Западные концепции Востока

Введение
Работа Эдварда Вади Саида «Ориентализм. Западные концепции Востока» (1 ed. – 1978; rev. ed. – 1995) широко известна, однако приобретенная популярность во многом затемнила исходные положения и концепцию автора. «Ориентализм» рассматривается ныне в свете получивших широкое распространение с 80-х годов прошлого века исследований «ориентализма» (причем область применения данного термина для фиксации исследуемого объекта продолжает расширяться, включая с 90-х годов, в частности, проблематику «внутреннего ориентализма»). Столь быстрый рост разнородных и разнокачественных исследований, объединенных единым термином, заставляет вернуться к исходной работе, очертившей базовую проблематику «ориентализма» как объекта. Такого рода вторичное обращение к работам, приобретшим статус «классических», выступает одной из характерных черт социально-гуманитарного знания как такового, поскольку в последнем объект исследования достаточно явным и непосредственным образом задается самой процедурой описания и проблематизация описанного производна от того, каким образом осуществлено первичное описание объекта [см.: 2]
В теоретическом плане определяющими подход Саида выступают работы Мишеля Фуко и Ролана Барта. Но если Фуко неоднократно цитируется и концептуально задействованными оказываются как «Слова и вещи», так и последующие тексты («Археология знания», «Надзирать и наказывать», «Воля к знанию»), то единственный текст Барта, прямо названный в тексте, – «Мифологии» [1, с. 476].
Подобный выбор дает повод задуматься, что именно в структуралистских и постструктуралистских исследованиях европейских авторов является теоретически значимым для Саида. Теоретический импульс, заданный «Словами и вещами», прямо подчеркивается Саидом [1, с. 39], указывающим и на существенное отличие от подхода Фуко: «…В отличие от Мишеля Фуко, работам которого я многим обязан, я верю в то, что индивидуальность автора налагает свой отпечаток в любом другом отношении на анонимное коллективное тело текстов, образующих такую дискурсивную формацию, как ориентализм. […] Соответственно, в моем анализе используются такие текстуальные данные, которые направлены на раскрытие диалектики соотношения между индивидуальным текстом или автором и той сложной коллективной формацией, на которую его работа оказывает влияние». [1, с. 40].
Биография Э.В Саида
Эдвард Вади Саид (1 ноября 1935 — 25 сентября 2003) - американский интеллектуал, исследователь, критик, философ,литературовед, журналист, общественный деятель, выступавший в защиту прав палестинского народа. Эдвард Саид родился в Иерусалиме в 1935 г., в состоятельной протестантской семье Вади Ибрагима Саида и Хильды Саид. Имя ему дала мать, в то время восторгавшаяся принцем Эдвардом VIII.Через два года у него появилась сестра Розмари, которая впоследствии стала историком и писательницей. В 1947 г. он пошел в английскую школу имени Св. Георга. В дальнейшем семье пришлось уехать в Египет, где он продолжил обучение в местном отделении Колледжа Виктории, откуда был исключен в 1951 г.Эдвард Вади Саид (1 ноября 1935 — 25 сентября 2003, англ. Edward Wadie Said, араб. إدوارد سعيد‎‎) — американский интеллектуал арабского происхождения.
Профессор Колумбийского университета. Был президентом Американской Лингвистической Академии. Член Американской Академии наук и искусств, Королевского Литературного Общества, Американского Философского Общества. Литературовед, историк литературы, литературный и музыкальный критик, пианист. Культуролог, автор знаменитой книги «Ориентализм», жёстко критикующей западные воззрения на Восток и обвиняющей западную науку в духовной поддержке и оправдании колониализма. Активист палестинского движения. Был членом Палестинского национального совета. Главный консультант по делам Палестины в США.
Популярный журналист, жёсткий критик израильской политики в палестинском вопросе и сионизма в целом. Родился 1 ноября 1935 года в Иерусалиме в богатой арабской семье протестантского вероисповедания. С 1943 года семья большую часть времени проживала в Каире, но имела дом в Иерусалиме, в северной части квартала Тальбийе (Talbieh). Саид получил хорошее домашнее образование, с детства говорил на двух языках, английском и арабском. После провозглашения независимости Государства Израиль, бегства и изгнания арабского населения в 1948 году семья Саидов лишается дома в Иерусалиме и навсегда остаётся в Каире. Саид учится в Виктория-Колледж, в 1951 отправляется на учёбу в США. Бакалавриат в Принстоне, PhD в Гарварде. В 1963 году поступает на литературный факультет Колумбийского университета. Начиная с 1967 года, в связи с Шестидневной войной и оккупацией Израилем Восточного Иерусалима, становится палестинским активистом. Принимал участие в подготовке документов декларации ПНС на алжирской сессии в 1988 году. Стремился к пересмотру наиболее жёстких формулировок Палестинской хартии с целью открыть возможность для начала мирного процесса. В 1991 году вышел из ПНС из-за резкого несогласия с позицией Ясира Арафата, который поддержал Саддама Хусейна во время первой Войны в Заливе. Резко критиковал заключённые в Осло соглашения, называя их «инструментом палестинской капитуляции, палестинским Версалем». Был женат. Жена — Мариам Кортас, сын Вади и дочь Наджля. Последние двенадцать лет жил с диагнозом рака крови, подвергался интенсивной химиотерапии, радиотерапии и медикаментозному лечению, не прекращая активной жизни. Умер 24 сентября 2003 года в Нью-Йорке.
Ориентализм Э.В Саида
Сам текст Саида свидетельствует о наличии куда более глубоких теоретических расхождений с Фуко, чем заявленные автором во введении: Саид остается скорее в рамках классических «генеалогий» знания, простраивая нарратив о формировании, торжестве и кризисе «ориентализма» как способа мыслить восток (East) в качестве «востока» (Orient). «Ориентализм» Саида отсылает к «Персам» Эсхила, «Вакханкам» Еврепида, к Геродоту [1, с. 88 – 92], к Данте и Шекспиру [1, с. 108 – 109, 112 – 113]. Этот «ориентализм до ориентализма» выступает как некая культурная матрица, способная породить собственно «ориентализм» при наступлении подходящих условий – а именно, когда Запад обретет силу превратить восточные страны в объект своего воздействия (и тогда этот объект приобретет эксплицитные формы «Востока»).
Взгляд Запада, обращенный на восточные страны, позволяет одновременно: (1) конструировать себя в качестве некоего целого, противостоящего «Востоку» («негативная идентичность», продуцируемая и воспроизводимая уже классическими текстами и, следовательно, не связанная в тесном смысле слова с собственно «ориентализмом»); (2) эссенциализировать «Восток» и тем самым придавать ему статус объекта; (3) объектуализировать «Восток» (который выступает противоположностью Запада, приобретающим монопольный статус субъекта) и посредством этого легитимировать – более того, сделать единственно возможным – колониальное или полуколониальное господство Запада. В результате по интенции работа Саида оказывается ближе к «социологии знания», чем к выстраиваемой Фуко «археологии». Выстраивание «Другого», ментального зеркала, позволяющего определить себя, является извечной потребностью и фундаментальным первичным способом самопонимания и самоопределения.
«Ориентализм» тем самым оказывается не новым дискурсом, а использованием едва ли не извечного дискурса в изменившихся условиях – когда «Другой», интересовавший нас до этого исключительно в ментальном плане, причем интересовавший не ради себя, а исключительно как позиция, с которой делается возможным описание себя, оказывается в пределах нашей власти, из исключительно ментальной сферы попадает в сферу политического, экономического интереса. «Другой» был сконструирован ради целей, внешних по отношению к реальному субстрату, послужившему основой для данного конструирования – но затем он замещает в представлении того, по поводу кого он был сконструирован, образ оказывается сильнее реальности. Здесь скрывается тезис, еще дальше разводящий взгляды Саида и Фуко. С точки зрения работ Фуко с середины 1960-х до конца 1970-х, мы можем говорить об эпистемах и дискурсах, мы можем сопоставлять их между собой, но мы не можем сопоставить дискурс с «самой реальностью», эпистему с «объективными законами мира». Мы всегда описываем мир тем или иным образом – и обсуждая то или иное описание, тот или иной способ понимания, мы осуществляем это из того же самого дискурсивного пространства или иного, но всегда остаемся в пределах «уже данных» ментальных схем. Напротив, Саид противопоставляет «ориентализм» как ложный, искажающий взгляд на Восток реальности Востока: «С самого начала изучения Западом Востока последнему никогда не удавалось говорить за самого себя. Свидетельства Востока обретали достоверность только после того, как проходили сквозь очистительный огонь работ ориенталистов» [1, с. 436].
В этом контексте становится понятным, почему из всех текстов Барта именно к ранним «Мифологиям» Саид счел нужным сделать отсылку в тексте. «Мифологии», равно как и «Нулевая степень письма» – тексты, за относительно сложными конструкциями которых содержится презумпция возможности непосредственного доступа к реальности. «Мифологии» не только говорят о мифах мелкой буржуазии, но и опираются на «реальность как таковую».
Текст привносит искажение, но возможен нетекстовый опыт, возможно посредством текста описать «мир как таковой». В некотором смысле именно к «Мифологиям» ближе всего по содержанию и методологии «Ориентализм» Саида – как и ранний Барт, Саид стремится демифологизировать Восток, преодолеть миф «ориентализма».
Разнохарактерность параграфов книги выступает различными опытами демифологизации, по аналогии с множественностью вариантов разрушения мифа, опробуемых Бартом в своих заметках и теоретически осмысляемых в послесловии. Текст Саида включает фундаментальное притязание – подобно тому, как ориенталист считал возможным говорить о «Востоке» и вместо «Востока», поскольку последний не способен говорить за себя, так Саид претендует на разрушение данного пространства «говорения» за счет собственной привилегированной позиции. Он говорит из того, что для ориенталиста является «Востоком», т.е. своим собственным действием трансформирует объект в субъекта, и при том разрушает «Восток», поскольку утверждает возможность множественности субъектов вместо единого гомогенного объекта, обладающего неизменной, вневременной сущностью. В то же время позиция Саида скрывает в себе опасность вторичной «ориентализации» – Саид может быть услышан только постольку, поскольку он включен в «Запад», т.е. является западным человеком, говорящим вновь о «Востоке», говорящий иное, но фактически оказывающийся в рамках того же дискурса. Он, следовательно, может быть услышан ровно в той мере, в которой будет воспринят как «ориенталист», в данном случае говорящий против «ориентализма». Невосприимчивость к фундаментальной проблематике Фуко, проявленная в работе Саида, ведет к игнорированию базового затруднения – побежденные немы не потому, что не могут говорить, а потому, что у них нет своего языка, они принуждены говорить на языке победителя4 . Саид получает возможность говорить и быть услышанным в той мере, в какой он сам является ориенталистом – его дискурс закономерным образом оказывается един с коллегами-противниками и потому текст превращается, как позже высказался сам Саид, в «памфлет» [4, с. 626].
Тогда возникает вопрос: собственно, в чем значение работы Саида, если заявленные им цели оказываются нереализуемыми в силу наличествующего в них внутреннего противоречия? Преодолеть «ориентализм» – не сводимый к тем или иным фактическим утверждениям, но заключающейся в эс- сенциализации и объектуализации «Востока» – невозможно, но Саиду удается иное: проблематизировать дискурс, лишить его самоочевидности.
И здесь возникает фигура читателя, адресата книги – помимо явного адресата, западных интеллектуалов и тех же самых ориенталистов, у книги есть более важный, но скрытый читатель – те самые «восточные люди», оказывающиеся объектом описания и воздействия со стороны Запада. Ведь «ориентализм» не только способ Запада говорить о Востоке, но он оказывается и языком самого Востока. Вестернизированный арабский интеллектуал, наподобие молодого Саида5 , воспринимает окружающий его мир сквозь призму того же «ориентализма», он сам становится «внутренним Западом» на Востоке – и его страна, его культура предстают в этой перспективе объектами его воздействия. Именно преодоление этого собственного «ориентализма» придает тексту пафос внутреннего освобождения – текст перерождается из жанра cultural studies в психотерапевтическую практику гештальтпереключения6 .Концепция ориентализма Э. Саида неотделима от серьезных изменений в историографии востоковедения, антропологии и постколониальной теории. Она вызвала как критические, так и хвалебные отзывы множества исследователей. После публикации Саидом книги «Ориентализм» наиболее крупные и известные историки выступили с критикой его идей. Причина этого заключалась в том, что Саид поставил под сомнение профессионализм западных исследователей, обвинив их в предвзятости и политической ангажированности.
Следует отметить, что до сих пор неясно, почему ориентализм Саида оказал такой значительный, а по мнению некоторых, разрушительный, эффект на историографию востоковедения, так как это не было первой попыткой критики западной науки. Критический анализ западных знаний о Востоке существовал и до работ Саида. Например, Абдуррахман аль&Джабарти, египетский летописец и свидетель вторжения Наполеона в Египет в 1798 г., не сомневался в том, что экспедиция была как эпистемологическим, так и военным завоеванием [3, c. 115]. Затем исследования А. Малика, Б. С. Кона и Л. Тибави отслеживали отношения между европейскими представлениями и правлением на Востоке [10, c. 200]. Тем не менее именно книга Саида вызвала беспрецедентную реакцию. По мнению многих исследователей, концепция ориентализма имеет явный политический подтекст [15, c. 201]. Однако если рассматривать ее только в этом свете, то легко оставить незамеченным тот факт, что Саид в своей работе прибегает к междисциплинарности, постоянно выходя за границы различных дисциплин. Именно поэтому для написания «Ориентализма» он использовал научные исследования, политические трактаты, литературу и филологию. Саид обращался также и к запискам путешественников. Важной спецификой и особенностью концепции ориентализма было то, что она заложила интеллектуальную и идеологическую основу для уничтожения оппозиции между Востоком и Западом. Идеи Саида позволили иначе взглянуть на понятия академической объективности. Однако его взгляды имели и негативное последствие. Публикация «Ориентализма» привела к дискредитации широкого спектра исследований по истории Востока, обвинив их в расизме и политической ангажированности. Все это обусловило раскол в историографии, разделив исследователей на сторонников и противников концепции ориентализма. Прежде чем рассмотреть основные критические обзоры, касающиеся концепции ориентализма, важно отметить, что все они содержали ряд общих замечаний. Основными объектами критики являлись следующие составляющие концепции ориентализма:
1. Восприятие Э. Саидом востоковедения как науки, служившей интересам западного колониализма. Это ставило под сомнение беспристрастность и академичность как исследователей истории Востока, так и их работы.
2. Использование концепции М. Фуко «знание — власть» как методологической основы для критики западного востоковеден 240 цензии в «New York Review of Books» обвиняет Саида в «отравлении» и «загрязнении» истинной истории востоковедения [13, c. 49]. Как утверждал Льюис, ориентализм в том виде, в каком его сформулировал Саид, был архаичным термином, который подвергли критике сами западные историки, поскольку эта наука уже не отвечала требованиям ученых [13, c. 51].
Современное же востоковедение, по его мнению, является слишком разнообразным и имеет мало сходства с парадигмой, существовавшей в XIX в. М. Керр, один из крупнейших западных востоковедов, счел аргументы Саида крайне неоднозначными. По его мнению, утверждение Саида, что «независимо от доброй воли ученых все они находятся под властью правящей элиты» и виновны в «распространении старых расистских мифов европейского ориентализма, чтобы способствовать делу западного имперского господства на Востоке», в лучшем случае «аргумент предвзятый и очень спорный» [12, с. 89]. Керр признавал, что у ближневосточных исследований в Соединенных Штатах были недостатки и предрассудки, но «должны ли мы винить исключительно западную традицию востоковедения и действительно ли она внесла решающий вклад в эту проблему — другой вопрос» [12, с. 88].
Керр считает, что связь между имперскими интересами и наукой исследовалась не при помощи анализа причин ее возникновения, а при помощи полемики между противоборствующими сторонами. Проводя критический анализ идей Саида, Керр обвинял его в том, что он изображает востоковедов в карикатурном виде. Однако следует отметить, что в то же время Керр полагал, что книга Э. Саида «Ориентализм» должна была быть написана, потому что она разоблачает, бесспорно, существующие западные предубеждения об исламе и арабах. Говоря о стереотипности и предвзятости западных работ, следует отметить, что в русскоязычной историографии можно найти исследователей, которые поддерживают точку зрения западных ученых.
По мнению российского исследователя А. Тесли, «побежденные немы не потому, что не могут говорить, а потому, что у них нет своего языка, они принуждены говорить на языке победителя. Саид получает возможность говорить и быть услышанным в той мере, в какой он сам является ориенталистом — его дискурс закономерным образом оказывается един с коллегами-противниками» [4, с. 3]. Другими словами, если западные востоковеды были предвзяты, исследуя Восток, то и Э. Саид также не смог избежать их стереотипов и недостатков. 241
Одной из центральных тем в критическом анализе ориентализма Саида было утверждение о том, что многие ученые в рамках западного востоковедения смогли избежать предубеждений и сохранить научную беспристрастность. Среди критиков громко звучало утверждение о том, что имперские интересы не могли быть столь сильными и подавляющими, чтобы исказить исследования огромного числа ученых из разных стран и исторических периодов, культур и академических сфер. Так, например, Льюис признал, что некоторые востоковеды, возможно, «служили или получали выгоду от имперского доминирования» [13, c. 54], но европейское исследование ислама и арабов началось за столетия до европейской экспансии и колониализма. Эти исследования активно развивались в таких странах, как Германия, которые никогда не осуществляли откровенную и последовательную колониальную политику. Другими словами, как утверждал Льюис, расистские взгляды и стереотипы могут оказать влияние на видение многих западных жителей, как это, несомненно, и было в XIX в., но стремление востоковедения как академической дисциплины всегда заключалось в необходимости уничтожать предубеждения и представлять действительность такой, как она есть. По мнению Б. Льюиса, заявления о том, что ориенталисты пытались достичь знаний о Востоке, чтобы доминировать над ним, «были до смешного неадекватными» [13, с. 54].
Для того чтобы сохранить западное востоковедение как академическую дисциплину, историки всегда подчеркивали в противовес Саиду, что взаимодействие науки с западным империализмом было периферийным и эпизодическим. Определить востоковедение как нечто большее, чем мимолетная ассоциация с властью, — это отказаться от восприятия науки как чего&то, что выше культурных и политических условий. Таким образом, многие исследователи и критики Саида признавали, что в рамках исследования Востока существовали расистские стереотипы, а также, с политической точки зрения, мотивированные искажения [15, c. 219]. Тем не менее идея Саида о том, что все западное востоковедение было напрямую связано и обусловлено западным колониальным господством, была неприемлема.
Также подвергался критике тот факт, что в своих исследованиях Саид опирался на концепции М. Фуко. Э. Саид считал, что ориентализм — это дискурс, который создает и делает узнаваемой такую категорию, как Восток. Поэтому Саид сливает воедино все тексты, касающиеся истории Востока, и формирует единое интертекстуальное пространство, объеди242 няя работы, отделенные десятилетиями, различными дисциплинами и странами. По мнению критиков Саида, это фрагментирует работы отдельных авторов, лишает их объективности [17, c. 203].
Льюис по этому поводу писал, что «Саид выбирал цели для своей критики произвольно, игнорируя основных ученых, их исследования и сосредотачиваясь на несущественных представителях и незначительных текстах» [13, с. 55]. Тот факт, что в своей концепции Саид сконцентрировался на взаимосвязи колониализма и научных исследований по истории Востока, принес известность и ему, и его идеям. Однако не следует забывать, что это позволило критикам обвинить Саида в узкости мышления и недостаточной аргументации. Использование им только западных исследований привело к тому, что его самого стали обвинять в ориентализме. Индийский ученый А. Ахмед жаловался, что работы Э. Саида «исследуют историю западной текстуальности о традиционных обществах Востока изолированно от того, как эта текстуальность была сформирована, принята, изменена интеллигенцией колонизированных 243 Что же касается других критических замечаний о концепции ориентализма, то необходимо отметить, что Э. Саид, будучи литературоведом, был далек от исторических академических кругов, что привело к некоторому пренебрежительному отношению к его идеям. Многие ученые концентрировались на том факте, что Саид был плохо знаком с исследованиями по истории Востока. Это повлияло на одностороннее рассмотрение фактов, которые были основой теории Э. Саида [15, c. 234].
По мнению критиков, недостаточное знание историографии Востока, этапов ее развития, привели Саида к ложным и скоропалительным выводам, упрощенному видению развития западного востоковедения. Помимо этого, для ученых был чужд дискурс Э. Саида, переполненный постмодернистскими терминами. Кроме того, очень важной составляющей критики была недостаточная аргументированность концепции Э. Саида. По мнению ряда ученых, из своего анализа ориентализма Саид исключил большое количество востоковедов. Историк Д. Литтл в своем критическом обзоре «Ориентализма» в «International Journal of Middle East Studies» удивлялся, почему Саид проигнорировал многих крупных исследователей и писал о том, что «он не может просто исключить часть ученых для своего удобства» [14, с. 121].
А. Хурани в «New York Review of Books» отметил, что ошибка Саида заключалась в пренебрежении большим количеством известных исследователей. Даже социолог Б. Тернер, который являлся сторонником Саида, отметил, что игнорирование таких ученых, как М. Уотт, К. Крагг, У. Смит, сделало его концепцию ориентализма уязвимой для критики, а также значительно обеднило ее [19, с. 112]. Первоначально исследователи восприняли концепцию ориентализма негативно. Тем не менее анализ Саида вызвал и позитивную реакцию. М. Дэлби, внеся вклад в обзор концепции в «Journal of Asian Studies», поддержал определение Саида, в рамках которого ориентализм — это дискурс. Дэлби утверждал, что «как минимум, и я настаиваю на этом, никто не должен думать, что он выдумал все это, потому что связь между востоковедением и колониализмом существовала всегда» [17, c. 204].
Т. Асад писал, что ориентализм был «не только сборником западных предубеждений и искажений об арабах и мусульманах», но прежде всего анализом «властных структур ориенталистского дискурса, характер которого воспроизводился снова и снова через академические тексты, фильмы о путешествиях, литературные работы, воображения и попутные замечания общественного человека» [15, c. 204]. 244 Восприятие Саидом работ по истории Востока как единого дискурсивного пространства, которое содействовало усилению колониализма, а также стало составляющей западной культуры, нашло поддержку среди многих исследователей. Междисциплинарный подход, привлечение концепции М. Фуко, которые использовал Саид, обогатило науку. Так, например, антрополог Дж. Клиффорд указал, что концепция ориентализма Э. Саида была «новаторской попыткой использовать Фуко систематически в расширенном культурном анализе» [8, с. 68].
Однако, как утверждал Клиффорд, проблема заключается в том, что Саид обращает особое внимание на отдельных авторов, а не на основной дискурс. Таким образом, Саид «снова обращается к традиционной интеллектуальной истории» [8, с. 73]. Б. Тернер, с точки зрения социологии, писал об ориентализме как о «картине, столько тонкой и разнообразной, что несмотря на то что в ней есть некоторые противоречия и недостатки», они не должны обесценивать этого «шедевра литературной, социальной и политической критики» [19, c. 111—112].
Для Тернера огромное значение концепции ориентализма Саида заключается в ее уникальности, в «комбинации методологического подхода литературной критики, структуралистского анализа и социологических знаний» [19, c. 110]. М. Aль&Дами в своей статье «Ориентализм и арабско&исламская история: расследование побуждений и принуждений ориенталистов» поддерживал мнение Саида относительно того, что ориентализм — это интеллектуальный результат европейского объединения власти со знанием.
Другими словами, это западное культурное явление, которое особенно связано с колониальным восприятием Востока, его людей и истории [6]. Подводя итог, необходимо отметить, что очень сложно найти еще одного столь противоречивого и столь влиятельного ученого в ХХ в., как Э. Саид. Его концепция ориентализма вызвала бурю протестов и непонимания среди крупных исследователей. Такая реакция отнюдь не является неожиданной, поскольку основная идея Саида заключалось в том, что все накопленные знания и все работы, которые создали западные ученые, являлись продуктом сосуществования науки и политики. Главной целью исследования Востока было установление пусть и не прямого, но политического контроля над данным регионом.
Создание стереотипных и ошибочных представлений о странах Азии и Африки, основанных на научных работах, записках путешественников и других источниках, позволяло Западу, по мнению Саида, сформировать свою 245 идентичность. Таким образом, можно говорить о том, что резонанс, вызванный концепцией ориентализма, обусловлен тем, что Саид нанес удар по имиджу самих востоковедов, обвинив их в пусть и не всегда осознанном, но сотрудничестве с властью. Важно отметить, что такая позиция Саида действительно имеет ряд спорных составляющих. Тем не менее нельзя отрицать, что востоковедение как наука носила прикладной характер. Однако, несмотря на то что идеи Саида носили неоднозначный характер, необходимо признать, что концепция ориентализма открыла новую страницу в историографии Востока. «Ориентализм», породив огромное количество дебатов и разделив востоковедов на противников и последователей Саида, дал толчок для начала новых исследований в русле постколониальной теории. Э. Саид провел четкую демаркационную линию между тем, чем было изучение Востока до него, и тем, каким оно стало после. Его работы привели к переосмыслению самого понятия «Восток».
Использование междисциплинарного подхода обусловило зарождение новых методов по изучению не только истории стран Азии и Африке, но и всемирной истории. Нарушение Саидом дисциплинарных границ послужило началом для поиска способов взаимодействия между литературой, историей, философией и антропологией и продолжило способствовать исследованиям в таких новых областях, как культурные, феминистские и постколониальные исследования [15, c. 210]. Конечно, и это очевидно, такие изменения в области науки не могут быть приписаны исключительно концепции ориентализма Саида. В то же время его работа является очень важной вехой дискурсивного изменения в литературных исследованиях, истории и антропологии. Эти изменения ставят под сомнение идеи происхождения власти, западного гуманизма и обеспечивают осознание того, что бинарные оппозиции по типу Восток — Запад обедняют науку и способствуют формированию стереотипов.
Значение идей Э. Саида для современности
Существует два полюса, два образа мышления, две культуры – Восток и Запад. С одной стороны цивилизации Востока, стремящиеся к сохранению традиций, устойчивого социального порядка, сложившихся религиозных и моральных стандартов поведения. С другой – антитрадиционная технократическая цивилизация – цивилизация современного Запада. Данное противопоставление вызывает непрекращающиеся споры: какой путь развития лучше, какой тип мышления является более правильным, будущее – за Востоком или Западом? Проблема взаимодействия Востока и Запада по-прежнему является актуальной в трудах ученых, культурологов, философов всего мира. Данная проблема стала ключевой в исследованиях выдающегося американского мыслителя современности, арабского происхождения, Эдварда Вади Саида. В своей книге «Ориентализм», опубликованной в Нью-Йорке в 1978 году, он раскрывает концепцию ориентализма, представляющую западный подход к исследованию ВостокаК этапу становления ориентализма относится период конца XVII – начала XVIII века. Восток при этом в большой степени связывался именно с географическим положением.
В самостоятельную же научную дисциплину ориентализм выделился в XVIII – XIX веках. Особенность его заключалась в том, что Восток определялся не в географическом, а в геосоциокультурном смысле. Этот период совпал с поворотным периодом в процессе углубления знаний европейцев о мире, связанных с активной колониальной экспансией и обширными территориальными приобретениями.
В результате возникла так называемая «теория колониального дискурса», утверждающая, что любое знание относительно, поскольку на формирование этого знания влияют как лингвистические формы и культурные представления, так и политические цели тех, кто это представление создает. Ориентализм Э.В. Саида стал важнейшим этапом в становлении этой парадигмы. Автор представлял ориентализм как сложную и многоуровневую «систему репрезентаций Востока со стороны Запада, включающую в себя представление о сути восточного человека» [10, с. 89]. Саид показывает, что европейская культура выиграла в силе и идентичности за с Второе – более общее значение ориентализма, которое заключается в его понимании как стиля мышления, основанного на «онтологическом и эпистемологическом отличии, сделанном между «Востоком» и (в большей степени) «Западом». Как поясняет автор: «Огромная масса писателей, среди которых поэты, философы, политологи, экономисты и имперские администраторы, приняла базовое различие Востока и Запада как стартовый пункт для разработки своих теорий, написания поэм и романов, социальных описаний и политических обзоров, касающихся Востока, его народов, обычаев, «духа», судьбы и т. д.» [21, с. 311].
Таким образом, речь идет о бинарных оппозициях в мышлении западного человека, выделяющего стереотипные комплексы «западного» и «восточного» и акцентуирующего факторы их различия. Наконец, в третьем значении ориентализм предстает как «корпоративный институт, имеющий дело с Востоком посредством заявлений о его сущности, формирования взглядов на него, обучения ему, заселения его, осуществления господства над ним. В данном понимании ориентализм формируется к концу XVIII века. Автор использует понятие М. Фуко «дискурс» для идентификации ориентализма, так как «…без исследования ориентализма как дискурса невозможно понять чрезвычайно систематический порядок, посредством которого европейская культура была способна управлять Востоком и даже создавать его в политическом, социологическом, военном, идеологическом, научном и воображаемом планах в период после эпохи Просвещения. Более того, так как ориентализм был столь авторитетен, то я верю, что ни один пишущий о Востоке, думающий о нем или работающий там не мог не оказаться в рамках ограничений, накладываемых ориентализмом на мысли и действия. Вкратце: из-за существования ориентализма Восток не стал свободным субъектом мысли или действия и до сих пор не является им» [21, с. 326].
Таким образом, ориентализм в концепции Э.В. Саида предстает как особое дискурсивное поле, систематическая практика суждений о Востоке, описывания и объяснения его в целом, как система знаний о Востоке, репрезентаций «Другого» [19, с. 43]. Лейтмотивом труда Э. В. Саида «Ориентализм» является тезис утверждающий, что понятие «Восток» (Ориент) было преднамеренно придумано в Европе с целью самоидентификации. Выражаясь иначе, средневековой Европе был нужен некий «инаковый чужой». Как правило, «чужой» не бывает хорошим, он либо «кровожадный сарацин, мавр», либо «захватчик турок- янычар», либо сметающий все на своем пути «татарин» [21, с. 457]. Хотя все эти «чужаки» и были выше как в духовном, так и в материальном плане, нежели средневековая Европа, европейцы этих самых «чужаков» отождествили со всеми отрицательными качествами. Шаблоны и клише «ориентализма» имеют множество форм, но всех их условно можно подразделить на следующие две категории с выраженным «гендерным» характером: «ксенофобские» (негативно-пугающие) и «ксенофилические» (притягательные). Если «ксенофобские» формы преподнесения «инаковости» Востока опираются на пугающие, отталкивающие характеристики «чужого», то «ксенофилические» формы преподнесения «инаковости» Востока берут за основу «экзотические», «притягивающие» характеристики «чужого». «Ксенофобские» шаблоны (т.е. ксенофобские «ориенталистские» представления), например априорные утверждения как «восточный деспотизм, «фундаментализм», «ислам-религия меча», приунижают, и в конечном счете, демонизируют восточного мужчину. «Ксенофилические ориенталистские» шаблоны, например мифы о «гаремах», «восточных красавицах», «восточных женщинах закабаленных их деспотичными восточными мужьями», сенсуализируют, пассифицируют и окружают ореолом таинственности и притягательности восточную женщину[10, с. 142].
Заключение
Можно сделать следующий вывод: под ориентализмом подразумевается не наука «востоковедение», а стиль идеологизированного мышления (которая в определенной степени была спроецирована на науку востоковедение) и форма интеллектуального доминирования, реструктурирования и осуществления власти над так называемым «Востоком», обоснованный «бытийным (онтологическим) и эпистемологическим отличием сделанным между Востоком и Западом, в котором Восток, как правило, предстает как зеркальное отражение положительного Запада». Саид подчеркивает, что Восток не является случайным фактом природы. Он не просто существует, так же как существует сам Запад. Ученый приводит в качестве примера высказывание Вико о том, что люди творят свою историю сами, и то, что они могут познать, зависит от того, что они могут сделать, – и распространить его на географию, поскольку и географические, и культурные сущности – такие, как отдельные местоположения, регионы, географические сектора, как «Запад» и «Восток» – рук