Питер Пауль Рубенс. Биография

Питер Пауль Рубенс. Биография, начало

Питер Пауль Рубенс родился 2 июня 1577 года вдали от родины своих предков, в небольшом вестфальском городке Зигене в Германии, куда его отец, антверпенский адвокат Ян Рубенс, бежал с семьей, ища спасения от жестокого террора испанского наместника в Нидерландах герцога Альбы, преследовавшего протестантов. Детство будущего живописца прошло в Кёльне, где он, по его собственным словам, «воспитывался до десятилетнего возраста». Только после смерти мужа в 1587 году Мария Пейпелинкс, вновь принявшая католичество, получила возможность вернуться с детьми в Антверпен. Здесь одиннадцатилетний Питер Пауль и его старший брат Филипп были отданы в латинскую школу, вероятно в соответствии с желанием Марии Пейпелинкс видеть сыновей продолжателями дела отца. Но по стопам Яна Рубенса пошел только Филипп (1574—1611), получивший, как и когда-то его отец, степень «доктора обоих прав» (то есть гражданского и канонического) и ставший секретарем города Антверпена. А Питер Пауль, все сильнее ощущавший неодолимое влечение к искусству, с четырнадцати лет начал обучаться живописи у антверпенских художников. Из трех учителей — а ими были Тобиас Верхахт, Адам ван Норт (оба приходились Рубенсу дальними родственниками) и Отто ван Веен — последний был самым значительным... Отто ван Веен (1556—1629), или Вениус, как его чаще называли на латинский минер, придворный художник, крупный мастер «исторической» живописи (то есть живописи на библейские, мифологические и аллегорические сюжеты), выделялся среди своих антверпенских коллег широтой интересов. Большой знаток античности и итальянского искусства, он помимо живописи занимался литературой, сочинял замысловатые эмблемы к стихам Горация, делал гравюры для различных изданий. Он был автором философского трактата о живописи и создателем проектов триумфальных арок, аллегорических колесниц и кораблей, украсивших Антверпен "в 1599 году во время въезда в город новых правителей Южных Нидерландов, испанских наместников, — инфанты Изабеллы и эрцгерцога Альберта. И если Рубенс, хотя и испытавший определенное влияние творчества Вениуса, избрал другой путь в искусстве, он во многом унаследовал от своего учителя широту его образованности, стремление к которой, впрочем, приобрел еще в период ученичества в латинской школе.

В мастерской Вениуса Рубенс пробыл четыре года и в 1598 году получил звание свободного мастера антверпенской гильдии св. Луки. Но неутолимая жажда знаний, неустанное стремление к совершенствованию мастерства — эти неотъемлемые качества натуры Рубенса, заставлявшие его учиться всю жизнь, — побудили художника отдать дань традиции и отправиться в 1600 году в Италию, чтобы, по словам одного из старых биографов живописца, «вблизи созерцать там прославленные творения древнего и нового искусства и на их примере оттачивать собственное мастерство». Действительно, в становлении мастерства, сложении индивидуального стиля годы, проведенные Рубенсом в Италии, имели огромное значение. Но это был период, конечно, не ученичества в узком смысле слова, ибо Рубенс приехал в Италию с немалым багажом знаний и, по-видимому, достаточно сложившимся представлением о своей дороге в искусстве. Приобщение же к сокровищнице античной и итальянской культуры неизмеримо расширило кругозор молодого живописца, помогло ему выработать собственный художественный язык, утвердиться на избранном пути.

Вскоре по приезде в Италию Рубенс поступил в качестве придворного живописца на службу к мантуанскому герцогу Винченцо Гонзага, одному из крупнейших итальянских коллекционеров, страстному любителю наук и художеств. Он был знаком с Галилеем, покровительствовал Тассо и Монтеверди, держал знаменитый придворный театр. В роскошном дворце герцога находилось богатейшее собрание произведений искусства, пользовавшееся мировой известностью. Здесь Рубенс впервые познакомился с античными памятниками, увидел работы Тициана. Веронезе, Корреджо. Мантеньи, Джулио Романо. По поручению герцога он копировал имеющиеся во дворце картины, а также ездил с подобными заданиями в другие города Италии, причем особенно часто в Рим, Геную, Венецию, Флоренцию. Исполнял Рубенс и некоторые дипломатические поручения герцога, самым значительным среди которых была поездка в 1603—1604 годах в Испанию с подарками испанскому королю Филиппу III и его премьер-министру герцогу Лерме.

Первыми самостоятельными работами художника, исполненными в Италии, были, по-видимому, портреты. Винченцо Гонзага, устроивший в своем дворце галерею портретов «красивейших дам в мире: как принцесс, так и женщин не титулованных», привлек к работе над ними и Рубенса. «Поскольку Пьетро Паоло прекрасно пишет портреты, — писал он в марте 1603 года своему дипломатическому представителю при испанском дворе, — мы желаем, чтобы Вы использовали его талант для исполнения портретов благородных дам». «Галерея красавиц» не сохранилась. Но о характере украшавших ее портретов дает представление находящийся в собрании Эрмитажа «Портрет Маргариты Савойской, герцогини Мантуанской» (около 1608), исполненный соотечественником Рубенса, одновременно с ним работавшим при мантуанском дворе, Франсом Поурбусом Младшим (1569—1622). О нем уместно упомянуть уже потому, что портретов, относящихся к итальянскому периоду творчества Рубенса, в Эрмитаже нет, однако портретный стиль мастера первых лет его пребывания в Италии был еще очень близок к тому, который демонстрирует данная работа Поурбуса. Этот парадный портрет, запечатлевший савойскую принцессу в свадебном наряде невесты Франческо Гонзага, старшего сына герцога Мантуанского, представляет тип официального репрезентативного изображения, сформировавшийся во второй половине XVI века в испанском придворном искусстве и к началу XVII века ставший интернациональным. Как и большинство портретов подобного типа, он поражает некоторой дисгармонией сочетания живой пластичности в трактовке головы и кистей рук модели с бесплотностью в изображении самой фигуры, словно в броню закованной в расшитое золотом и драгоценностями тяжелое платье, с его выраженной геометричностью объемов. Однако Поурбусу нельзя отказать в утонченности вкуса и мастерстве, позволивших ему примирить противоречия и внушить зрителю впечатление гармонии общего строя портрета.

Если же говорить в целом о ставшем к началу XVII века каноническим типе придворного портрета, трудно не признать, что все характерные для него атрибуты, обусловленные строгими требованиями придворного этикета, — заданность позы, жестов, фона с его непременной драпировкой, внимание к передаче мельчайших деталей костюма, этого обязательного знака достоинства модели, — по существу, низводили работу художника до уровня искусного ремесла, оставляя мало простора для творчества и нередко способствуя превращению в близнецов портретов, исполненных разными мастерами. Неудивительно, что для Рубенса жесткие рамки такого жанра очень скоро оказались тесными, и уже через несколько месяцев после приезда в Испанию, в ноябре 1603 года, он с горечью писал советнику герцога Мантуанского, Аннибале Кьепшто: «Я соглашался на поездку для писания портретов, как на предлог — впрочем, малопочтенный — для получения более значительных работ... я не могу себе представить, чтобы Его Светлость (герцог Мантуанский.) стремился внушить Их Величествам (королю и королеве Испании) столь недостаточное представление о моем таланте. По моему разумению, было бы гораздо надежнее и выгоднее в смысле сбережения времени и денег заказать эту работу... кому-нибудь из придворных живописцев, в чьих мастерских всегда найдутся портреты, сделанные заранее. Тогда мне не пришлось бы терять время, деньги и награды всякого рода... ради недостойных меня произведений, которые каждый может исполнить к удовлетворению Его Светлости».

В этом резком, откровенном нежелании Рубенса заниматься «недостойными» его таланта работами сказалась, однако, не только сила его личного темперамента, неудержимо влекущая художника к сложным проблемам искусства большой формы. В немалой степени нежелание мастера иметь репутацию лишь портретиста было порождено укоренившейся в среде придворных живописцев практикой написания портретов, когда задача художника зачастую сводилась лишь к тому, чтобы в заготовленную заранее (нередко с помощью мастерской) композиционную схему «вставить» лицо модели, исполненное непосредственно с натуры. Но одна из существеннейших особенностей личности Рубенса в том и состояла, что к любому, даже неинтересному для него жанру он умел найти новый, подчас неожиданный подход, позволяющий направить по совершенно иному руслу все дальнейшее его развитие. Так и в «недостойный» его кисти жанр придворного портрета художник вдохнул новую жизнь, решительно освободив его от характерных для маньеристического искусства рубежа XVI и XVII веков жесткости письма, застылости композиций, напряженной замкнутости словно отгороженных от реального мира образов. Рубенс внес в портрет движение и жизнь, свободу живописной формы и богатство цвета, обогатил его своим чувством большого стиля, усилив значение фона — пейзажного или архитектурного — в подаче образа; в общем, сделал портрет достойной задачей подлинно монументального искусства. Но хотя в этом новом ключе Рубенс исполнил и в Испании, и особенно по возвращении в Италию — в Мантуе и Генуе — целый ряд настоящих портретов-картин, торжественных портретов-зрелищ, обладающих выраженным монументально-декоративным характером, его дарование монументалиста значительно полнее раскрылось в больших алтарных композициях, созданных для итальянских церквей. Эскиз одной из таких композиций — алтарного образа «Поклонение пастухов», предназначенного для церкви ордена ораторианцев Сан-Спирито (или св. Филиппа Нери, основателя ордена) в городе Фермо, имеется в собрании Эрмитажа. Впрочем, скорее, это не обычный эскиз, а моделло алтарного образа, то есть изображение будущей композиции в меньшем масштабе для показа ее заказчику. По примеру итальянских живописцев, такие моделло Рубенс выполнял часто, особенно в ранний период творчества.