Святой Франциск и его время

Св. Франциск родился в 1182 г. в италийской коммунe, свободном городе, находящемся в лоне умбрийских Аппенин, когда в обществе существовала уникальная ситуация. Средневековые единство и универсализм еще не нашли полного философского и художественного выражения, какого они достигли в следующем веке, во время синтеза схоластики, великих готических соборов и, наконец, "Божественной комедии". Вместе с тем, средневековые единство и универсализм утрачивали свое политическое и религиозное значение. В самом деле, империя после смерти Фридриха Барбароссы считалась скорее врагом, с которым нужно бороться, чем властью, которую нужно признавать; в Германии ее раскалывали феодалы и свободные города, в Италии - коммуны.

С другой стороны, если господствующими доктринами в школах и среди образованных людей являлись доктрины Церкви; если Церковь после реформы Григория VII постоянно увеличивала свою руководящую силу в святости и влиянии; если Папы были прекрасными священниками, юристами и политиками; если Церковь во время правления Иннокентия III достигла одного из лучших моментов своей истории, то в народных массах ереси распространялись со скоростью микробов.

Однако в Италии обнаруживается новый факт. Среди двух значимых сил (Церковь и империя) появилась третья сила, которую поддерживали епископы и с которой боролись феодалы, - коммуна. Коммуна - это группы горожан, которые трудятся, производят, перевозят, путешествуют, манипулируют деньгами, а вместе с ними и властью, и стремятся к самоуправлению, отвергая феодальное подчинение и вмешательства крупных и мелких вассалов; коммуна - это концентрация ранее рассеянных свободных крестьян; медленное растворение деревенского плебса в городском, замена земельной системы денежной, увеличение количества рынков и ярмарок, а также небольших промышленных и торговых предприятий, в которых ремесло развивается посредством узкой специализации под руководством мастеров.

Это радикальное политическое и экономическое изменение, зарождающееся внутри универсализма империи, породило гораздо более активную и подвижную жизнь, чем в феодальные времена, с различными духовными потребностями, которые выражались, среди прочего, в чрезвычайно значимом факте распространения и использования даже в официальных бумагах разговорной латыни. Изменение языка - довольно трудная вещь, которая не происходит без изменения общества; разговорная латынь говорит о новом народе.

Этот новый народ, собранный в коммуны, избегал феодальной иерархии, а вместе с ней и благотворного влияния одной из самых больших сил Церкви - монастырей. С тех пор как святой Бенедикт дал латинскому Западу устав монашеской жизни, в котором к существующей практике молитвы и строгости добавил принцип труда и умеренности, аббатства стали важными центрами евангелизации, воспитания и культуры в годы господства варваров и феодализма. Бок о бок с самовластием замков и зачастую противореча ему, возникали аббатства, вокруг которых формировались поселения работников, трудившихся под руководством аббата и монахов.

В аббатствах были собственные библиотеки и школы; обрабатывались обширные территории, осушались болота, осваивались новые земли; они, вместе с сельским хозяйством, порядком и благосостоянием, несли Крест туда, где еще молились идолам. По инициативе святого Григория Великого бенедиктинцы стали первыми миссионерами; св. Августин Кентерберийский со своими сорока монахами обратил в веру Англию; св. Бонифаций - Германию; св. Адальберт - в Венгрию и Богемию.

Бенедиктинский устав с течением времени породил другие ветви, жаждущие обновления, например, клюнийцев и цистерцианцев во Франции и камальдолийцев и валломброзан в Италии. Этими сильными ветвями, пустившими ростки от большого бенедиктинского ствола в X и XI вв., были присоединены к Церкви и цивилизации зоны, принадлежавшие ранее варварам в Германии, Шотландии, Ирландии и Скандинавии.

В первые десятилетия XII в. среди цистерцианцев был великий деятель, человек, который, подчиняясь Риму, вышел за пределы монастыря как реформатор монашества и миссионер в крестовых походах, оставаясь при этом, как и в своей келье, высочайшим мистиком: св. Бернард Клервосский. Но он был исключением: как правило, монахи не нарушали своего уединения. И тогда, в первые десятилетия XII в., их голос не могли услышать ни горожане, работаушие и страдавшие в коммунах, ни новые рыцари новых приключений, которые, развиваясь в деятельности, современной для нас, на спине мула пересекали Альпы со своими полотняными мешками, со своими тюками шерсти или сумками недавно отчеканенных монет.

И вместо монахов к этой заальпийской буржуазии приходят еретики: катары, патарийцы, вальденсы, - распространяя свои принципы необходимого возвращения к жизни по Евангелию, бедности, общинности и противостояния Церкви. Они заставляли слушать себя, проникая в среду ремесленников и кумушек, начиная с темы, которая интересовала всех - с привычек духовенства. Они чернили священников, епископов, монахов, иногда не без оснований; потом утверждали, что сами они бедны, чисты, и являются истинными последователями Христа. Они объясняли Евангелие слушателям на разговорной латыни, в то время как в церквах использовалась официальная; некоторые распространяли апокалиптические идеи о будущем Антихристе, которые завораживали толпы. Все они, говоря о бедности, затрагивали самые близкие интересы, намечающиеся в том обществе, где уже вырисовывалось разделение если не на господ и рабов, то на maiores ("бОльших") и minores ("меньших").

Во второй половине XII в. эти пророческие голоса крепнут в деятельности Иоахима Флорского, предрекающем третью эпоху, - эпоху Духа, эпоху очищения Церкви. Эти доктрины и мрачные пророчества волновали души, которые никогда не "утопали" в труде настолько, чтобы забыть о проблеме вечности, живейшей в тот век, когда религия имела определяющее значение.

Тем не менее, старые силы существовали наряду с новыми; империя, феодализм, конная армия были еще учреждениями, а не словами; приходя в упадок, они все же сохраняли свое величие, которое тем больше увеличивалось в представлениях народа и в искусстве, чем больше оно угасало в реальности, пока память не сделала его поэзией. Кавалерия нашла свой героический закат в крестовых походах, которые, открыв рынок сбыта для старого феодального мира, придали новые идейные и экономические черты складывающемуся обществу. В самом деле, с одной стороны стремление к героическим поступкам, оценка личных заслуг, красота веры и жажда приключений в дальних землях пробудили в рыцарях горячее желание освободить Гроб Господень из рук неверных, а евангельский идеал, увиденный в стране Иисуса, заворожил истинно верующих и через них перешел к толпам. С другой стороны, открытие ворот на Восток и облегчение торгового обмена посредством прямого знакомства с другими народами привлекали морские республики и буржуазию, которая жила перевозками.

Эта сложность факторов делает жизнь европейских народов (и особенно итальянцев, которые, хотя и позже всех освободились от античности как нация, были в тот момент наиболее готовы встретиться с новым) все более обращенной к деятельности. Феодальное Средневековье в некотором смысле обладает стабильностью поселения. Земля привязывает к себе; а стабильность ведет к созерцанию. Коммуна - это, напротив, движение, а движение - это действие. Из этого вытекают два различных состояния души. Церковь с ее крупными монашескими учреждениями, укрощавшими варваров, воспитывавшими рыцарей и лично зависимых слуг, примирявшие угнетателей и угнетенных, заботилась о первом, но что она могла предложить новым буржуа, которые не хотели знать латынь, не терпели длинных литургических песнопений, не находили времени, чтобы пойти в поисках покоя в соседнее аббатство, читали и писали по собственому почину и для собственной выгоды? Священники, иногда прекрасно, иногда неудовлетворительно выполнявшие свои обязанности, не справлялись со всем. Ереси проникали в народные массы, в частности, в прослойку мелких ремесленников (ткачей, текстильщиков, швейников), которые пополняли секты.

В конце XII в. среди христианских народов появилась двойная тенденция: приблизить жизнь к Евангелию, с христианской точки зрения оценить новые формы жизни, и прежде всего то, что отличает современное общество, - деятельность. И тогда Господь послал святого Франциска.

Как человек Франциск, сын Петра Бернадоне, почувствовал контрасты своего времени, и почувствовал их именно для того, чтобы в своей личности святого суметь примирить и согласовать их, обратиться к новым силам жизни.

Его время, стоящее между феодализмом и коммунами, между средневековой империей и выделением наций, между латынью и разговорным итальянским языком, между аскетизмом и распутством, сообщило ему понимание сущности иерархии и гордость личности как таковой, рыцарские фантазии и конструктивные качества, желание самоотречения и пылкость жизни.

Его отец дал ему свойственую торговцам проницательность, активность, способность приспосабливаться; его мать - чувствительность, великодушие, рыцарскую тягу к приключениям. Такое смешение буржуазности и аристократизма в его крови сделало его способным понять нужды каждого социального класса.

Его интеллект, сильный и скромный одновременно, позволяет ему проникать в души и сохранять их секреты. По своей природе он имеет, в плодотворных контрастах, импульсивность мыслителя и горячность деятеля, уверенность благородных и смирение бедных, желание занять высокое место и необходимость любить и быть любимым, стремление к славе и жажду самозабвения. Он склонен к любви, но не к чувственной любви.

Как в панораме Ассизи, где на суровых каменистых горных склонах разлиты нежные краски, так и во внутреннем мире юного Франциска за мужественной энергией, не терпящей ослабляющей ласки, видны богатство и утонченность чувства, а не мучения чувственности, желание красоты, превышающее желание удовольствия, желание дружбы, превышающее желание любви.

Уже из Первого жития ("Vita prima") Фомы Челанского, которое рисует молодость Франциска в красках греха, можно сделать вывод, что женщина никогда не казалась ему помехой или реальной опасностью, каковой являлись, например, амбициозность или самовлюбленность, против которых он после обращения боролся всеми силами своей души. Он чист сердцем, поэтому, когда ему встретятся две женщины, достойные быть его идеалом, он посмотрит им в глаза и поведет их по дорогам, которые привлекали, хотя и не без противоречия, его дух: для проповеди исправления и преклонения - девственницу, для проповеди молитвы и деятельности - вдову.

Сначала он очарован роскошью мирской жизни, но неожиданно испытывает отвращение к ней. Потом он обращается к военной деятельности, от которой его отрывает сверхъестественный голос, который не разрушает святого Франциска, а ведет и изменяет его характер, чтобы воздвигнуть в нем строение благодати.

Итак, можно предположить, что его натура, симпатизирующая всем творениям, не была расположена к военному делу и завоеваниям как к профессии. Может быть, только тяга к рыцарству вовлекла его в поход на Пулью. Какой другой путь оставался открытым на поприще человеческой славы? Писательство? Оно не соответствовало его жажде деятельности. И тогда его захватил Царь царей и в Своей неизмеримой любви привел его ко Кресту. Пока он жил для мира, рыцарь и торговец боролись в нем; когда он решил жить для Бога, в нем совпали отшельник и апостол, гений полководца и сладость мистика, дерзость завоевания и суровость самоотречения, любовь к Богу и творениям и удаление от сотворенного мира; это делает его неповторимым даже среди святых.