Эссе на тему: "Третьяковская галерея"

Если охватить взглядом пространство зала №20 Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке, замечаешь, насколько разнообразны жанры, в которых работал Иван Николаевич Крамской. В огромном зале с белоснежными стенами, высокими потолками и ярким естественным освещением мы видим и портреты, и бытовые картины, и религиозную живопись. Но больше всего портретов, как женских, так и мужских, как известных личностей, так и безымянных женских фигур. Крамской, оставивший обширное творческое наследие в русском искусстве, остался в памяти и как истинный мыслитель, признанный авторитет и идейный лидер Товарищества передвижников, чей талант и общественную значимость высоко ценил сам Павел Михайлович Третьяков, чей портрет мы можем видеть в правой части зала. Живописец и коллекционер много лет дружили и активно переписывались, обсуждая новые художественные явления и размышленяя о путях развития отечественного искусства. Крамской часто гостил в московском доме Третьяковых и на их даче в Кунцево. В его исполнении мы также можем видеть один из двух живописных портретов Веры Николаевны, жены Третьякова, помещенный в верхнем ряду противоположной стены.
Меня привлекли в первую очередь женские портреты. Вот «Девушка с распущенной косой» (1873, масло). Она совсем небольшая по размеру и близка, как говорится в описаниях, по манере исполнения к этюду. Написана она в реалистическом стиле, «для себя» и в эмоционально тяжелый для автора период жизни. На картине я вижу неизвестную девушку, хотя о ее имени и не думаешь, так завораживает это лицо. Она смотрит в пустоту. Ее лицо бледное до болезненности, кажется заплаканным. Глаза наполнены печалью и мучительными мыслями. Или отсутствием мыслей, будто она находится в данную минуту в прострации или глубочайшей задумчивости. Темные оттенки синей ткани под головой, коричневого фона и домашней одежды только подчеркивают бледность ее кожи. Ее состояние, очевидно, связано с внутренними страданиями. Однако невольно в глаза бросается элегантная сережка в ухе девушки, которая разбавляет общее печальное ощущение от портрета. Устало и равнодушно глядя в пустоту, героиня не обращает внимания на художника, пишущего ее портрет. Умело прорисованное лицо дает проникнуться ее тоской и усталостью во взгляде и позе. Мы застали ее в минуты обращения внутрь себя, душевных мучений. Но даже несмотря на это, девушка прекрасна. Под воздействием этой картины хочется размышлять о своей жизни, и верить, что героиня портрета преодолеет все душевные муки и найдет себя.
Считается, что работа «Женский портрет» (1885), изображающая юную девушку в белом платье, не завершена. Но какая-либо завершенность в нем уже кажется излишней. Кажется, что автор использовал это как изобразительный прием. Подробно проработано только лицо девушки, которая будто высвечивается из темноты фона в своем белом платье. Оно, как и руки, как раз таки не прорисованы, только едва намечены. Но живость и как будто очевидная динамика фигуры просто поразительны. Поза, выражение этой почти девочки – все как будто готова сойти с полотна. Я вижу и чувствую напряжение, исходящее от героини. Будто она хочет заговорить или что-то в этом роде. Эта девушка с лицом девочки не кажется красивой, в отличие от других красавиц Крамского. Однако изумительные контрасты света и тени на лице, его как бы подсветка источником снизу, белое светящееся из-за незавершенности пятно фигуры на темном фоне, легкая наивность и незамысловатость облика героини придают образу в целом поразительное внутреннее движение (не зря критики называли эту работу «лирическим стихотворением», «музыкальным ноктюрном».
И, пожалуй, моя любимая картина у этого автора, конечно, донельзя растиражированная и опошленная, но все равно бесконечно прекрасная, - это «Неизвестная» (1883), или как ее еще ошибочно называют, «Незнакомка». Действительно, нельзя не согласиться, что изображенная в самом деле не просто красива – а «шикарна», что выдает в ней принадлежность к «дамам полусвета». Шляпка, шубка, муфта, синие шелковые ленты отделки – все в ней модно и роскошно. «Кокотка в коляске», «дорогая камелия», «исчадие больших городов» называли эту загадочную незнакомку современники. Однако какая интригующая сила заложена в этой молодой женщине в коляске на фоне Аничкова дворца! Но я не соглашусь с тем, что женщина «не столько красива, сколько эффектна, "шикарна"». Она роскошна и внешне. В ней есть нечто восточное, яркое, сильное: Крамской подчеркивает дьявольщинку ее чувственных губ, темных надменных глаз, густых, с ломаным изгибом бровей. Очень красивое и очень дерзкое, надменное лицо. Эта тема красоты и порока еще будет модной далее в русском искусстве. Одна из самых ярких, на мой взгляд, жизнеутверждающих, сочных и раскованных картин Крамского, выразившая как никакая другая его незаурядное портретное мастерство.
Зал №25 – «Шишкинский» – первое ощущение – попадаешь в лесное царство (не зря Третьяков так и называл Шишкина "Лесным царем"). Вас окружат лесные чащи, мшистые поляны, густые дубняки, мохнатые развесистые ели и сосны. Желтый, пыльно-зеленый, бурый, цвет песка, коры, кроны – И.И. Шишкин признанный мастер-пейзажист, любимый многими. И хотя его кисти принадлежит много сельских пейзажей, проселочных дорог и дорожек, он настоящий «царь леса», что доказывает его экспозиция его зала.
Но начну с небольшого сюжета – «Уголок заросшего сада. Сныть-трава» (1884). Вообще в Шишкине меня всегда поражала «фотографичность» его живописи. Для ее понимания как бы не нужно «напрягаться», поэтому-то так и любим он «неискушенным» почитателем искусства, растиражирован на конфетных обертках и бабушкиных настенных ковриках. Но все не так просто. Это как с Пушкиным, наверное, – всяк его худо-бедно знает и имя треплет в дразнилках, но глубины, высоты и гениальности феномена это никак отменить не может. Вот, например, эта небольшая картина. Мы привыкли к эпическому Шишкину, мощным соснам, дубам, масштабным просторам родной и не родной природы. Но есть еще этюды И. Шишкина, как следы особенно понравившегося мотива какой-либо крупной картины, которые приобретали значение законченного произведения. Отсюда произошли «Мухоморы», выставленные в этом же зале, «Вечер. Дубы. Этюд». Художнику был интересен и так называемый «нижний этаж» леса и садов, парков – травы, мхи, папоротники. Мир природы он не делил на малое и большое. Поэтому существует несколько этюдов сныть-травы. На данной картине мы видим лишь простейший фрагмент сада, но выписанный необычайно любовно: живописные заросли травы, пронизанные солнечным светом, высокие, стройные стебли с белыми соцветиями-зонтиками, которые, кажется, источают согретый солнцем медовый запах; дачный забор – вот, собственно, и все нехитрые «персонажи» картины. Но, с другой стороны, этюд выписан так законченно и выразительно, как серьезное полномасштабное живописное произведение. Тем самым ощущается, что художник считает значительным этого простенький мотив. Почему же так трудно оторвать взгляд от этой работы? Видимо, потому, что, будучи оставленный без внимания человека, этот небольшой уголок сада прекрасен именно в своей простоте и естественности. Там, за забором, иной мир, измененный человеком в угоду своим потребностям, а здесь природе случайно даровано право быть самой собой... В этом, наверное, и заключается магия этой работы, ее гениальная простота.
Исключительное место в творчестве художника занимает известнейшая картина «Утро в сосновом лесу», те самые бессмертные «мишки Шишкина». Однако ни одна открытка или конфетная обертка не способны передать этот золотистый уют, это невероятное ощущение предрассветной прохлады, смолистый запах, шероховатость старого ствола и сухого мха. Как могучие эпические богатыри застыли древние сосны и ели, каждая веточка которых выписана с любовной точностью и позолочена просыпающимся солнцем. Излюбленные приемы – позолота хвойных деревьев и композиционная обрезка верхушек деревьев краем холста, создает ощущение, что деревья настолько огромны и мощны, будто бы не вмещаются даже в такое большое полотно. Возникает ощущение своеобразной комнаты, такого пейзажного интерьера, камерности, уюта. Будто ты, никем незамеченный, находишься внутри непроходимой чащи, где на поваленной сосне уютно резвятся медвежата.
Не многим менее знаменитая шишкинская «Рожь» (1878) объединяет два традиционных для художника мотива: поле с проселочной дорогой, убегающей вдаль, и могучие сосны. Покоем, раздольем и благодатью веет от этого пейзажа. Неслучайно критики сравнивали эти сосны с колоннами самых величественных древнерусских храмов. Розовый вечерний свет смягчает и согревает эту даже несколько театрализованную монументальную красоту. Низко над землей летают ласточки (к дождю?). Природа у Шишкина предстает как мироздание, но связанное с человеком. Для этого и для того, чтобы показать масштаб, художник оставляет две крошечные точки человеческих фигурок во ржи, незаметных в репродукциях.
Хотя пейзажи Шишкин писались с натуры, недалеко от родной Елабуги, что на берегу Камы, в его картинах никогда нет случайного, все согрето единой мыслью.