Эссе на тему: А. де Кюстин "Россия в 1839 году"

Маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857) относился к числу тех литераторов, кого именуют писателями второго ряда. почтительный человек и автор романов из жизни светских людей: «Алоис» (1829), «Свет как он есть» (1835); наименование сообщает само за себя), «Этель» (1839), «Ромуальд» (1848), он боготворил вдобавок жанр путевых заметок, к которому относятся «Записки и путешествия» (1830); о Швейцарии, Италии и Англии) и «Испания при Фердинанде VII» (1838). Впрочем, в свое время Кюстин воспользовался большой известностью; средь воздыхателей его таланта был такой знающий ценитель, как Бальзак, который, прочитав книжку Кюстина об Испании, убеждал ее автора, что, «посвятив подобное творение всякой из европейских стран, он сотворит собрание, неповторимое в своем роде и поистине бесценное».
таковых талантливых литераторов среди современников Кюстина имелось немало, однако кто, помимо специалистов, ведает сейчас имена, например, Жюля Жанена или Альфонса Карра (называем этих двоих хотя бы потому, что их прозу предпочитал Пушкин)? Имя же Кюстина знают, и не лишь во Франции, и те, кто не прочел ни строки, им написанной. Эту известность ему принесла книга «Россия в 1839 году» — выпущенное в мае 1843 года повествование о путешествии, совершенном летом 1839 года.
Сам автор, пожалуй, не склонен был считать «Россию» своим основным произведением; меж тем именно эта книга, мгновенно же по выходе переведенная на английский и немецкий языки, дала ему европейскую славу.
В России же книга Кюстина была незамедлительно запрещена и надолго сделалась легендой для всех, кто не читает по-французски; можно сказать, что легендой она остается и до сегодняшнего дня, потому что все существующие ее «переводы» на русский язык воссоздают текст фрагментарно и представляют собой сделанные с разной степенью детали выжимки из него.
суженные переводы «России в 1839 году» вышли и в Европе, и в Америке; сами французы не раз издавали данную книгу, «сжав» ее до одного тома.
хотя при хотении французские читатели могут познакомиться и с полным текстом,та же возможность имеется и у тех, кто читает по-английски, в России же полный Кюстин до сих пор не издан.
Меж тем целый текст «России в 1839 году» и ее сжатые варианты — произведения разнообразных жанров. Авторы «дайджестов», выбирая из Кюстина самые хлесткие, самые «антирусские» пассажи, переменяли его книгу в памфлет. Кюстин же сочинил что-то абсолютно иное — автобиографическую книгу, рассказ о своем собственном (автобиографический момент здесь чрезвычайно важен) странствии по России в форме посланий к другу.
Кюстин предложил вниманию читателей свои воспоминания,эмоции и размышления, не пугаясь повторов и противоречий (он умышленно оговаривает эту особенность книги). «Россия в 1839 году» — создание не только об увиденной Кюстином стране, но и о нем самом; эта сторона дела абсолютно ускользает от внимания тех, кто читает «Россию» в укороченном виде, а ведь близкое знакомство с умным автором, возможно, принудило бы кого-то из читателей взглянуть с меньшим предубеждением к тому, о чем он рассказывает. Свою биографию Кюстин частично изложил в «России в 1839 году» (письма второе и третье). Был, однако, в этой биографии момент, о котором Кюстин, естественно, умолчал, однако который обладает большое значение для понимания его творчества и о котором безусловно информируют все его беспристрастные биографы. 28 октября 1824 г. , Кюстин, годом раньше утративший молоденькую супругу (она загнулась от чахотки) и после этого давший волю своим гомосексуальным склонностям, назначил на дороге в парижский пригород Сен-Дени встречу некоему юному солдату. результат удался самый печальный: друзья бойца избили и обокрали Кюстина; история заполучила огласку и скомпрометировала маркиза в глазах парижских аристократов, которые «пришли в такую ярость, будто им нанесли личную обиду, и спросили с Кюстина за то уважение, которое кормили к нему прежде».
С тех пор положение Кюстина в свете завоевало оттенок двусмысленности. С одной стороны, во многих домах его принимали, да и его парижский салон на улице Ларошфуко, равно как и загородное владение Сен-Грасьен, видал в своих стенах замечательных посетителей: Мейербера, Шопена, Берлиоза, Виктора Гюго и проч. С другой стороны, освободиться от печати отверженности Кюстину дано не было. Современник свидетельствует: «Он < заходит в гостиную, как обвиняемый в залу суда, — неровным шагом, потупившись, разговаривает неуверенно, действует нерешительно,неувереннорастерянноиспуганнобоязливобоязливо  <…> он напоминает игрока, которого компаньон схватил за руку, воскликнув: „Если данные карты не крапленые, я не прав, — но они наверняка крапленые“.
иной современник рисует образ еще более яркий — «довольно полного и грузного мужчины, облеченного прилично, без претензий», который сражает мемуариста «своими мглистыми речами, боязливыми остротами, роскошным познанием светских приличий, выдающим настоящего дворянина, мастерством довести все, что нужно, до сведения собеседника, мягеньким лукавством, комильфотными любезностями, которые пристали в скором времени юноше, чем взрослому мужу, странноватой застенчивостью и некиим сознанием своей приниженности, уязвимости, которое нехорошо сочеталось с меткими репликами, философическими наблюдениями и нескромными замечаниями, блиставшими среди этой густой смеси нездоровой скромности, меланхолии, мистицизма и низменной чувственности. Рассказчик и болтун он был бесподобный. Речи его не грешили ни излишней тяжеловесностью, ни чрезмерным блеском. Час пролетел, как одна минута, и он удалился бесшумно, как человек XVIII столетия. Графиня взглянула на свою ручку и осторожно тряхнула ею: „Бедняга маркиз, — произнесла она, — он очарователен, но я терпеть не могу его рукопожатий. Они мне отвратительны“. — „Отчего же? “ — „Его рука не жмет, а липнет“. — „Он говорит великолепно, его речь — истинный фейерверк“. — „Который тонет в воде, — продолжила графиня. — Тут такие печальные глубины, такие темные пропасти! Это Кюстин“. — „Ах вот оно что! “ — произнес я. Услышав мое восклицание, графиня улыбнулась».
дальше автор приведенных строк, Филарет Шаль, в конце концов подружившийся с Кюстином, превозносит многообразные совершенства сего «необыкновенного и несчастливого человека», который, «сжав зубы, сносил презрение общества» и был «честным, великодушным, порядочным, милосердным, красноречивым, остроумным, почти философом, изысканным, почти поэтом», — хотя характерно, что непосредственной реакцией на имя маркиза имелась брезгливость. неспроста этот же Шаль несколькими десятилетиями раньше, чем были написаны его мемуары, в рецензии на роман Кюстина «Свет как он есть» (Chronique de Paris, 22 февраля 1835 г. ) дозволил себе шуточку столь же прозрачную, насколько и оскорбительную: «Это не свет как он есть, а свет задом наперед, сочинение остроумного человека, привыкшего атаковать с тыла».
Выводить все особенности творчества Кюстина из его гомосексуальных склонностей, как это сделал в недавней заметке Б. Парамонов, настолько же наивно, насколько и абсолютно отвергать присутствие данных склонностей, как это сделал в своей изобилующей наигрубейшими фактическими погрешностями книжке М.