Наполеон и Единая Европа

.

Мысли о мировом господстве.

Меттерних так писал о Наполеоне:

"Жажда всемирного владычества заложена в природе его. Можно ее видоизменить, задержать, но уничтожить нельзя: Мнение мое о тайных планах и замыслах Наполеона никогда не изменялось: его чудовищная цель всегда была и есть - порабощение всего континента под власть одного".

И ему как бы вторит сам Наполеон:

"Я хотел всемирного владычества, и кто на моем месте не захотел бы его? Мир звал меня к власти. Государи и подданные сами устремлялись наперерыв под мой скипетр".

Но это не просто жажда власти. Наполеон поясняет:

"Мое честолюбие?.. О да, оно, быть может, величайшее и высочайшее, какое когда-либо существовало! Оно заключалось в том, чтобы утвердить и освятить, наконец, царство разума - полное проявление и совершенное торжество человеческих сил".

Всемирное царство разума! И как же его достигнуть?

Наполеон все объясняет:

"Одной из моих величайших мыслей было собирание, соединение народов, географически единых, но разъединенных, раздробленных революцией и политикой... Я хотел сделать из каждого одно национальное тело".

Это, разумеется, только начало. А далее последует "европейский союз народов". Наполеон даже умиляется:

"Как прекрасно было бы в таком шествии народов вступить в потомство, в благословение веков! Только тогда, после такого первого упрощенья, можно было бы отдаться прекрасной мечте цивилизации: всюду единство законов, нравственных начал, мнений, чувств, мыслей и вещественных польз... Общеевропейский кодекс, общеевропейский суд, одна монета, один вес, одна мера, один закон... Все реки судоходны для всех, все моря свободны... Вся Европа - одна семья, так чтобы всякий европеец, путешествуя по ней, был бы везде дома".

Не стоит забывать, правда, что все эти слова Наполеон произносил уже на острове Святой Елены. Нет, чтобы пораньше! Тогда просвещенные европейские народы и сами бросились бы в его объятья. А так идея единой Европы была отложена почти на двести лет. Эта упрямая Европа не захотела жить ни по французским законам, ни по фашистским, ни по советским. Что-то она там такое все же придумала в наше время, но мы несколько отвлеклись от нашего героя.

Так что Наполеон не был искренним даже в изгнании (а у меня даже есть подозрение, что он так и не понял сути случившейся с ним трагедии). Об этом можно судить по его оценке своих поражений:

"Неудача моя произошла не от людей, а от стихий; море погубило меня на юге, а на севере - пожар Москвы и мороз. Так вода, воздух, огонь - вся природа оказалась враждебною всемирному обновлению, которого требовала сама же природа. Неисповедимы тайны Промысла!"

И снова его волнует проблема единой Европы:

"Но как бы то ни было, рано или поздно, это соединение народов произойдет силою вещей: толчок дан, и я думаю, чтобы после падения и крушения моей системы, оказалось возможным в Европе другое великое равновесие, помимо собирания и союза великих народов".

Какой же путь он предрекает?

"...старый порядок рушился, а новый еще не окреп и не окрепнет, без долгих и страшных судорог... Искры, может быть, будет достаточно, чтобы снова вспыхнул мировой пожар".

Прямо Нострадамус какой-то!

В 1807 году на параде французских войск в только что завоеванном Берлине прусский маршал Меллендорф восхищался:

"Какие чудесные войска!"

Наполеон возражает ему:

"Да, чудесные! Если бы еще было можно сделать так, чтобы они забыли о своем отечестве".

Для его грандиозных планов создания единой Европы, под французской, разумеется, гегемонией, из солдат надо было вытравить понятие о Родине, об отечестве. И это ему во многом удалось. О Наполеоне писали современники:

"Он до такой степени извратил природу французской армии, что она утратила всякую национальную память".

Часто для своих солдат Наполеон был больше, чем Франция, ибо там, где Наполеон, там и отечество.

У самого Наполеона к Франции были отнюдь не такие уж сыновние чувства. Он писал:

"У меня одна страсть, одна любовница - Франция: я сплю с нею. Она мне никогда не изменяла, она расточает мне свою кровь и свое золото".

Да, Франция для него совсем не Родина-мать, а лишь инструмент для достижения своих честолюбивых планов.

Помимо идеи о единой великой Европе у Наполеона проскальзывают и совсем иные мысли, ибо его постоянно притягивал Восток:

"Старая лавочка, нора для кротов - ваша Европа! Великие империи основываются, и великие революции происходят только на Востоке, где живет шестьсот миллионов людей".

Еще до египетского похода Наполеона одолевали мысли о всемирной монархии:

"Я вхожу в Константинополь с несметною армией, низвергаю турецкое владычество и основываю великую империю на Востоке, которая обессмертит меня в грядущих веках".

Не вышло... И на Святой Елене он еще продолжал вспоминать о своем плане:

"Если бы Акр был взят, французская армия ринулась бы на Дамаск и Алеппо и в одно мгновение была бы на Евфрате... Шестьсот тысяч человек (христиан) присоединились бы к нам, и как знать, что бы из этого вышло? Я дошел бы до Константинополя, до Индии, я изменил бы лицо мира".

Но, увы! Ему оставались только сплошные "бы".

И он вполне серьезно предлагал совместные походы в Индию сначала Павлу I, а потом Александру I, правда только после Тильзита. В 1811 году, за несколько месяцев до похода в Россию, он мечтает:

"Этот длинный путь есть лишь в конце концов путь в Индию. Александр [Македонский], чтобы достигнуть Ганга, отправляется также издалека, как я из Москвы... С крайнего конца Европы мне нужно зайти в тыл Азии, чтобы настигнуть Англию [в Индии]... Это предприятие, конечно, гигантское, но возможное в XIX веке".

Между прочим, в императорском обозе, шедшем на Москву, был особый фургон с коронационным набором - диадемой, мечом и порфирой. Поговаривали, что Наполеон собирался вторично короноваться на берегу Ганга, но уже императором Востока и Запада.

Запасливый был дядечка!

А незадолго до Бородина он получил из Парижа портрет своего сына и наследника. Младенец полулежит в колыбели и держит в своих руках императорский скипетр, украшенный маленьким глобусом.

Кто же он? Гений или шизофреник?

В 1811 году он посылает своему морскому министру Декрэ проект [к исполнению!] о постройке в течение трех лет двух огромных флотов - Океанского и Средиземноморского. Первый должен был базироваться в Ирландии [это еще при несокрушенной Англии], а второй - в Египте и на Сицилии. Предполагалось отправить экспедиции в Суринам, на Мартинику, за Мыс Доброй Надежды и т.п. Флоты должны были распределиться по обоим полушариям, чтобы утвердить мировое владычество Франции уже не только над Европой и Азией, но и над всем земным шаром. В том же 1811 году Наполеон говорил:

"Через пять лет я буду владыкою мира".

А оказался на Святой Елене.

Декре ужасался:

"Император сошел с ума, окончательно сошел с ума! Вот помяните слово мое: он когда-нибудь отправит всех нас к черту, и все это кончится ужасной катастрофой".

Но вслух такие мысли мало кто отваживался произносить. Полиция все-таки еще действовала.

На Святой Елене Наполеон, обозревая свои кампании, уже хотя бы сознавал, что он

"слишком поспешно кинулся на Москву".

Но тут же оправдывает себя:

"С большею медленностью я все предупредил бы, но мне уже нельзя было оставлять времени на раздумье. С тем, что я уже сделал и еще намеревался сделать, мне нужно было, чтобы в моей судьбе, в моей удаче было нечто сверхъестественное".

Я, конечно, поторопился, но выхода, мол, у меня уже не было. Спрашивается, а кто тебя так уж гнал? Россия ведь не собиралась наносить тебе удар в спину. Морозы виноваты! А маленькую Испанию ты за несколько лет так и не смог покорить. Там-то что тебе помешало? Но о таких досадных мелочах гении и не вспоминают. Вот и родилась Единая Европа почти на двести лет позже, чем мечтал Наполеон, но без такого оперативного вмешательства. Может оно и к лучшему!