Реферат по статье Гадамера Неспособность к разговору

Проблематика статьи выявляется Г. Гадамером с первых же строк. Он пытается разобраться в причинах возникновения столь часто всеми наблюдаемого явления, как неспособность к разговору, и прояснить природу молчания. Что же это такое — молчание? Что заставляет людей не произносить порой ни слова? Монологизация поведения? Влияние научно-технического прогресса? Переживания одиночества? Протест против ненужной болтовни?

Ведь нельзя отрицать, что «способность вести разговор — это естественная принадлежность человека». Единственным местом, где язык ощущает себя живым, является разговор. На фоне фиксации в словарях, литературе, филологических изысканиях, справочниках именно разговор и есть то место, где язык по-настоящему «обитает». Но разговор бывает разный, и действительным местом пребывания языка может называться не только обыденное его употребление (обслуживание житейских ситуаций), но главным образом нечто «в более ответственном смысле слова».

Гадамер поясняет ситуацию, используя в качестве примера явление телефонизации жизненного общения. Он упрекает телефон за его влияние на способность вести насыщенный разговор; он нивелируется телефонизацией (интересно было посмотреть на реакцию Гадамера в связи с введением в обращение электронной почты). Отношение к возникновению и развитию телефона скорее отрицательное, так как сама суть разговора в его качестве глубинного общения стирается. Телефонный разговор ценен как «фотонегатив», как документальная запись необходимой информации, как исключительное техническое средство, помогающее быстро «решать проблемы». Сама же ценность разговора, сводимая у Гадамера к ценности разговора самого по себе, к удовольствию от его произведения и углубления в него, исчезает. Люди меньше доверяют друг другу в телефонном разговоре, нет таинства вслушивания в разговор, постепенного расширения разговора, не образуется того единства в разговоре, которое собирает людей в общность, отмеченную чертой интимности. Кроме того, отмечает Гадамер, телефонный звонок вероломен, он портит настроение того, кому звонят, в любом случае.

«Глубина человеческой общности» — вот то, что Гадамера наиболее интересует в разговоре, то, что является единственной целью разговора. Он сравнивает те образцы идеально представленного разговора, что вели человечество, и к которым оно неизменно прислушивалось и прислушивается, с современной техничной передачей информации. Конфуций и Гаутама Будда, Иисус и Сократ, — люди, чьё слово, хоть и в не совсем точной передаче, но явило собой благословенный дар разговора, который присутствует в живом общении, в системе непосредственных вопросов и ответов. Энергия документальности реализуется в передаче подлинной действительности, подлинной историчности события всевозможными литературными средствами. Запись этих речей — не литературный факт, а, как подметил теолог Франц Овербек о Новом Завете, — пралитературный, подобно тому, как праистория предшествует истории.

Неспособность вести разговор реализовывается не только в телефонизации, но и в гораздо меньшей по сравнению с прошлым развитости эпистолярного жанра. Искусство писать письмо деградирует. Техническое совершенство достигло уровня, на котором обернулось тем, что проще, легче, быстрее употребить какое-нибудь техническое передаточное устройство, чем воспользоваться ручкой. «Письмо теперь — отсталое средство информации».

В споре, в диалоге рождается истина — ещё с древности люди оставляли за диалогом как формой разговора возможность передачи наиболее глубокого содержания, выражающего правду о мире. В особенности разговор с глазу на глаз, противопоставленный в форме диалога философскому сосредоточенному неспешному монологу, представляет собой действительно функционирующий культурный феномен. Уже начиная с эпохи романтизма, диалог приобретает особую критическую роль в этом противостоянии с монологизацией философского мышления. Например, Фридрих Шлейермахер и Фридрих Шлегель, являясь мастерами разговора, были в тоже время и адвокатами диалектики, приписывающей особую истинность диалогу античности. Эта преимущественная истинность платоновского диалога состояла в особого рода взаимоотношениях людей, вступающих в разговор. Люди, сошедшиеся в разговоре с глазу на глаз, являются противопоставлениями друг другу в своём лице двух миров, двух взглядов на мир, двух образов мира. Это именно различие двух миров, никак не один мир, не одно видение, не одно представление, и не та единственная только правда, что может быть высказана в качестве окончательной версии, объясняющей мир. Принцип истины в диалоге заключается в том, что мнения, высказываясь и встречаясь друг с другом, вместе рождают то о мире выражение, что при взаимосогласии и выражает принцип самого высказываемого. Только обоюдное соприкосновение мыслей в диалоге и может явиться той почвой, на которой возникает что-то, могущее при общем согласии и называться истинным. Ведь просто восприятие человеком мира, некоторое о нём выражение, какое-либо понимание мира в какой-то степени случайно. Чувственная апперцепция индивидуальна, неповторима, уникальна, но, несмотря на это и именно поэтому не может выражать правду о мире. Тайной является то, как человек своими пятью чувствами воспринимает мир, как у него возникает желание и как он может выражать, и лишь разум в своей всеобщности может указать на первоначальные принципы, снять ту индивидуальную ослепленность, которая рождается в нашей изолированности. Вернее, он её не снимает, он её обходит. «Разговор с другим, согласие другого с нами, Его возражения, его понимание и непонимание знаменуют расширение нашей индивидуальности — это всякий раз испытание возможной общности, на которое подвигает нас разум». И отсюда возникает целая философия, объясняющая переход от индивидуального восприятия мира к всеобщности истины о нем. Как может содержаться во мнении одного человека представление о глубинах мироздания и как оно может быть проявлено, как во взаимодействии с другими людьми проясняется истина и почему истина достигается в диалоге, — вот вопросы, стоящие перед этой философией. Это наглядно выражено концепцией Лейбница о том, что люди представляют собой зеркала универсума, а в своей совокупности — весь универсум.

Таким образом, путь, проделанный романтизмом, открыл в своем конце существование истины как индивидуально выводимого в диалоге понятия, а не как существующей абстрактно. Следом стали рушиться понятия, до того существовавшие как имеющие статусы особого доверия: в начале ХХ века вера в прогресс, затем Серен Кьеркегор выступил против безоговорочно принимавшегося гегелевского идеализма. По всей Германии противопоставление гегелевскому идеализму имело в своей основе «опыт «другого»,опыт «Ты», опыт слова, которое соединяет в себе «Я» и «Ты». Гадамер перечисляет имена представителей различных вероисповеданий, которые все считали, что путь истины заключается только в диалоге: Франц Розенцвейг и Мартин Бубер, Фридрих Гогартен и Фердинанд Эбнер (странна в этом примере осталась неподверженность сомнению их убеждений в существовании Бога (как явленного в диалоге?)).

И всё же Гадамер задаётся теперь вопросом о сути разговора. Пытаясь сформулировать его характерные черты, он говорит о том, что разговор «обладает единством и завершенностью», что он непременно оставляет в человеке какой-либо след вплоть до того, что он преображает человека. Разговор, в отличие от простого философского монологизирования, способен оставлять что-то такое, что является для участвующих в нем абсолютно новым. Он сводит участвующих в нем людей (равно как и разводит) до того, что непосредственной становится близость к дружбе. Особой степенью установления взаимосогласия и Гадамер называет смех, то есть когда абсолютное взаимопонимание устанавливается без участия слов (это в какой-то мере идёт в разрез с идеей статьи о том, что лишь речевой диалог выявляет истинное). «Тогда и возникает та общность, в которой каждый остается для другого одним и тем же, ибо каждый обретает себя в другом, изменяя себя по образу другого».

Гадамер, рассматривая воспитательный разговор в качестве часто совершаемого типа разговора, выявляет основные трудности, которые возникают в моменты его прекращения, пытается показать причины такого ступора. Различие между преподавателем и учеником должно преодолеваться в передаче знаний, то есть ученик должен обнаружить в своей речи языковые структуры, сходно передающие то же, что пытается донести преподаватель. Кроме того, обязательно выражение их в разговоре. И здесь разговор является образовательным методом, к которому порой необходимо прибегать учителю с целью лучшей передачи знания. Основная проблема, показывает Гадамер, заключается в трудности поддерживать такой разговор. И не просто в попытке заставлять ученика поддерживать разговор, а опасность таится в речи самого преподавателя. Связная правильная речь, строгое построение лекции порой вводят преподавателя в заблуждение, что он может передавать своё учение и делает это правильным способом. А ведь знание передаётся в разговоре, продолжает Гадамер и приводит в пример лекцию Гуссерля, на которой тот, будучи выдающимся преподавателем, но, не являясь мастером вести разговоры, проговорил, разбирая ответ на свой вопрос, 2 часа. Вина на неспособности к разговору, говорит Гадамер, лежит на преподавателе. Ученику очень сложно переходить от восприятия лекции к собственному пусть не монологу, но хотя бы вопрошанию. Такая инициатива редка. Кроме того, Количество воспринимающих разговор, участвующих в дискуссии людей пагубно влияет на его качество. Лишь максимально индивидуализированный разговор, в идеале — диалог, может дать положительный результат. Лишь в разговорах такого типа сохраняется его функция, а таких видов Гадамер выделяет три: переговоры, терапевтические беседы, интимный разговор.

Главным итогом переговоров является соглашение. В попытке его достичь участники переговоров находятся в ситуации, отличной от общения между близкими людьми, и, тем не менее, эта форма социальной практики должны проявлять индивидуально выработанные качества, личное обаяние, остроумие. Чтобы вести переговоры, надо уметь слушать — вот основное свойство результативных переговоров, и воспринимать в этой ситуации участника переговоров как другого. Принятие чужих интересов как своих собственных содержит в себе возможности сближения и согласия.

Интересна постановка выговаривания в лечебной практике, начатой в психоанализе, в форме лекарственного средства. Больного, захваченного своими навязчивыми представлениями, переросшими в состояния невротического беспокойства, вылечивают разговоры с врачом. Важным здесь является умение организовать лечебный сеанс таким образом, чтобы больной, осознавший себя таковым, смог, выговариваясь, приоткрыть для самого себя те сферы бессознательного, которые сыграли в возникновении невроза основную роль. Но, прежде всего, конечно, пациент сам должен осознать себя больным, понять своё «онемение» как симптом, чтобы врач в совместном труде раскрытия и применения своих соответствующих знаний смог бы вылечить его. Здесь неспособность к разговору является причиной начала лечения самим развитием речевого акта.

Когда человек неспособен к разговору, то иногда обвинение в такой немощности предъявляется людьми со стороны без осознания своего собственного участия в разрушении диалога. Ведь «неспособность к разговору другого — это в то же самое время и «моя» неспособность к разговору». В такого рода случаях главная вина остается за человеком, именно упрекнувшим другого в неумении вести разговор, и вина не только за прерывание диалога, но и за потенциальное развитие невроза у человека, которого упрекнули. Но не такая «подавленная» неспособность интересует Гадамера, он хочет разобраться, как возникает неосознаваемая неспособность к разговору, просто «молчание ни из-за чего».

В этой связи Гадамер выделяет две стороны этого вопроса, с точки зрения которых он хотел бы рассмотреть проблему: с субъективной и с объективной стороны. Первая, то есть субъективная причина подразумевает под собой неспособность слушать, вторая — неспособность слышать, отсутствие общего языка. Неспособность слушать — часто встречающееся явление, и это не только «пропускание мимо ушей», но и просто неверное слышание. Такая ситуация чревата прекращением и коммуникативной взаимосвязанности вообще, и неадекватным пониманием высказываемого вплоть до полного не восприятия человека, до его ухода в себя. В таком случае пропускания мимо ушей информации лишь напряжение, волевое участие может восстановить вдруг утрачиваемое равновесие. Другое дело, замечает Гадамер, — неверное расслышание, которое тоже может привести к разрыву в общении, но является лёгким недоразумением и впоследствии поправимо. Хотя оба этих явления и имеют под собой одно основание — «забитость» ушей, но различны по степени своей гуманичности. Ведь слышать другого человека — значит возвышаться к подлинной гуманности, отвечать другому — значит воспринимать его душу.

Объективная причина предполагает непрямое участие человека в разрушении процесса общения. Гадамер связывает такой распад с развитием научной цивилизации, с автономизацией передачи информации, в круговорот постоянного восприятия которой мы все так или иначе вовлечены. Растущая цеховая замкнутость, всё большая расслоение общества, вызванное различной его вовлечённостью в процессы не только глобальной технолизации, но и профессионального «кучкования» неминуемо приводит к утрате языком своей всеобщности. Невозможно становится человеку не только поддерживать разговор с людьми из «соседнего лагеря», но и в вообще уровни прогрессирующей автоматизации и технизации прерывают обучение разговору, которое должно постоянно воспроизводить само себя. «Человек разучивается говорить». У него нет необходимости при использовании техники «обращаться к кому-либо, отвечать кому-то, делать то, что мы называем разговором».

Тем не менее, люди, начиная договариваться друг с другом, неминуемо должны формировать общий язык. Если существует потребность в другом человеке, потребность быть услышанным, потребность избежать одиночества, то как бы люди не были отчуждены друг от друга, на каких бы языках они не разговаривали, им не избежать создания общего языка и поддержания его «в рабочем состоянии». Поиск такого объединяющего языка очень труден, но он вознаграждается проявлением истинного, затрагивающего участников разговора. «Даже тогда, когда, казалось бы, нет общего языка, благодаря выдержке, тактичности, взаимному расположению и терпимости, можно, безусловно, полагаясь на разум, нашу общую долю, добиться многого». Установление взаимного согласия, поддержание, таким образом, в людях того, что называется человеческим началом, реализуется только в разговоре в широком смысле слова. И если вдруг разговор рассыпается, то вина может лежать на другом, его расслабленности, не напряженности, а не на действительно свойственной ему черте характера.