего свою былую чистоту и монополию на господство в литературе. Позже, в XIХ в., русский писатель Константин Аксаков напишет о том времени: "Язык церковнославянский становится орудием произвольных вымыслов: Поразительно звучат в нём, резко противополагаясь в его характером и формами, тривиальные народные и иностранные слова и выражения, на которых лежит печать современности:"

Печать современности!.. Да, пока ещё, действительно, только печать. Единого письменного литературного языка с упорядоченной системой норм XVII в. не создал. Но уже была распахана нива, на которой скоро взойдут буйные всходы.

Горбачевич К.С.