Эссе на тему: "Документальный роман в литературе XX века"

Литература XX века – это невероятный поток разных стилей направлений, жанров, но одним из наиболее ярких и неординарных является жанр, получивший название «документальный роман». Так называют книги, в которых сюжет строится исключительно на реальных исторических событиях. В русской литературе он имеет мощную традицию, но в современности можно говорить только об интересных попытках его возрождения: авторам сложно придумать серьезный сюжет, герои выходят очень усредненными.
Одним из направлений документального романа является нон - фикшн (от англ. non – «не» + fiction – «беллетристика», «фикция») – это художественно - публицистический жанр литературы, основными особенностями которого являются сугубо реалистичное и документально точное изображение событий и персонажей через призму образного и эстетического восприятия автора.
Появление названия нон - фикшн датируется 1965г. В этом году вышел роман Трумана Капоте «Хладнокровное убийство», названный автором nonfictionnovel. Произведение было основано на истории реального убийства семьи из 4 человек в Канзасе в 1959 г. Его совершили два молодых человека с целью добраться до хранящихся в доме сбережений. Книга Т. Капоте раскрывала природу насилия как сложного социального и психологического феномена. Она мгновенно стала бестселлером и породила особый жанр романа - репортажа или документального романа. Взвешенность и непредубежденность авторской позиции, блестящая выверенность стиля, полифоничность изображения сделали роман Т. Капоте образцом документально - художественной литературы. Затем появились невероятно захватывающие для широкой читательской аудитории произведения знаменитого физика – теоретика Стивена Хокинга. Так оформился жанр научного нон - фикшн, благодаря которому большая часть землян узнала о черных дырах, их свойствах и не только.
В истории русской литературы предвестниками жанра нон - фикшн можно назвать путевые записки А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», И.А. Гончарова «Фрегат «Паллада» или, например, произведение А.И. Герцена «Былое и думы», автобиографическую прозу А.П. Чехова.
В советское время «литература факта» стала пользоваться огромным спросом. В СССР одних только научно - популярных периодических изданий насчитывалось около тридцати, и такие журналы, как «Знание – сила» или «Наука и жизнь», выходили огромными тиражами. Повышенный к ним интерес объяснялся большей правдивостью, реалистичностью и творческой свободой изложения. Книги историков Натана Эйдельмана, Арона Гуревича, филолога Юрия Лотмана, физика Я. И. Перельмана читались запоем, издавались огромными тиражами и стали бестселлерами. Получили известность детские книги «Заговорившие таблички» Соломона Лурье или «День египетского мальчика» Милицы Матье; чрезвычайную популярность – польский автор Зенон Косидовский, который в исследовании «Когда солнце было богом» критиковал библейские мифы с позиций современной археологии, заодно излагал эти самые мифы, что в советскую эпоху было почти невозможным. Сборники по негуманитарным дисциплинам выходили в знаменитой серии «Эврика», мемуарная литература и биографии – в ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») издательства «Молодая гвардия». Издательство «Наука» публиковало сборники «История науки и техники», «Страницы истории нашей Родины», «Библиотечка «Квант».
Сегодня в России доля нон - фикшн в общем числе книг невероятно выросла. В настоящее время нет какого - либо крупного российского издательства, которое не публиковало бы произведения данного жанра. Один из лидеров российского рынка
«фактической» литературы – издательство «НЛО». Оно выпускает книги в жанре livinghistory, сгруппировав их в серии «Культура повседневности» и «Живая история» (о происхождении заурядных бытовых предметов, например, зеркала, и социальных феноменов, например, роскоши). В «Эксмо» выходят серии «Биографии великих. Неожиданный ракурс», «Мемуары – XXI век», «Женщины Серебряного века», «АСТ-Пресс» выпускает серии «Наука и мир», самоучители «Языки без границ», издательство «Кучково поле» – мемуары, а компания «Колибри» – серию «Вещи в себе», книги которой рассказывают о самых простых вещах, таких как соль, «Аякс -пресс» издает серию путеводителей «Инструкция по применению».
Жанр нон - фикшн отличает, как правило, отсутствие вымышленных сюжетов и героев, рассказ о событиях, пропущенный через личностное мировосприятие автора, использование различных художественных и драматических приемов, построение композиции произведения по драматическому принципу «сцена за сценой».
Для создания произведения нон - фикшн необходимо соблюдение важных условий: автор является признанным экспертом по своей теме, а для литературы данного жанра важны краткость, полезность и оперативность, а также степень искренности произведения.
Зачастую для того, чтобы собрать достоверный и интересный материал, автор документального произведения занимается научными исследованиями или поиском различных источников, подтверждающих или опровергающих его предположения. Также, если речь идет о каком - то случае из прошлого, писателю приходится заниматься поиском свидетелей и участников этого события, владеть искусством интервьюирования для аутентичного, живого и достоверного материала. Большим подспорьем для произведения в жанре нон - фикшн может быть сайт или блог автора, на который часто заглядывают представители целевой аудитории.
Одним из ярких представителей прозы в жанре нон - фикш является писатель С.Д. Довлатов. Его называют «Чеховым XX века» за удивительную тонкость восприятия мира и умение передать это филигранно и эмоционально точно своему читателю, и, конечно же, умением лаконично передать очень сложные и глубокие мысли. Все, что необходимо, рассказчик - Довлатов умел рассказать в малых эпических жанрах.
С. Довлатов стал родоначальником одного из новых течений постреализма, которое получило название «Новый автобиографизм». Довлатов превратил свою биографию в литературное произведение, в неисчерпаемый источник абсурдных, трагикомических сюжетов.
«Проза Довлатова действительно образец той массовой культуры, которую так часто презирают в России. Я бы сказал, что это самый достойный образец из всех, которыми может похвастаться сегодня русская литература. Уверен, что Сергея такой титул – автор массовой литературы – нисколько бы не покоробил. Он любил быть популярным, был им и будет», – писал о Сергее Довлатове Александр Генис.
Творчество Сергея Донатовича Довлатова – одно из самобытных явлений русской литературы конца XX столетия. Его писательская художественная манера отмечена особым вниманием как со стороны читательской аудитории, так и со стороны отечественной и зарубежной критики. «Он пишет легко и живо, дает достоверное представление о советской жизни 60-х и 70-х годов, освещая ее в метко схваченных эпизодах, основанных на собственном опыте», – так оценивает произведения Довлатова немецкий литературовед Вольфганг Казак.
Писатель всегда жестоко иронизировал по поводу интеллектуального снобизма. Язык Сергея Довлатова предельно прост и бесхитростен. Его произведения читаются на одном дыхании. Это еще одна существенная причина его необыкновенной популярности в настоящее время. Но в этом кроется и опасность. Благодаря этой простоте Довлатова могут принять за обыкновенного юмориста, счесть его творчество поверхностным и легковесным, не заметить его продуманную позицию. Отнестись к нему не всерьез. В этом и заключается необычность, феноменальность довлатовской прозы – в глубокой смысловой наполненности, скрытой за внешней простотой.
В самой основе всех своих произведений Довлатов излагал факты и события из своей биографии. «Зона» – это записки лагерного надзирателя, которым служил в армии Довлатов. «Компромисс» – это уже история эстонского периода его жизни, тут впечатления от работы журналистом в газете. «Заповедник» – это претворенный в горькое, ироничное повествование собственный опыт работы экскурсоводом. «Чемодан» – книга о вывезенном за рубеж нашей страны житейском скарбе, зарисовки о питерской юности. «Ремесло» – это скорее заметки «литературного неудачника».
Но книги Довлатова не везде документальны, продуманный и созданный в них жанр сам писатель позже называл «псевдодокументалистикой». Довлатов не преследовал документальность, а «ощущение реальности», постоянной узнаваемости описанных ситуаций в творческом «документе». Довлатов в своих новеллах точно передает свой стиль жизни и мироощущение того поколения 1960-х годов, всю атмосферу богемных собраний на питерских и московских кухоньках, абсурд советской современности, мытарства российских эмигрантов в США.
Он называл себя не писателем, а рассказчиком, то есть тем, кто рассказывает о жизни людей. А вот писатель, по мнению Довлатова, пишет о том, ради чего люди живут. Поэтому, став рассказчиком, он рвет с уже существующей традицией и уклоняется от обязательных для русского литератора решения нравственных и этических задач. Как - то раз он сказал, что русская литература берет на себя интеллектуальную трактовку мира, подобно философии, и берет на себя духовное и нравственное воспитание народа, подобно религии. Довлатову же больше всего нравилось то, что было самой литературой – немного текста, из-за которого мы печалимся или радуемся. Писатель ценил именно само рассказывание и получал от написания огромное удовольствие.
Это писатель - минималист, настоящий мастер сверхкороткой формы: рассказа, анекдота, бытовой зарисовки, афоризма. Его стилю присущ лаконизм, чуткое внимание к художественной детали, постоянная разговорная интонация. А вот характеры героев в его произведениях обычно проявлялись в мастерски построенных диалогах. Довлатов тщательно работал над каждой фразой, над каждым словом. Он часто повторял: «Сложное в литературе намного доступнее простого». В рассказах «Зона», «Заповедник», «Чемодан» автор пытался вернуть слову утраченное им содержание. Простота и ясность довлатовского высказывания – плод громадного мастерства, прекрасной словесной выделки. И, на первый взгляд, простые и понятные высказывания на самом деле являются итогом огромного и кропотливого труда писателя. Поэтому критики называли его «трубадуром отточенной банальности».
Так как Довлатов избрал себе позицию рассказчика, то он мог себе позволить уходить от оценок. Никогда не выносил приговор героям своих произведений и не давал нравственную оценку человеческим отношениям и поступкам. У Довлатова все равны: охранник и заключенный, злодей и праведник. Автор тесно переплел смешное и трагическое, абсурдное и комическое, юмор и иронию.
Нравственность своих рассказов Сергей Довлатов передавал через восстановление нормы, пытаясь вызвать у всех читателей ощущение этой самой нормы. Самым серьезным ощущением, которое было связано с тем временем, было ощущение абсурда, когда «сумасшествие» было нормальным явлением. Об этом Довлатов рассказал американцу Джону Глэду, исследователю русской литературы. Например, в «Заповеднике» можно прочитать такие строки: «Я шел и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда». В своих произведениях Довлатов писал об абсурдных ситуациях, но не потому, что он любил абсурд. Герой Довлатова, при всей своей абсурдности не перестает быть нормальным, гармоничным, действительным.
В произведениях Сергея Довлатова нет морализации и нравоучений. Автор лишь задает вопросы, но не ставит своей целью ответить на них. «Рассказы Довлатова не объясняют жизнь, а покорно следуют за ней», – как писал Александр Генис. Однако именно это отталкивает некоторых читателей, воспринимающих подобную литературу как не имеющую смысловой подоплеки.
Как же уникален язык этого удивительного писателя! Довлатов не просто собирает и пересказывает анекдоты в записных книжках. Многие его сюжеты (как и чеховские) имеют анекдотическую природу, вырастают из анекдота. Важным для понимания прозы писателя является юмор. У Довлатова есть афоризм о нем: «Юмор – инверсия жизни. Лучше так: юмор – инверсия здравого смысла. Улыбка разума».
Юмор для Довлатова – инструмент познания жизни. Юмор в отличие от других видов комического прекрасно сочетается с печалью и даже трагизмом, снисходительностью к людям и философским отношением к несовершенству бытия. Шопенгауэр говорил о скрывающейся в юморе «глубочайшей серьезности». Гоголевский смех сквозь слезы в этом смысле – принцип юмористического отношения к миру. А Довлатов считал, что существуют противоположные понятия – «чувство юмора» и «чувство драмы». «Отсутствие чувства юмора – трагедия для писателя. Вернее, катастрофа. Но и отсутствие чувства драмы – такая же беда». Чувство драмы обычно связано в прозе Довлатова с находящимся в центре повествования рассказчиком.
В разных книгах он носит разные имена: Алиханов, Долматов и даже Сергей Довлатов. Довлатова - героя, как и других персонажей довлатовской прозы, носящих реальные имена, нельзя отождествлять с его создателем. Особенностью писательской манеры является правдоподобная выдумка, замаскированная под реальность.
Отказываясь от писательских претензий на учительство, претендуя всего лишь на анекдотическую историю современной жизни, рассказывая о том, как живут люди, Довлатов вовсе не отрицал огромного воздействия литературы на человека, но связывал его не с проповедью, а с литературным качеством произведения, определяемым талантом.
«Чемодан» – одна из лучших книг, написанных в эмиграции в Америке, но посвященная, как и почти вся проза Довлатова, России. Книга начинается эпиграфом из Блока: «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне…». Блоковский образ России контрастен: он строится на противопоставлении благочестия и греховности, душевной щедрости и скопидомства, доброты и равнодушия.
Блоковское утвердительное «да» Довлатов заменяет сомневающимся «но». Оно обращено не столько к блоковскому сюжету, сколько к сюжетам собственной прозы. В предисловии, перебирая заглавия, Довлатов словно ищет конструкцию книги, уточняет ее смысл. «От Маркса к Бродскому» – заглавие идеологическое; «Что я нажил» – словно колеблется между полюсами духовного и материального.
Окончательный вариант обращает повествование к быту. К немногим вещам, увезенным в эмиграцию. Каждый рассказ привязан к вещи и нанизан на стержень биографии главного героя. Восемь вещей – восемь историй. «Вещественные знаки невещественных отношений», как говорил герой гончаровской «Обыкновенной истории», классической книги об утрате иллюзий. Даже в простых предметах, нас окружающих, есть своя философия и мистика. Вещи долговечнее человека, они переживают его, становясь памятником прошедшему времени и ушедшей жизни. Вещи обладают своей атмосферой. Они плотно срастаются с какой - нибудь ситуацией, вызывая обвал воспоминаний. «значение» и «смысл». «Чемодан» – книга о личностных смыслах вещей, которые стали для автора этапами его судьбы.
В книге подводятся предварительные итоги пропащей, бесценной, единственной жизни. Образ героя - повествователя складывается из вещей по принципу детской считалочки: «Точка, точка, запятая…». Носки, полуботинки, рубашка, костюм. Куртка, офицерский ремень. Шапка. Перчатки – вот и вышел человек. Это портрет на фоне вещей и времени.
«Чемодан» – фрагментарная история молодого человека середины ХХв. Обыкновенная российская история, забавная и грустная, развертывающаяся между полюсами анекдота и драмы. Все начинается с «копеечных», анекдотических историй. Фарцовщики купили носки, надеясь серьезно заработать – а на завтра ими завалили все магазины. («Креповые финские носки»)
Стащил ради шутки работяга у начальника туфли – и тому пришлось притворяться больным, чтобы выйти из конфузной ситуации («Номенклатурные полуботинки») Приехал дружественный швед, шесть лет изучавший русский язык, писать книгу о России – но его приняли за шпиона и через неделю отправили обратно («Приличный двубортный костюм»).
Однако эти простые сюжеты автор расцвечивает афоризмами, неожиданными гиперболами, психологическими парадоксами. Абсолютно бытовая, правдоподобная история о неудачной фарцовке на последней странице приобретает фантастический колорит. «Носки мы поделили. Каждый из нас взял 240 пар… После этого было многое» Злосчастные носки превращаются в фольклорную кашу, которая не кончается, сколько ее ни ешь.
Но даже в этом абсолютно анекдотическом тексте появляется тень драмы – рассказ о несчастной первой любви, из-за которой и возникла афера с носками. В последних сюжетах грусть, тоска накапливаются, тяжелеют, выходят на первый план, окончательно превращают анекдот в драму.
«Поплиновая рубашка» – история трудных отношений повествователя с женой, рассказанная простодушно, сентиментально, почти по-карамзински: и писатели -неудачники любить умеют. Парадоксальное 20-летнеее существование двух не очень удачливых и не очень счастливых людей заканчивается просмотром семейного альбома.
Кульминацией «Чемодана» становится последний рассказ «Шоферские перчатки». Банальная идея «пылкого Шлиппенбаха», расчетливого диссидента («Фильм будет, мягко говоря, аполитичный… Надеюсь, его посмотрят западные журналисты, что гарантирует международный резонанс»), посмотреть на советский Ленинград глазами его основателя Петра Великого приводит к неожиданному результату.
Одетый Петром герой сначала мерзнет на стрелке Васильевского острова, а потом оказывается в очереди у пивного ларька. «Вокруг толпятся алкаши. Это будет потрясающе. Монарх среди подонков», – развивает свою идею неуемный Шлиппенбах. «Подонки» здесь не мерзавцы, а «люди дна». И – первый парадокс: воскресший император оказывается своим в этом жизненном маскараде.
Ему удивляются так же мало, как ожившему Носу у Гоголя. Он – последний. Он подчиняется законам российского демократического похмельного общежития: «Стою. Тихонько двигаюсь к прилавку. Слышу – железнодорожник кому-то объясняет: «Я стою за лысым. Царь за мной. А ты будешь за царем…». А. Платонов считал умение стоять в очереди одной из черт настоящего советского интеллигента.
Новая Полтавская битва завершается посрамлением шведского потомка: он смиряется, стоит, как все, и получает большую кружку пива с подогревом. Памятью об этом остаются шоферские перчатки, последняя вещь в чемодане.
Довлатовский «Чемодан» становится машиной времени. Фанерный сундучок воспоминаний, полный вещих вещей. Жалкая и трогательная память об ушедшей жизни, о родине. «Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне…» Следующая книга должна была называться «Холодильник». Но для нее Довлатов успел написать только два рассказа. «Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается - история» («Записные книжки»).
С 1990 г. Довлатова начали издавать на родине. Едва вернувшись в Россию, книги Довлатова стали анекдотической сагой об ушедшем времени, и лирической прозой о чем - то непреходящем.
Новым поворотом в жанре нон - фикшн стали произведения Эдуарда Лимонова, который нашел свою литературную нишу, предложив читателю жанр автомифологизации. Большинство книг Эдуарда Лимонова – книги страстные, наполненные взрывными событиями, яркими судьбами и героическими смертями.
«Лимонов писатель плохой, но талантливый», – однажды сказал кто - то из критиков. Лимонов пробовал себя во многих жанрах, но лучше всего ему удается писать о себе. Публицистика, мемуаристика, проза плавно перетекают друг в друга, создавая странного, но вполне жизнеспособного «кентавра», – пишет С. Беляков. Концепция человека в прозе Э. Лимонова проявляется, прежде всего, в личности самого автора, становящего героем собственного текста.
Совмещение инфантилизма и героизма, философичности и протестности, лишенной корысти, отличает два из последних текстов Э. Лимонова: «В Сырах» и «Дед». Очевидно, что оба текста написаны против старости, против неизбежной смерти, в пользу молодости, тщательно охраняемой автором в преклонном возрасте. Он много говорит о своих молодых девушках, о хорошем состоянии спортивного тела, об отсутствии усталости в политических баталиях, о прекрасном состоянии ума, продолжающего обретать новые, всегда экстравагантные идеи.
Возможно, это и неожиданно звучит для Лимонова - революционера, но в романах на значительном месте находится следующий мотив: человек – тот, кто неизбежно столкнется с бытом, с обыденностью, с собственным телом, которое подвластно законам старения. Поэтому, с одной стороны, в романах часто можно встретить эпизоды самовосхваления автора: у героя «масштаб восточного философа», «открытием «инстинкта убийцы» у человека он посрамил Ницше и особенно Фрейда», «чувство долга в нем было развито не менее, чем похоть». В романе «Дед» есть глава «Всемирная слава». При этом сам человек не вызывает у автора-героя высоких эмоций: «Люди изменчивы как хамелеоны. Сегодня ребенка спасет, а завтра ножом пырнет соседа...».
«Другого Лимонов всегда готов наградить презрительно - уменьшительными суффиксами («человечек», «мещаночка», «провинциалочка») и уничижительными эпитетами («плебейка», «жалкие авторы», «истерическая крейзи», «ненормальная скорбь»), чтобы оттенить собственное превосходство», – заключает М. Свердлов. С другой стороны, героя обманывают мнимые соратники по политической борьбе, ему изменяет жена, да и вполне ощущаемая скука (особенно это характерно для романа «Дед») распространяется по повествованию.
«Смешивая Жизнь и Искусство и с переменным успехом, выдавая одно за другое, Лимонов всерьёз развивает, углубляет, расширяет ключевую тему русской литературы – тему сверхчеловека. Давно замечено, что отечественная словесность нанизана на проблему сверхчеловека, формирования из себя чего-то высшего – тут и Рахметов, и Долохов, и Базаров, и Раскольников, и горьковские босяки, и бунтарство Маяковского. К этой теме Лимонов подходит вполне осознанно – что-то такое протестное он, несомненно, ощущал, ещё работая портным в Харькове. В мемуарном романе «В Сырах» (2012) автор, он же герой, настойчиво проводит параллели с гётевскими Фаустом и – одновременно – с Вертером: «Гёте выжил, но Вертер покончил с собой. Мой шедевр «Это я, Эдичка» менее роман, чем гётевский, посему выжил мой антигерой, так же как и автор», – пишет С. Оробий.
В контексте автомифологизации Э. Лимонов наиболее часто обращается к образу Фауста и к трагедии Гете в целом, называя ее «кастовой, иерархической книгой». Постараемся определить все мотивы, которые располагают писателя именно этот образ ставить в центр своей «антропоцентрической» системы. При этом заметим, что сам Э. Лимонов замечает, что не стоит забывать о возрастных аспектах этого интереса. Фауст пришел в мир Э. Лимонова, когда писатель стал приближаться к солидному возрасту, к старости.
В структуре трагедии Гете позиция Фауста – это позиция совершенно особой личности, которая всегда сохраняет свое одиночество и постоянно стремится к движению, обожествляя его как принцип, который приемлем для личности, желающей шагнуть от статуса человека к статусу сверхчеловека. Стремясь к статусу сверхчеловека, всем своим поведением Фауст показывает, что ничто человеческое ему не чуждо. Это действительно интересный парадокс: желать невозможного, и при этом постоянно оказываться в житейских, вполне низких или обыденных сюжетах. Фауст – воплощение принципа перехода от теории к практике, столь важного для Э. Лимонова. Пройдя долгий схоластический путь, успев побывать и юристом, и богословом, Фауст устремляется к своей персональной «революции»: он не просто омолаживается, он переживает трансформацию, преодолевая смертельную депрессию и оценивая «жизнь» как силу, которой стоит отдаться по-настоящему. Наибольшей парадоксальности лимоновская концепция личности достигает в книге «Illuminations», которую мы склонны рассматривать как своеобразный «научный роман». С одной стороны, доминирующий дискурс в этом тексте научной -публицистический, восходящий к традициям экзегетической прозы – толкованиям на книги Священного Писания. С другой стороны, в центре располагается концепция-фантазия, некое авторское «фэнтези», изложенное не литературно - художественным, а словно специально придуманным Лимоновым литературно - научным языком.
«В религиозных исканиях Эдуарда Лимонова есть что-то невероятно трогательное, опсиматически - оптимистическое. Есть такие персонажи, которым можно простить все: и чрезмерную экспансивность, и недостаточную образованность, поскольку в них содержится нечто подлинное, необъяснимое обычными критериями», – считает Е. Дайс.
Для верного понимания происходящего в книге «Illuminations», надо учитывать становление трех главных фигур: «Человека», «Бога», «Автора». Итак, человек – это биоробот. В его происхождении нет никаких высоких мотивов. «Невыносимый человекоцентризм» не уместен хотя бы потому, что мотивы любви, душевного совершенства и бессмертия никак не касаются сущности «биоробота», который может ходить, говорить, совершать некие внутренние движения, но, при этом, напрочь лишен «образа и подобия Божия», если понимать под ним потенциал вечной жизни, противостоящей всем формам небытия.
«Смерть человека – это операция по зарядке чьих-то аккумуляторов, а именно сверхсуществ. Таким образом, предназначение человека – умирать, а его духовная энергетика заряжает аккумуляторы наших создателей», – подобных фраз в «еретической» книге Э. Лимонова много. «В самой печали биоробота о своей смерти и страхе ее уже заключен ответ на вопрос: есть ли жизнь после смерти? Конечно, нет жизни после. Иначе не было бы и печали. После смерти жизни нет ни у тела – оно превращается в неорганические соединения, ни у души – она идет на энергетическое насыщение создателей», - безжалостно рассуждает автор.
Все высокие чувства – саркастическая иллюзия: «Биороботы заряжаются друг от друга энергией, необходимой для продолжения довольно бессмысленного своего существования на Земле, летящей в страшное никуда. Биороботы используют друг друга как аккумуляторы жизненной силы». «Человек же – размещенная на Земле домашняя скотина Создателя, правда, взбунтовавшаяся скотина», – так Э. Лимонов продолжает эпатировать, настаивая на изначальности ограниченности человека, его предназначенности к решению функциональной проблемы, никак не связанной с мыслями о душе.
Впрочем, в последней фразе есть типичная для Э. Лимонова инициатива – бунт: человек – это биоробот, способный выражать протест и выстраивать мир против тех, кто его создал.
Э. Лимонов – не романтик: контекст каких - то специально высоких чувств для «Соавтора» не предназначен. Более того, писатель признается, что не знает всех целей этой фигуры, которая удачно совершила искушение у Древа Познания добра и зла и дала человеку разум. Но человеческий «соратник», по мнению автора «Illuminations» постарался, и человек оказался разумным биороботом, способным понимать свою участь.
Человек – это тот, кто вполне может быть подавлен бытом, повседневностью, мелочностью задач, отвратительной старостью, наконец. Но он должен бороться, совмещая поступок - действие и поступок - мысль. Тогда открывается возможность сблизиться с архетипом «Фауста» и преодолеть низость обыденного существования.
Жизнь Лимонова, полная авантюрных коллизий, затмевает любую литературную выдумку. На страницах его книг от лица непосредственных участников описаны бурные события: бунты рассерженных горожан, «болотные» митинги, политические интриги и предательства. Как заявляет сам автор, рассказывая о романе «Дед»: «Новейшая Российская История живет и дышит в этой книге». Не верить ему – нет оснований.
Документальная проза появилась на фоне художественной, но сегодня размылась граница между документальностью и художественностью. Теперь документальный текст сохраняет связку с документом, но иллюзия реальности утрачена. Он больше не является свидетельством достоверности и реалистичности, его конструктивность открыта для автора, а значит изменяема. И вместе с тем значимость документальной прозы заключается в том, что писатели сумели погрузить читателей в атмосферу описываемых событий, дали возможность пройти путь реальности со своими героями и, самое важное, заставили задуматься, а значит пройти «путь ученичества».