Отношение к жизни в Мокшадхарме и в мифе об Эвридике

Карпицкий Н.Н.

Вторая часть 12-й книги Махабхараты посвящена учениям об освобождении и начинается с наставления, подвигающего к возвышению над всем преходящим. Из книги видно, что древнего ария больше всего пугала бесконечность жизни, в которой повторяются одни и те же страдания. Путь освобождения состоит в том, чтобы найти в себе непреходящее начало – Брахмо, отрешившись от становления безначального и бесконечного времени.

Над всем властвует время, все преходяще. Это и есть страдание. Вынести бесконечность жизни можно, если ее как-то упорядочить. Поэтому арий упорядочивает ее в соответствии с Дхармой. Дхарма – это и всеобщий космический нравственный закон, и учение, и внутренний долг, следуя которому можно достичь освобождения – мокши. Отсюда и название книги – Мокшадхарма.

Для ария религия определялась не догматами, а практическим путем к освобождению, а поскольку пути могут быть разные, то он не видел противоречия в том, что в Мокшадхарме излагаются взаимопротиворечащие религиозные системы – и шиваистская, и вишнуистская, и учение о безличном абсолюте, и атеистические системы. Особый интерес представляет позиция, заявленная от имени антагониста богов – Бали – поверженного царя асуров.

Победивший его Шакра (он же Индра) насмехается над Бали, но вместе с этим и удивляется его спокойствию. Бали, сохраняя достоинство, отвечает, что в мире все преходяще и над всем властвует время. Победа Шакры тоже временна и теряет значение в бесконечном круговороте жизни, где счастье сменяет несчастье, удачу – неудача. На первый взгляд кажется, что здесь нет ничего нового, но все же в словах асура звучит и нечто новое: ни счастья, ни спасения нельзя достичь праведным поведением, знанием или подвигом. Поэтому Бали не раскаивается в своих поступках, ни в дурных, ни в хороших. Все происходит не в силу закона Дхармы, а в силу превратности времени, остается лишь просто принимать свою судьбу, какой бы она ни была.

Если древний арий испытывал страх перед бесконечностью времени, то Бали учит принимать эту бесконечность. Речь идет не об освобождении, которого жаждет арий, но только о принятии преходящего, какой бы удел в нем тебе ни выпал. Это очень сильно напоминает стоическое возвышение над судьбой, и не случайно, т.к. диалог Шакры и Бали раскрывает тайну различия между древнеиндийской и античной культурами.

Космогония Мокшадхармы раскрывает становление мира как порожденного сознанием. Человеческое сознание – лишь модус мирового сознания, модификацией которого является мир. Соответственно, путь освобождения предполагает успокоение сознания, которое ведет к исчезновению его модификаций в виде страданий. Однако с позиции асура мир с его радостями и страданиями – это не модификация его собственного сознания, а данность его сознанию, с которой нужно смириться.

Также как и асур, античный человек воспринимал мир как данность. Ионийские философы описывали мир как становление взаимопревращающихся первоэлементов, т.е. как гилетическую данность. Италийские философы обнаружили данность идеальной сферы. Два этих понимания находят синтез в учении Платона и последующих философов. Общим для всей античной традиции является доверие всякой воспринимаемой данности – чувственно-гилетической, идеальной, эстетической, мистической и т.д. Античный человек воспринимал себя как часть данности мирового целого и не выделял себя в качестве автономного от космоса субъекта.

Этим определялось отношение к жизни античного человека: нужно относится к любым страданиям как к данности, которую надо уметь принимать. Радости и невзгоды – это выпавший удел, с которым нужно смириться. Однако если Бали, будучи не человеком, но асуром, способен принимать страдания, которые несет с собой бесконечное время, то для человека такое принятие бесконечности невыносимо. Поэтому человеку остается отринуть прошлое и грядущее (как посоветовал в своем наставлении Бали) и научиться принимать хотя бы настоящее. Этим стремлением объяснятся аисторичность сознания античного человека, который не хотел видеть ни в прошлом, ни в будущем ничего такого, чего не было бы в настоящем. Аисторичность античного сознания – это защитная реакция на страх перед неопределенностью будущего. Для древнего эллина утешительней было бы признать, что будущего вообще нет, что и подвигло Эпикура ради утешения создать учение о смерти как распаде души. Не только Эпикур, но и стоики, и скептики учили жить настоящим моментом, отрешившись от прошлого и будущего.

Античный идеал мудреца воплощает в себе внутреннюю безмятежность и равнодушие к продолжительности жизни. Мудрец умственным взором охватывает всю свою жизнь, и обнаруживает, что ни в будущем, ни в прошлом нет ничего принципиально отличного от того, что в настоящем. Будет ли жизнь долгой или короткой, это ничего не прибавит и не убавит к тому, что мудрец уже имеет. Образ мудреца служил идеалом для античных людей и выражал специфику античного ощущения жизни.

Для современного человека течение времени – это переход ко всякй раз новому моменту, для античного человека – это бесконечное повторение в разных вариациях того же самого момента. В основе античного понимания времени лежит архетип вечного возвращения. Удел – это постоянное возвращение к тому же самому, что изначально уготовано судьбой. Но повторяющееся приедается, и бесконечное возвращение к своему уделу ведет к постепенной утрате ощущения жизни. Чтобы сохранить это ощущение, необходимо было найти прочное онтологическое основание исходной точки бытия, к которой постоянно возвращается жизнь. Поиск этого онтологического основания завершился открытием идеального бытия: «единого» у Парменида, мира чисел у Пифагора, мира эйдосов у Платона и логоса у стоиков. Однако простой античный человек не всегда мог воспарять к вершинам умопостигаемого мира, и в постоянном возвращении к своему уделу чувствовал постепенное истончение бытия, завершающееся эфемерным полусуществованием в Аиде. Поэтому Аид – это не иной мир, а истончение (кенозис) жизненного бытия человека.

Миф об Орфее и Эвридике является образным выражением кенозиса бытия. Эвридика гибнет случайно, можно сказать, по-глупому. Орфей видит свой удел в том, чтобы быть с Эвридикой, и вполне обоснованно считает, что ее гибель нарушает уготованный судьбой порядок. Поэтому он требует от богов возвращения любимой, и, поскольку его требование справедливо, боги отпускают Эвридику из Аида. Стремясь вернуть ее, Орфей вовсе не ведет ее к новому состоянию, но возвращает к исходной точке бытия, т.е. к уготованной судьбой их совместной жизни. Боги пытаются предупредить Орфея, что возращение ведет к кенозису бытия: хотя Орфей может быть с Эвридикой, тем не менее, их совместное бытие уже никогда не будет полным. Божественное предупреждение заключалось в запрете оглядываться на Эвридику. Орфей не может смириться с этой неполнотой и пытается не просто вернуть свою жизнь, но вернуть ее во всей полноте, что выразилось в нарушении запрета. Если бы Орфей нашел онтологические основания своего удела в платоновском мире эйдосов, он смог бы смотреть на свою любимую и жить с ней. Но бытие Орфея, как и бытие простого античного грека, не имело тех онтологических оснований, к которым удавалось воспарять лишь философам. Поэтому Орфей теряет Эвридику навсегда.

В представлении древних ариев мир подчинялся не физической, а психологической закономерности. Становление жизни определялось причинной обусловленностью между желаниями и поступками. Даже смерть не могла разорвать причинную связь жизни, представлявшей собой бесконечный круг перерождений. Многообразие переживаний мира обусловлено желаниями. Желания – это особые акты сознания, которые в своей направленности вовне вычленяют явления жизни. Если индийский аскет уходил в лес и отрешался от желаний, то для него все многообразие жизни растворялось в единой безличной реальности – Атмане.

В отличие от древнего ария античный эллин воспринимал жизнь как данность, которую он претерпевает, и к которой пытается как-то относиться (желательно – безмятежно). Идеалом для него служило отрешенное возвышение над всем тем, что преподносит судьба. Если для античного эллина содержание настоящего момента «здесь и сейчас» – это действующая на него фактичность явлений, то для древнего ария – это явление раскрывается в акте направленного на него желания. Восприятие эллина акцентировано на данности. Восприятие ария – на акте, схватывающем эту данность, благодаря чему он обнаружил, что всякое воспринимаемое содержание дано не одномоментно с актом восприятия, а с некоторым запаздыванием - сначала раскрывается желание, а потом уже направленность этого желания вычленяет те или иные явления жизни. Иными словами, восприятие настоящего постоянно соскальзывало то в будущее (при акцентировании на акт), то в прошлое (при акцентировании на воспринимаемых явлениях). Настоящее именно как настоящее само по себе было предметом поисков, и обнаруживалось лишь во вневременности Абсолюта.

Воспринимаемые явления не удерживались в переживании настоящего момента, в силу чего преходящесть превратилась в основополагающую характеристику потока явлений жизни. Настоящий момент рассредоточивался в прошлом и будущем, что приводило к оскудению чувства жизни. Восстановить это чувство можно было за счет мысленного удерживания всей длительности жизни. А поскольку в силу психической причинной обусловленности жизнь не могла быть ограничена рождением и умиранием, то для мысленного взора ария раскрывалась вся ее бесконечность, в которой окончательно растворялось ощущение настоящего. Эта бесконечность жизни внушала ужас арию, искавшему религиозные пути обретения самодостаточного и непреходящего состояния.

Для античного человека бесконечность была признаком неопределенности, хаотичности. Древний арий избежал погружения в хаос благодаря структурированию бесконечности жизни в соответствии с законом причинности. Эта структурированность оформилась в виде всеобщего нравственного закона – Дхармы, которая имела для ария такое же большое значение, как судьба для античного эллина.