Подготовить доклад

Историю пишут люди, отражая свое видение происходящих событий. Под
политикой памяти, а также под исторической политикой обычно подразумевают
совокупность приемов и методов, с помощью которых политические силы,
используя административные и финансовые ресурсы государства, стремятся
утвердить определенные интерпретации исторических событий.
Термин «политика памяти» появился в Германии еще в 1980-е гг., в
частности, в те годы канцлер Германии Гельмут Коль с его помощью стремился к
формулировке позитивного понимания немецкого патриотизма с тем, чтобы он не
строился исключительно на признании немецким народом собственной вины за
преступления Третьего рейха.
В начале XXI в. термин «политика памяти» стал широко использоваться в
Польше, где идеи проведения специфической исторической политики приобрели
значительную поддержку во имя утверждения «здорового патриотизма» и
противостояния «искажениям» польской истории внутри страны и за рубежом,
что привело и к активному использованию самого понятия «историческая
политика».
К концу первого десятилетия XXI в. этот термин стал активно применяться
исследователями для описания процессов и практических приемов в политике
посткоммунистических государств Восточной Европы. Хотя тенденция к
политизации истории имеет место во многих странах, однако именно в Восточной
Европе использование истории в политических целях приобрело в начале XXI в.
ярко выраженный характер. Это связано с рядом особенностей
посткоммунистических стран этого региона, и в первую очередь с проблемами,
возникающими при попытках ускоренного создания новых национальных
идентичностей в процессе строительства национальных государств.
Для проведения исторической политики стали использоваться особые
средства, в частности, организация институтов национальной памяти, создание
специальных музеев, принятие законов, направленных на закрепление в
общественном сознании той или иной трактовки исторических событий,
финансирование проектов, осуществляемых по политическому заказу,

использование контроля над средствами массовой информации и образованием,
учреждение памятных дней и проведение акций памяти.
В силу этого историческая память представляется ареной политической
борьбы с внешним и внутренним противником. Этим оправдывается отступление
от принципов профессиональной этики, ограничение свободы высказывания,
изменение принципов финансирования, результатом чего становится разрушение
пространства для диалога внутри страны и нагнетание конфликтности в
отношениях с внешним миром.
Рождение новой государственности стимулирует процессы скорейшего
и радикального разрыва с недавним прошлым, что, как правило, и происходит на
постсоветском пространстве. Сформулированный авторитетным польским
социологом П.  Штомпкой концепт “культурной травмы” [9] определяет стержень
нового исторического нарратива, направленного на политическое использование
прошлого. В странах Восточной Европы этот нарратив стал доминирующим на
рубежах нового тысячелетия.
Память оказывается ареной ожесточенной “борьбы за идентичность”,
а практики коммеморации (увековечивания памяти) – ключевым инструментом
государственной политики идентичности. “Посредством памяти нация
удостоверяется в собственной идентичности”; при этом прошлое, как справедливо
отмечает немецкий исследователь политики памяти и  мемориальной культуры
Алейда Ассман, “служит не только для того, чтобы удостоверять идентичность
посредством присвоения или отторжения, оно дает возможность увидеть иное
и понять его” [1]. Эта возможность, однако, далеко не всегда реализуется,
и оценка перспективных для политического развития направлений и  ограничений
такой политики становится ключевой задачей ее научного осмысления. На уровне
индивида память принимает формы личных воспоминаний и  представлений о 
прошлом, которые могут соотноситься, совмещаться или расходиться
с установками политики памяти, реализуемой от имени государства.
В  политической истории большинства национальных сообществ есть
“белые пятна”, вокруг которых нет общественного согласия, и  недалекое

прошлое оказывается объектом наступательной политики на волне ухода
поколения непосредственных но сителей памяти. “Большие нарративы”
о героической национальной истории вытесняются сегодня множеством
нарративов о жертвах и исторических травмах, что порождает новые линии
напряжений в пространстве мемориальной культуры [8], в историческом сознании
и идентичности. Как ключевое направление политики идентичности политика
памяти может быть монополизирована государством; вовлеченность в  такую
политику других субъектов и наличие механизмов обратной связи между ними
и государством – отличительная черта современного демократического развития
[2].
Разные интерпретации предлагаются от имени разных вовлеченных
в политический процесс акторов, заявляющих о своем праве голоса как
неотъемлемой норме демократического политического общежития. Изучение
механизмов политизации трактовок истории, того, как “исторические
интерпретации превращаются в политическое противоборство” [4], позволяет
прогнозировать возможные линии социальных и политических противостояний
и разрабатывать стратегии их преодоления.
Старая проблема доминирования групповых интересов в  формировании
повестки дня политики идентичности актуализировала опасность “восстания
меньшинств” [9] и риски дальнейшего углубления противостояний меньшинств и 
большинства в  разделенных обществах. Такое соперничество толкает
к пересмотру, казалось бы, устоявшихся оценок уже давнего прошлого. Примеры
переписывания истории крестовых походов (а  в России – истории Золотой
Орды) – это красноречивые свидетельства актуальности и активной роли не
только близкого, но и давнего прошлого в формировании ориентиров
идентичности новых поколений. Изучению метаморфоз коллективной памяти,
политики памяти и  практик коммемораций посвящен быстро растущий массив
литературы [10; 8; 11;].
В ряду проблем современной мемориальной культуры  – ритуализация
памяти, политкорректность как “форма общественного контроля,

осуществляемого на основе морализирования”, и  само морализаторство, от
которого не могут избавиться и  те, кто его критикуют. Между тем “официальная
вершина мемориальной пирамиды нуждается в  общественной легитимации, то
есть в  фундаменте, складывающемся из многообразной активности всего
общества” [2].
В этот контекст органично вписывается подъем национализма, за которым
стоят «политические причины системного характера: отчуждение от политики и 
институтов представительной демократии и поиски жизнеспособных
институциональных альтернатив. Сущностные характеристики “нового
национализма” определяет стремление членов пространственно локализованного
сообщества утвердить свою национальную идентичность, отличную от
идентичности, которая рассматривается как нормативная, будь то национально-
государственная или общеевропейская (опирающаяся на общие институты и 
общие приоритеты развития, которые диктуют элиты ведущих стран-членов).
Апеллируя на уровне территориальных сообществ к  праву граждан “самим
решать” и  “самим делать выбор”, политические элиты региона выстраивают
стратегии борьбы за экономическую и культурную автономию вплоть до
требований создания независимой государственности» [6].
Электоральная поддержка продвигающих автономистские идеи
политических сил носит во многом ситуативный характер, но опирается на
потребность в  четких ориентирах идентичности тех сообществ, с  которыми
люди связывают свои жизненные перспективы.
Происходящие процессы “дифференциации, увеличения многообразия
уровней управления и  организации политического пространства” выражают
в том числе “реакцию местных сообществ на происходящую глобализацию:
каждый мегаполис, каждый регион отвечает на нее поисками своей субъектности
через утверждение своей идентичности” [4]. Если иметь в виду субъективную
составляющую социальных изменений, то современное общество можно
рассматривать как “пространство постоянно изменяющихся идентичностей” [4],
а национальное государство и субрегиональные политико-административные

единицы в  его составе  – как территории конкуренции за ориентиры
политической идентичности.

ВЫВОД

История и память становятся не просто инструментом политической
борьбы, они формируют повестку дня и ориентиры политического развития.
Национализация исторических нарративов  – неизменный атрибут процессов
нациестроительства, утверждения молодой государственности. Но и в “старой”
Европе этот инструмент активно используется в  противостоянии Центра и 
регионов в контексте утверждения “нового национализма” и  легитимации его
установок в  массовом сознании. Транснационализации нарративов о  прошлом,
на которую ориентирована политика Евросоюза и ряда ее ведущих членов
(в первую очередь Германии) в  сфере образования и  мемориальной культуры,
противостоят целенаправленные усилия по ее ренационализации. Этот тренд
вышел за пределы “новой” Европы, его проводниками являются добивающиеся
автономии регионы и  политические силы, выступающие под сепаратистскими
знаменами.

Список литературы

1. Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. Москва,
Новое литературное обозрение, 2016. 232 с.
2. Идентичность: Личность, общество, политика. Энциклопедическое
издание. (ИМэМО РАН) Семененко И.С., отв. ред. Москва, Весь Мир, 2017. 992
с.
3. Ионин Л.М. Восстание меньшинств. Москва, СПб., Университетская
книга, 2013. 237 с. [Ionin L.M. Vosstaniye men’shinstv [Minorities in Uprising].
Moscow; Saint Petersburg, Universitetskaya kniga, 2013. 237 p.]
4. Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: Символическая политика
властвующей элиты и дилеммы российской идентич- ности. Москва,
Политическая энциклопедия, 2015. 207 с.
5. Малинова О.Ю., отв. ред. Символическая политика. Сборник
научных трудов. Вып. 1. Конструирование представ- лений о прошлом как
властный ресурс. Москва, ИНИОН РАН, 2012. 334 с.
6. Миллер А. Россия: власть и история. Pro et Contra, 2009, т. 13, № 3-
4, май-август, cc. 6-23.
7. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память.
Неприкосновенный запас, 2005, № 2-3 (40-41
8. Шеррер Ю. Германия и Франция: проработка прошлого. Pro et
Contra, 2009, т. 13, № 3-4, май-август, сс. 89-108.
9. Штомпка П. Социальное изменение как травма. Социологические
исследования, 2001, № 1, cc. 6-16.
10. European Historical Memory: Policies, Challenges and Perspectives. Study.
DG for Internal Politics. Policy Department B: Structural and Cohesion Policies. Culture
and Education. Brussels, 2015. 46 p.